Эпоха Кёпрюлю

Эпо́ха Кёпрюлю́, также Э́ра Кёпрюлю́ (тур. Köprülüler Devri) — период в истории Османской империи, когда у власти были великие визири из семейства Кёпрюлю. Началом эпохи Кёпрюлю принято считать 15 сентября 1656 год; окончанием — 17 августа 1710 года.

Эпоха Кёпрюлю ознаменовалась для османского государства обеспечением стабильности во внутренней и внешней политике, а также повышением престижа власти, ослабленным в предыдущий период.

Расцвет эпохи

Начало династии положил Мехмед Кёпрюлю, назначенный на должность великого визиря 15 сентября 1656 года по совету Турхан Султан. Пришёл он к власти в сложный период: женский султанат ослабил великую империю; в стране усиливались тенденции децентрализации, ослабление военной и экономической мощи; кроме того часто случались неудачи в войнах с Австрией и Венецией.

Энергичными действиями Мехмед и его потомки сумели подавить внутренние распри, восстания, улучшить работу государственного аппарата и финансовое состояние империи. Были проведенные решительные действия по восстановлению военной мощи османов как на суше, так и на море. И наконец великие визири из рода Кёпрюлю сумели нанести ряд поражений Австрии, Испании, Венеции, Речи Посполитой. В результате к Османской империи были присоединены Крит, земли в Венгрии и Хорватии, Подолье, установлен контроль над Правобережной Украиной. Одновременно Кёпрюлю показали себя как щедрые меценаты, которые поддерживали поэтов и писателей. Во времена первых представителей рода была создана большая библиотека, которая получила название в честь династии. По их заказу строились многочисленные мечети, медресе.

Закат эпохи

Началом ослабления влияния рода стала новая война с Австрией и её союзниками, которая получила название Война Священной лиги. В 1683 году османы под руководством Кара Мустафы Кёпрюлю потерпели поражение в Венской битве, вследствие чего Кара Мустафа был снят с должности и спустя 10 дней казнён.

Семья Кёпрюлю всё ещё сохраняла своё влияние. Впрочем сила рода постепенно слабела, их влияние на султанов терялось вместе с ослаблением Османской империи. Кёпрюлю стали занимать должность великого визиря с перерывами в несколько лет (от года до 12 лет). Эпоха Кёпрюлю завершилась с отстранением последнего великого визиря из династии — Нумана-паши, пробывшего в должности всего 2 месяца.

Способных Кёпрюлю становится меньше, в целом всё чаще представители рода получали должности благодаря родственным связям. Наконец после гибели в битве Абдуллы-паши Кёпрюлю 19 июня 1735 года, период, когда Кёпрюлю занимали значительные государственные или военные должности, окончательно завершился. С этого момента род Кёпрюлю стал считаться лишь родом состоятельных аристократов.

Представители

Кёпрюлю Мехмед-паша (15 сентября 1656 — 31 октября 1661)

За последние 10 лет предшественники Мехмеда Кёпрюлю менялись 17 раз. Чтобы восстановить престиж должности великого визиря и дистанцировать его от дворцовых интриг, по наущению валиде-султан Турхан Хатидже нового великого визиря решили поискать за пределами дворцового окружения. 15 сентября 1656 года султан Мехмед IV назначил великим визирем Кёпрюлю Мехмеда, приняв все его условия.

Условия были следующие:

• Решения великого визиря не будут пересматриваться
• Великий визирь сможет самостоятельно назначать, поощрять и снимать с должности чиновников
• Великий визирь сможет без совета султана принимать решения по жалобам
• Никто во дворе не сможет вмешиваться в дела государства

Мехмед-паша пробыл у власти 5 лет. За это время он:

• Провёл успешные морские и сухопутные сражения у Крита и Чанаккале против Венецианской республики
• Присоединенил Лемнос и Тенедос к Османской империи
• Подавил восстания секты Кадизадели
• Успешно подавил бунт Эрдельского княжества (княжество Трансильвания)
• Успешно подавил бунт Абаза Хасан-паши
• Взял под свой контроль военных и политических деятелей
• Остановил разрушающую традицию покупки должностей

Фазыл Ахмед-паша (31 октября 1661 — 19 октября 1676)

Чувствуя приближение смерти, Кёпрюлю Мехмед призвал к себе своего старшего сына Фазыл Ахмеда, который в то время был губернатором Дамаска, и сделал его своим заместителем. 31 октября 1661 года Кёпрюлю Мехмед-паша после тяжёлой и продолжительной болезни умер в Эдирне, а Фазыл Ахмед стал новым великим визирем. В этой должности он:

• Успешно завершил Четвёртую австро-турецкую войну
• В 1669 году завершил завоевание Кандийе на Крите
• Успешно завершил войну с Речью Посполитой за власть над Правобережной Украиной
• Провёл попытку устранения дефицита бюджета
• Установил внутри государства мир и порядок

Мерзифонлу Кара Мустафа-паша (19 октября 1676 — 25 декабря 1683)

Фазыл Ахмеду был сорок один год, когда он умер от водянки во время переезда из Стамбула в Эдирне 3 ноября 1676 года. Его младший брат Фазыл Мустафа-паша, который был с ним, когда он умирал, отдал печать великого визиря султану, который возложил полномочия великого визиря на Кара Мустафу-пашу. Кара Мустафа Родился в Мерзифоне в турецкой семье, но впоследствии был усыновлён могущественным семейством Кёпрюлю. В этой должности он:

• Успешно завершил войну с Русским царством
• Командовал армией Османской империи и союзников в Венской битве

Разгром под стенами Вены в конечном итоге стоил визирю жизни — бежавший Кара Мустафа был казнён в Белграде.

