Эпиклеза

Это статья об элементе христианской литургии. Об эпитете богов см. Эпиклеса.

Эпикле́за, Эпикле́сис (лат. Epiclesis, греч. ἐπίκλησις — призывание) — часть анафоры христианской литургии, присутствующая в большинстве исторических литургий, как западных, так и восточных.

Особенности

Суть эпиклезы заключается в молитве Богу о преложении хлеба и вина в Тело и Кровь Христову. При этом варианты текста эпиклезы в различных обрядах сильно различаются. Эпиклезы подразделяются на нисходящие и восходящие. В нисходящих эпиклезах молитва содержит прошение о схождении Святого Духа на Дары и их освящение. В восходящих эпиклезах молитва обращена к Богу-Отцу или Святой Троице и содержит просьбу о принятии Даров в жертву, подчёркивая жертвенный момент евхаристии. Восходящий эпиклезис называют также имплицитным, поскольку открытого призыва к действию Святого Духа на Дары в нём нет, оно лишь подразумевается.

Нисходящий эпиклесис характерен для византийского и армянского обряда, восходящий — для западно-литургических обрядов и отдельных восточных анафор.

Местоположение эпиклезы в анафорах различных типов переменно. В литургиях западно-сирийского, византийского и армянского обрядов (тип анафоры — PSAEJ, где P-префация, S-Sanctus, A-анамнесис, E-эпиклеза, J-интерцессия) она располагается между анамнесисом и интерцессией. В александрийских (коптских) анафорах (тип PJSAE) и восточно-сирийских (халдейских) анафорах (тип PSAJE) эпиклеза замыкает собой евхаристическую молитву. Структура традиционной римской анафоры описывается формулой PSEJAJ, то есть эпиклеза располагается сразу после Санктуса и предшествует первой интерцессии и анамнесису.

Споры об эпиклезе

Традиционный римский канон, именуемый в настоящее время в Римско-католической церкви первой евхаристической молитвой, содержит восходящий эпиклесис, без призывания Святого Духа на Дары, обращённый к Богу-Отцу. Это обстоятельство служило поводом для горячих споров после Великого раскола с православными полемистами, которые полагали молитву о схождении Духа на Дары обязательной для анафоры. Католические средневековые полемисты, в свою очередь, выдвигали тезис о малой значимости эпиклезы с упоминанием Святого Духа для Евхаристии и её позднем происхождении.

Вопрос об эпиклезе не фигурировал в догматических спорах, сопровождавших Великий раскол христианской церкви. Принципиальный характер полемика об эпиклезе приобрела начиная с Ферраро-Флорентийского собора. С вопросом об эпиклезе связаны и шедшие в этот период споры о моменте пресуществления (эпиклеза или установительные слова). В настоящее время общепринятым и на Востоке и на Западе служит мнение о невозможности выделить конкретный момент пресуществления и о ценности анафоры в её совокупности.

Западные литургии

Александрийско-римским анафорам, включая и древний римский канон, присуща характерная особенность — они содержат две эпиклезы. В римском каноне первая и основная из них следует после Санктуса, затем после тайноустановительных слов и анамнесиса идёт ещё одна молитва о принятии даров в жертву, а за ней вторая эпиклеза, именуемая также «эпиклеза причащения», которая призывает Божье благословение на собрание. Оба эпиклесиса римского канона являются восходящими. Ряд исследователей указывает на существование отдельных признаков того, что нисходящий эпиклесис существовал в начальный период развития западной литургии, однако уже сакраменталий папы Геласия (конец V века) содержит две восходящие эпиклезы.

Эпиклесис римского канона:

Тебя, всемилостивый Отче, ради Иисуса Христа, Сына Твоего, Господа нашего, смиренно просим и молим: прими и благослови эти дары, эти приношения, эту святую непорочную жертву

Эпиклесис причащения в римском каноне:

Смиренно молим Тебя, Боже Всемогущий: да вознесет Ангел Твой эту Жертву к небесному престолу Твоему пред божественным Твоим величием, чтобы мы, причастившись от этого престола пресвятого Тела и Крови Сына Твоего, исполнились всякого небесного благословения и благодати

Реформы, прошедшие в Католической церкви после Второго Ватиканского собора, ввели в состав латинской литургии ещё три евхаристические молитвы (условно именуемые II, III и IV). В этих трёх молитвах также существует два эпиклесиса, основной и причастный, но, в отличие от римского канона, оба содержат упоминание Святого Духа. Основной эпиклесис находится на традиционном западном месте после Санктуса и перед тайноустановительными словами, второй завершает анамнесис и предваряет интерцессию.

