Эпик, Григорий Данилович

Григорий Эпик
Григорій Епік
Место рождения:	с. Каменка, Екатеринославская губерния, Российская империя
Место смерти:	Сандармох, Карельская АССР, СССР
Род деятельности:	прозаик
Язык произведений:	украинский

Григорий Данилович Эпик (укр. Григорій Данилович Епік; 1901—1937) — украинский писатель.

Биография

Родился в семье рабочего. Окончил сельскую школу. С 1916 г. работал в железнодорожных мастерских конторщиком на складе. За участие в антигетманском восстании был изгнан с работы. В 1919 г. вступил добровольцем в Первый Новомосковский повстанческий полк, принимал участие в революционных событиях.

В начале 1920 г. вступил в партию большевиков, начал работать в ревкоме Каменки. Впоследствии переехал в Полтаву, был инструктором политпросвещения, секретарём и председателем уездного исполкома. С 1922 г. — в культотделе окружкома КП(б)У, затем в губкоме комсомола. В 1924—1926 гг. — главный редактор издательства «Красный путь» и ДВУ в Харькове. Учился в Институте марксизма-ленинизма. С августа 1933 года — на творческой работе.

Принимал участие в деятельности культурно-просветительских обществ, входил в Союз крестьянских писателей «Плуг», впоследствии примкнул к группе Хвылевого ВАПЛИТЕ.

В июне 1934 г. во время партийной чистки исключён из КП(б)У с формулировкой: «В течение долгих лет и до последнего времени сопротивлялся линии партии в литературе, поддерживал националистические элементы в их борьбе против партии».

5 декабря 1934 г. арестован якобы за принадлежность к контрреволюционной националистической организации, планировавшей террористические акты против руководителей Компартии и правительства. Исключение из партии, арест сразу же после убийства Кирова духовно надломили писателя. В противовес арестованным одновременно с ним в Харькове В. Пидмогильному, Н. Кулишу, долгое время отвергавшим надуманные обвинения, Эпик без сопротивления признал свою принадлежность к мифической террористической организации, в которую якобы входили Н. Кулиш, В. Полищук, В. Пидмогильный, Е. Плужник, В. Вражливый.

В начале 1935 г. многих поразило письмо Эпика на имя наркома В. Балицкого, в котором писатель раскаивался за преступные намерения всей группы и признавал, что их всех стоит расстрелять, «как бешеных псов». На пленуме правления Союза писателей Украины письмо зачитал секретарь ЦК КП(б)У Постышев.

Был приговорён к 10-летнему заключению общим приговором на 17 человек и отправлен на Соловки.

Письма писателя жене из концлагеря переполнены фальшивым пафосом, длинными списками классической литературы, которую он якобы читает в часы досуга, а также рассказами о том, что он вдохновенно работает над книгой новелл «Соловецкие рассказы», которая, по его мнению, «принесла бы очень много пользы и имела бы большой успех». Рукопись этой книги Эпик впоследствии прислал в Москву на имя наркома внутренних дел с просьбой ознакомить с ней «старших».

В книге «Украинская интеллигенция на Соловках» С. Пидгайный вспоминает, как бодрый писатель вдруг «перестал быть ударником, сжёг новеллы и роман, написанные „во славу Чека“, отказался от работы, ссылаясь на боль в ноге…»

В октябре 1937 г. дело Эпика, как и других украинских писателей и художников, неожиданно пересмотрела тройка УНКВД Ленинградской области и вынесла новый приговор — расстрел. Приговор был исполнен 3 ноября того же года в Сандармохе. Семье писателя впоследствии была выдана справка с ложной информацией о том, что он умер 28 января 1942 года. Указанная дата смерти использовалась как официальная в энциклопедических и справочных изданиях советского времени.

Реабилитирован посмертно в 1956 г. «за отсутствием состава преступления» постановлением Военной коллегии Верховного суда СССР.

Творчество

Основные творческие достижения писателя — повесть «Осенью», где выведен тип коммуниста-перерожденца, безнаказанно властвующего в жилищном кооперативе, и роман «Без почвы», в котором писатель остро заклеймил приспособленцев — «папероидов», выработавших собственную систему существования: полное повиновение сильным и беспощадное издевательство над слабыми. В романе «Первая весна» (1931) сумел правдиво показать отчаянное сопротивление крестьянства насильственной коллективизации. В 1932 году издал прокомсомольский роман «Петро Ромэн», где воспел рост советской технической интеллигенции.

Библиография

На русском языке

• Встреча: Повести и рассказы / Авториз. пер. с укр. Зинаиды Тулуб; Предисл. А. Лейтеса. — М.—Л.: Гос. изд-во, 1930. — 232 с.
• Первая весна: Роман / Авториз. пер. с укр. сокр. изд. Е. М. Рифтиной. — М.: [ГИХЛ], 1934. — 207 с.
• Избранное / Пер. с укр.; [Предисл. И. Сенченко]. — М.: Сов. писатель, 1960. — 476 с. Содерж.: Первая весна; Встреча.

Отрывок, характеризующий Эпик, Григорий Данилович

Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.