Кёпрюлю Абаза Сиявуш-паша (23 сентября 1687 — 2 февраля 1688)

В 1687 году, по возвращению из похода, армия взбунтовалась и султан Мехмед IV был свергнут с престола, а великий визирь Сулейман-паша снят с должности. Новым великим визирем стал Абаза Сиявуш-паша — слуга Мехмеда Кёпрюлю, женившийся на его дочери. До этого успешно справлявшийся с поставленными задачами, со столь высокой должностью он не справился. Казна была пуста, а янычары требовали свои выплаты. Несмотря на то, что Сиявуш был ставленником именно янычар, те, при поддержке младшего сына Мехмеда Кёпрюлю, убили великого визиря.

Фазыл Мустафа-паша Кёпрюлю (10 ноября 1689 — 19 августа 1691)

Несмотря на неудачный для империи ход войны с Австрией, Венецией и Речью Посполитой, султан с подачи янычар назначил младшего сына Мехмеда Кёпрюлю Фазыла Мустафу великим визирем. На этом посту он:

• Укрепил военную дисциплину, восстановил боеспособный корпус янычар
• Отменил тяжёлые для населения налоги, сделал ряд уступок для христианских подданных Османской империи и оказал помощь крестьянам
• Захватил часть венгерских земель (Пирот, Ниш, Смедерево и Белград) и восстановил власть османов в Боснии
• В декабре 1690 года подавил восстания местной знати на Кипре и в Египте
• Подготовил и начал новый военный поход против Австрии

Хусейн-паша Кёпрюлю (17 сентября 1697 — 4 сентября 1702)

Амджазаде Хусейн также происходил из богатой и влиятельной семьи Кёпрюлю. Он был сыном Хасана-аги Кёпрюлю и племянником Мехмеда Кёпрюлю. 11 сентября 1697 года османская армия была разбита в битве под Зенте войсками князя Евгения Савойского. Уже 17 сентября того же года султан Мустафа II назначил Хусейна-пашу Кёпрюлю великим визирем. В этой должности он:

• Заключил мир с Австрией, Венецией и Речью Посполитой (от имени султана уступил Венгрию и Трансильванию Австрии, Далмацию и Пелопоннес — Венеции, Подолию и Правобережную Украину — Речи Посполитой) и, тем самым остановил экономически невыгодную для Османской империи войну
• Запланировал ряд реформ во всех сферах для обновления могущества Османской империи: принял решение о возобновлении экономической силы империи (оживил торговлю, ремесленничество; ослабил налоговое бремя и объявил налоговую амнистию); о расширении сельскохозяйственных угодий (предоставил льготы крестьянам); поддержал отечественных производителей, чтобы уменьшить импорт из Европы; стал больше внимания уделяться христианскому населению империи
• Реформировал военные силы, морской флот и чиновничий аппарат

Нуман-паша Кёпрюлю (16 июня 1710 — 17 августа 1710)

16 июня 1710 года Нуман-паша Кёпрюлю, сын Фазыл Мустафы, был назначен великим визирем Османской империи. Несмотря на то, что Нуман Кёпрюлю был благосклонен к шведскому королю, он не соглашался с его попыткой втянуть Османскую империю в новую войну с Российским государством. Нуман считал её не совсем своевременной из-за того, что Австрия, Венеция и Речь Посполитая могут вмешаться в эту войну на стороне России. С другой стороны, великий визирь думал, что не стоит упускать возможность вмешаться в дела соседей, которые продолжали участие в Северной войне. Поэтому передав большую сумму денег шведскому королю Карлу XII, Нуман-паша предложил последнему в качестве почетного эскорта (фактически отдельной армии) 40 тысяч турецкого войска, чтобы тот сумел отбыть в шведские владения в Европе. Нуман-паша пытался помочь Карлу XII, вел переговоры с гетманом Филиппом Орликом о совместных действиях со шведами при поддержке крымского хана Девлета II Герая. Впрочем, несмотря на давление со стороны врагов России, великий визирь не желал начинать открытой войны. Это не входило в планы шведского короля, которого поддерживали Франция и Венеция. Кроме того, Нуман-паша приказал выполнить постановление бывшего султана о запрете нахождения христианских, в частности французских торговцев вблизи мечетей в Стамбуле. Такие действия усилили неприязнь Франции к великому визирю. В итоге 17 августа 1710 года Нуман Кёпрюлю был отстранен от должности.

Литература

• Justin McCarthy. The Ottoman Turks: An Introductory History to 1923. — Longman, 1997. — ISBN 0-582-25655-0.
• Кэролайн Финкель. История Османской империи. Видение Османа. — Москва: АСТ, 2010. — ISBN 978-5-17-043651-4.
• İsmail Hâmi Danişmend. Osmanlı Devlet Erkânı. — İstanbul: Türkiye Yayınevi, 1971.

Отрывок, характеризующий Эпоха Кёпрюлю

Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.