II Евхаристическая молитва: Эпиклесис: "Воистину свят Ты, Господи, Источник всякой святости. Поэтому молим Тебя: освяти эти дары силой Духа Твоего, чтобы они стали для нас Телом и Кровью Господа нашего Иисуса Христа "

Эпиклесис причащения: "Смиренно молим, чтобы Дух Святой объединил нас, принимающих Тело и Кровь Христа "

Восточные литургии

Византийский обряд

В византийском обряде используются литургия Иоанна Златоуста и литургия Василия Великого. Отличаются эти литургии текстами молитв литургии верных, в том числе и эпиклезы. Эпиклеза литургии Василия Великого намного длиннее, по-церковнославянски её начало звучит, как «Сего ради, Владыко Пресвятый, и мы грешнии, и недостойнии раби Твои, сподобльшиися служити Святому Твоему Жертвеннику», в то время как эпиклеза литургии Иоанна Златоуста начинается «Еще приносим Ти словесную сию и безкровную службу».

В византийском обряде вторая часть эпиклезы имеет характер диалога, между возгласами священника следуют возгласы диакона.

Эпиклеза литургии Иоанна Златоуста:

• Иерей: «Еще́ приносим Ти слове́сную сию и безкровную службу, и просим, и молим, и ми́ли ся де́ем, низпосли́ Духа Твоего Святаго на ны, и на предлежа́щыя Да́ры сия́, и сотвори́ у́бо Хлеб Сей, Честно́е Тело Христа Твоего.»
• Диакон: «Аминь. Благослови, владыко, святую Чашу.»
• Иерей: «А е́же в Ча́ши Сей, честну́ю Кровь Христа Твоего.»
• Диакон: «Аминь. Благослови, владыко, обоя́.»
• Иерей: «Преложив Духом Твоим Святым.»
• Диакон: «Аминь. Аминь. Аминь».

Эпиклеза литургии Василия Великого:

• Иерей: «Сего́ ра́ди, Влады́ко Пресвяты́й, и мы, гре́шнии и недосто́йнии раби́ Твои́, сподо́бльшиися служи́ти свято́му Твоему́ Же́ртвеннику, не ра́ди правд на́ших, не бо сотвори́хом что́ бла́го на земли́, но ра́ди Ми́лости Твоея́ и щедро́т Твои́х, я́же излия́л еси́ бога́тно на ны, дерза́юще приближа́емся свято́му Твоему́ Же́ртвеннику. И предло́жше вместообра́зная свята́го Те́ла и Кро́ве Христа́ Твоего́, Тебе́ мо́лимся, и Тебе́ призыва́ем, Свя́те святы́х, Благоволе́нием Твоея́ бла́гости приити́ Ду́ху Твоему́ Свято́му на ны и на предлежа́щия Да́ры сия́, и благослови́ти я́, и освяти́ти, и показа́ти хлеб у́бо Сей, са́мое Честно́е Те́ло Го́спода и Бо́га и Спа́са на́шего Иису́са Христа́.
• Диакон: «Аминь. Благослови, владыко, святую Чашу.»
• Иерей: «Ча́шу же сию́, са́мую Честну́ю Кровь Го́спода и Бо́га и Спа́са на́шего Иису́са Христа́.»
• Диакон: «Аминь.»
• Иерей: «Излия́нную за Живо́т мiра.»
• Диакон: «Аминь. Благослови́, влады́ко, обоя́.»
• Иерей: «Преложи́в Ду́хом Твои́м Святы́м.»
• Диакон: «Аминь. Аминь. Аминь».

