Послание в стихах

Послание в стихах или эпистола (фр. épître, Epistel) — литературная форма, поэтический жанр, распространенный ещё в первой половине XIX века: письмо в стихах.

Содержание его весьма разнообразно — от философских размышлений до сатирических картин и эпических повествований. Обращаясь к лицу известному или воображаемому, автор послания говорит с ним в обычном эпистолярном стиле, который иногда повышается до торжественности и пафоса, иногда — что более свойственно посланию — понижается до простого и дружественного тона, сообразно с лицом, к которому оно обращено.

Особенно свойственными стилю послания старая поэтика считала изящество, остроумие, лёгкость стиха. Наиболее употребительные размеры — гекзаметр и александрийский стих, но допускаются и другие. Пушкин часто пользовался в посланиях оригинальным трёхстопным ямбом.

Примеры посланий

Классическая литература

Классические литературы не знали посланий до Горация, создавшего этот литературный жанр и давшего его образцы, которые долго считались неподражаемыми; некоторые из них имеют характер обыкновенных частных писем, другие трактуют о разных общих вопросах; самые известные из них — 3 послания, посвящённые литературе, особенно послания к Пизонам: «De arte poetica».

Вслед за тем Овидий, называющий себя в «Ars amandi» изобретателем этого рода поэтических произведений, написал ряд «Heroides» — любовных посланий от имени женщин, и «Ex Ponto» — послание к жене, дочери, друзьям и к Августу; к посланиям могут быть отнесены также его «Tristia».

В Риме послания писали ещё Авсоний и Клавдиан.

Французская литература

Истинное отечество посланий — Франция, где издавна столь популярен изысканный эпистолярный стиль и поверхностная блестящая болтовня (causerie) о чём угодно, легко укладывающаяся в рамки посланий. Клеман Маро, давший первые образцы посланий во французской литературе, создал их под влиянием своих античных предшественников. Известны его послания из тюрьмы Шатле к его другу Лиону Жаме и два послания к королю — первое «pour sa délivrance» и второе «pour avoir été desrobbé»; эти шутливые письма могут считаться образцом тонкого такта, умеющего соблюдать границу между фамильярностью и почтением.

За ним послания писали Табуро, Вуатюр, Скаррон (известно его «Epître chagrine»), Буаробер, но всех их затмил Буало, который нашёл в посланиях литературную форму, особенно подходящую его дарованию. Из его двенадцати «Epitres» особенно известны IV — «Au Roi, sur le Passage du Rhin» (1672), VII — «A Racine» (1677) и XII — «A mon jardinier» (1695); как во внешней структуре, так и в содержании посланий Буало заметно сильное влияние Горация.

В XVIII веке послание становится излюбленной формой. Вольтер, возвратив ему его былую простоту, придаёт ему несравненный блеск изящества и остроумия. Он писал послания Фридриху, Екатерине («Elevé d’Apolion, de Vénus et de Mars, qui sur ton tröne auguste as placé les beaux-arts, qui penses en grandhomme et qui permets qu’on pense etc.», со знаменитым стихом: «C’est du Nord aujourd’hui que nous vient la lumière»), писателям, своим друзьям и врагам, актрисам, неодушевлённым предметам (A mon vaisseau) и даже умершим (A Boileau, à Horace).

Одновременно с Вольтером послания писали Жантиль-Бернар («Epître а Clandine»), Берни («Ер. sur la paresse»), Седен («Ер. а mon habit»), Буффлер («Ер. а Voltaire»), Грессе («Ер. а ma soeur»), Пирон, Ж.-Б. Руссо, Экушар-Лебрен, Мари-Жозеф Шенье и др.

В XIX веке во Франции послания писали Делавинь, Ламартин, Гюго; есть отдельные сборники посланий Вьенне — «Epîtres et satires» (1845) и Отрана — «Epîtres rustiques».

Английская литература

Послание — довольно распространенная литературная форма и в Англии. Классическими считаются четыре послания Поупа, составляющие его «Опыт о человеке», а равно «Элоиза к Абеляру» (1716).