Особенности эпиклезы в «славянской традиции»

В течение XIV — XV веков в качестве полемического ответа на католическую точку зрения о пресуществлении Даров в момент произнесения установительных слов, в различных православных служебниках в текст эпиклезы вводится тропарь третьего часа. Достоверно установить точные время и автора этой правки не представляется возможным, греческие Церкви достаточно скоро отказались от этого нововведения, но в Русской церкви с XVI века обычай чтения эпиклезы с тропарём третьего часа твёрдо устанавливается. Так как русские печатные богослужебные книги вытеснили на Балканском полуострове венецианские, тропарь третьего часа стал частью эпиклезы и в других славянских Православных Церквах (Болгарской, Сербской, Польской, Чешских земель и Словакии), а также в Румынской церкви (так как она пользовалась кириллицей вплоть до XIX века, и в этом смысле составляла часть славянской традиции) и Американской (Церковь, дочерняя по отношению к Русской). В Церквях греческой традиции, включая Албанскую, эпиклеза читается без этого тропаря.

Текст тропаря:

Иерей: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим низпославый, Того, Благий, не отъими от нас, но обнови нас, молящих Ти ся.

Диакон: Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей
Иерей: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа…
Диакон: Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отъими от мене.

Иерей: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа…

Другие восточные обряды

В восточных литургических обрядах существуют и эпиклезы восходящего типа. Самый древний образец восходящей эпиклезы содержится в сирийском памятнике III века, известном под названием «Завещание» (Testamentum), причём обращена эта эпиклеза не к Богу-Отцу, а к Святой Троице:

Мы приносим Тебе благодарение, вечная Троица, Господи Иисусе Христе, Господи Отче... Господи Душе Святый: приими это питие и эту пищу к Твоей Святости, сотвори их быти нам не во осуждение... но во исцеление и укрепление духа нашего

В более поздней сирийской литургии апостола Иакова содержится уже эпиклеза развитого нисходящего типа с характерным для византийских и антиохийских литургий диалогом между священником и народом.

Эпиклеза древней литургии коптского обряда — литургии апостола Марка относится к александрийской традиции и схожа по структуре с римской. Как и в римском каноне после Санктуса следует первый эпиклесис, а второй идёт за анамнесисом. В отличие от римского канона в александрийской традиции вторая эпиклеза более развёрнута, содержит и восходящий и нисходящий эпиклесис, сначала идёт молитва Богу-Отцу о принятии Даров, потом просьба о ниспослании Святого Духа:

Тебе, Господи Боже наш, Твое из Твоих Даров мы предлагаем и молим и просим: Ниспошли из неописанных недр, Самого Утешителя, Духа Истины, Святого Господа Животворящего, везде сущего и все исполняющего... и на нас и на хлебы сии и на чаши сии ниспошли Духа Твоего Святого, чтобы Он освятил и совершил их, и соделал хлеб Телом, а чашу – кровью Нового Завета

В халдейской литургии апостолов Фаддея и Мария присутствует нисходящая эпиклеза, но её необычность в том, что хотя она содержит молитву от освящении даров, но не упоминает об их преложении:

...и да приидет, Господи, Дух Твой Святой, и да почиет на сем приношении Твоих рабов, которое они приносят, и благословит и освятит его, чтобы оно было нам, Господи, во очищении грехов и оставлении прегрешений

Литература

• Кунцлер, Михаэль. Литургия Церкви = Die Liturgie der Kirche. — Христианская Россия, 2001. — Т. 2. — ISBN 5-94270-013-3.
• Арранц М.. Евхаристия Востока и Запада. // М., 1999
• Успенский Н. Д. Анафора (Опыт историко-литургического анализа). // Богословские труды, № 13, М., 1975

Ссылки

• [www.krotov.info/history/04/alymov/alym_00.html В. Алымов. Лекции по исторической литургике]
• Киприан (Керн), архимандрит. [lib.eparhia-saratov.ru/books/10k/kiprian/evharistia/contents.html Евхаристия. Έπίκλησις (Молитва призывания Святого Духа)]
• [www.sfi.ru/rubrs.asp?rubr_id=779&art_id=8292 Киселева Ю. М. Возникновение и развитие эпиклесиса в евхаристической молитве Церкви]
• [www.newadvent.org/cathen/05502a.htm Epiklesis] // Catholic Encyclopedia  (англ.)

Отрывок, характеризующий Эпиклеза

Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?