Немецкая литература

В немецкой изящной литературе послание приняло лирическую окраску. Послания писали Виланд («Zwölf moralische Briefe», 1752), Гекинг («An meinen Bedienten»), Глейм, Якоби (Johann Georg Jacobi), Шмидт, Юнг, Николаи, И. В. Михаэлис; особенно известны послания Шиллера «Au Goethe, als er den Mahomet des Voltaire auf die Bühne brachte», Гёте — «Zwei Episteln über das Lesen schlechter Bücher», и Рюккерта. Из последующих поэтов послания писал Рудольф Готшалль.

Итальянская литература

В Италии известны послания Киабреры («Lettere famigliare»), который ввёл эту форму в итальянскую поэзию, и Фругони (Carlo Innocenzo Frugoni), (XVIII век).

Русская литература

В русской литературе XVIII в., покорной французским образцам, форма посланий (также под названиями «письмо, эпистола, стихи») была очень распространена; едва ли за это время найдется хоть один выдающийся поэт, не писавший послания. Наиболее известны послания Кантемира («Письма» к Трубецкому, Потёмкину, «К стихам моим»), Тредьяковского («Эпистола от российския поэзии к Аполлину»), В. Петрова, Княжнина («Послание прелестницам», «Послание трём грациям», «К российским питомцам свободных художеств» и др.), Козодавлева, Кострова («Эпистола на всерадостный день восшествия на престол Екатерины», «К председателю муз» и др.), Сумарокова (пять «эпистол» — «О русском языке», «О стихотворстве» и др.), Ломоносова («О пользе стекла», Шувалову); Фонвизина («Послание к слугам моим: Шумилову, Ваньке и Петрушке»), Дашковой («Послание к слову»), Рубана («Российской музы послание к Овидию»), Капниста («Батюшкову», «Озерову», «К прекрасной»), Виноградова («Епистола Александру Петровичу Ермолову»), Державина («Любителю художеств», «Эпистола Шувалову»), Муравьёва, Нартова, Нарышкина.

В русской литературе XIX в. прежде всего выдаются послания Жуковского, который оставил их очень много; между ними есть и настоящие послания в старом стиле, и вдохновенные, и безыскусственные шутливые записочки в стихах; адресованы они к А. И. Тургеневу (Филалету), Блудову, Батюшкову, И. И. Дмитриеву, императрице Марии Феодоровне, Воейкову, кн. Вяземскому, Л. Пушкину, императору Александру I, Плещееву, Боку, Нарышкину, Дмитриеву. Писали послания также Карамзин («К Плещееву», «К женщинам», «К бедному поэту»), Гнедич («Перуанец к испанцу») и др.

Послания Пушкина — превосходные образцы этой литературной формы; они глубоко искренни, свободны и просты, как обыкновенное письмо, изящны и остроумны, далеки от условного стиля классических посланий; послание к Дельвигу («Череп») вкраплено в простое письмо и перемежается с прозой; другие послания также были первоначально предназначены не для печати, но лишь для адресата. В лирике Пушкина послания занимают видное место, особенно послание к Батюшкову, «Городок», Галичу, Пущину, Дельвигу, Горчакову, В. Пушкину, Кошанскому («Моему Аристарху»), Жуковскому, Чаадаеву, Языкову, Родзянко; особый характер имеют послания «В Сибирь» и «Овидию».

В дальнейшем развитии послания теряют по существу всякое отличие от обыкновенных лирических стихотворений. «Валерик» Лермонтова — письмо в стихах — не имеет уже ничего общего с шаблоном классического послания. Тем же свободным характером запечатлены послания Тютчева («А. Н. Муравьеву», «К Ганке», «Кн. А. А. Суворову»), Некрасова («Тургеневу» и «Салтыкову»), Майкова, Полонского, Надсона («Письмо к М. В. В.»).

См. также

Напишите отзыв о статье "Послание в стихах"

Ссылки

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Послание в стихах

– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.

Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.