Великие географические открытия

Вели́кие географи́ческие откры́тия — период в истории человечества, начавшийся в XV веке и продолжавшийся до XVII века, в ходе которого европейцы открывали новые земли и морские маршруты в Африку, Америку, Азию и Океанию в поисках новых торговых партнёров и источников товаров, пользовавшихся большим спросом в Европе. Историки обычно соотносят «Великие географические открытия» с первопроходческими дальними морскими путешествиями португальских и испанских путешественников в поисках альтернативных торговых путей в «Индии» за золотом, серебром и пряностями.

Португальцы начали систематическое исследование атлантического побережья Африки в 1418 году под покровительством принца Генриха, в конечном счёте обогнув Африку и войдя в Индийский океан в 1488 году. В 1492 году в поисках торгового пути в Азию испанские монархи одобрили план Христофора Колумба отправиться на запад через Атлантический океан в поисках «Индии». Он высадился на континент, не нанесённый на картах, открыв для европейцев «Новый Свет», Америку. С целью предотвращения конфликта между Испанией и Португалией был заключён Тордесильясский договор, по которому мир был разделён на две части, где каждая из сторон получала эксклюзивные права на открываемые ими земли.

В 1498 году португальская экспедиция под руководством Васко да Гамы смогла достигнуть Индии, обогнув Африку и открыв прямой торговый путь в Азию. Вскоре португальцы ушли ещё дальше на восток, достигнув «Островов пряностей» в 1512 году и высадившись в Китае годом позже. В 1522 году экспедиция Фернана Магеллана, португальца, состоявшего на испанской службе, отправилась на запад, совершив первое в мире кругосветное путешествие. Тем временем испанские конкистадоры исследовали американский континент, а позже некоторые из островов юга Тихого океана.

В 1495 году французы и англичане и, немного позже, голландцы включились в гонку за открытие новых земель, бросив вызов иберийской монополии на морские торговые пути и исследуя новые маршруты, сначала северные, затем через Тихий океан вокруг Южной Америки, но в конечном счёте последовав за португальцами вокруг Африки в Индийский океан; открыв Австралию в 1606 году, Новую Зеландию в 1642 году и Гавайские острова в 1778 году. Тем временем с 1580-х по 1640-е годы русские первопроходцы открыли и покорили почти всю Сибирь.

Великие географические открытия способствовали переходу от Средневековья к Новому времени, вместе с эпохой Возрождения и подъёмом европейских национальных государств. Считают, что карты далёких земель, размножаемые с помощью изобретённого Гутенбергом печатного станка, способствовали развитию гуманистического мировоззрения и расширению кругозора, породив новую эпоху научного и интеллектуального любопытства. Продвижение европейцев в новые земли привело к созданию и подъёму колониальных империй, при контактах между Старым и Новым Светом происходил колумбов обмен: перемещались по планете растения, животные, продукты питания, целые народы (в том числе рабы), инфекционные болезни, а также шёл культурный обмен между цивилизациями, это был один из важнейших этапов глобализации в экологии, сельском хозяйстве и культуре в истории. Европейские открытия продолжились и после эпохи Великих географических открытий, в результате чего вся поверхность земного шара была нанесена на карты, а далёкие цивилизации смогли встретиться друг с другом.

Предпосылки (1241—1437)

Средневековые представления европейцев об Азии за пределами Византийской империи основывались на отдельных сообщениях, часто обрастающих легендами, датируемых временами завоевательных походов Александра Македонского и его наследников. Другим источником были рахдониты, еврейские купцы, которые вели торговлю между европейской и мусульманской цивилизациями во времена государств крестоносцев.

В 1154 году арабский географ Ал-Идриси, работавший при дворе сицилийского короля Рожера II, написал комментарии к известной в то время карте мира, Книгу Рожера, однако Африка была известна лишь частично христианским, генуэзским и венецианским, а также арабским мореплавателям, а южная часть континента оставалась неисследованной. Несмотря на то, что в Европе рассказывали о крупных африканских государствах за Сахарой, фактически знания европейцев ограничивались средиземноморским побережьем. А после завоевания арабами северной Африки, её сухопутные исследования стали невозможны. Знания об атлантическом побережье Африки были неполными, а их источниками были главным образом старые греческие и римские карты, основанные на знаниях карфагенян, в том числе времён римских завоеваний в Мавритании. О Красном море европейцы знали очень мало, и только торговые связи морских республик, главным образом Венеции, пополняли копилку знаний о морских путях.

К XV веку городское население Европы значительно выросло, что обусловило развитие ремесла и торговли. Набирала обороты международная торговля. В результате Крестовых походов сложились прочные торговые связи со странами Востока, откуда в Европу везли предметы роскоши и пряности. К этому времени известные месторождения золота и серебра были практически истощены, и Европейские государства испытывали недостаток в драгоценных металлах для чеканки монет. Кроме того, Средиземноморский район был сильно перенаселён для того времени.

Изобретение в XV веке книгопечатания привело к распространению технической и философской литературы, все больше и больше стали использоваться простые механизмы и новые источники энергии. Получили распространение идеи Аристотеля и Эратосфена о том, что Индии можно достигнуть, плывя на запад.

Появление пушек и огнестрельного оружия позволило значительно обезопасить дальние путешествия. В XV веке появляется новый тип парусного судна — каравелла. Эти корабли прекрасно подходили для длительных морских плаваний: они были невелики по размеру, имели небольшой экипаж, но вместительный трюм. Кроме того отличная маневренность была удобной для исследования незнакомых береговых линий.

Новые успехи были сделаны в картографии. Карты стали более точными, на них стали наноситься широты, очертания берегов, местонахождение портов (такие карты получили название портулан). Для навигации использовались компас и астролябия, качество которых значительно улучшилось к XVI веку.

Завоевание османами Балкан и территории Малой Азии (ныне — Турция) затруднили для европейцев использование прежних восточных (сухопутных и морских) торговых маршрутов. Однако торговля с Востоком приносила огромные прибыли (700—800 % дохода), поэтому более и более возрастало желание найти морской маршрут (восточный или западный) в Индию и Китай.

Средневековые путешествия

Эпохе Великих географических открытий предшествовал ряд европейских экспедиций, пересекших Евразию по суше в позднем средневековье. Несмотря на то, что Европе угрожало монгольское нашествие, грозившее разорением территорий и разрушениями, монгольские государства также были заинтересованы в торговых связях через континент и, с 1206 года, Pax Mongolica обеспечивала безопасность на торговых путях от Среднего Востока до Китая. Некоторые европейцы воспользовались этим для того, чтобы осуществить путешествие на восток. Большинство из них было итальянцами, так как торговля между Европой и Средним Востоком контролировалась главным образом морскими республиками. Тесные связи итальянских городов-государств с Левантом способствовали возрастанию коммерческого интереса к странам, находящимся на Дальнем Востоке.

Христианские посольства, направленные в Каракорум во время монгольского вторжения в Сирию, помогли европейцам расширить свои знания о мире. Первым таким путешественником был Джованни Плано Карпини, отправленный папой Иннокентием IV к кагану в Монголию в 1241 и вернувшийся обратно в 1247 годах. В то же самое время русский князь Ярослав Всеволодович, а впоследствии его сыновья Александр Невский и Андрей Ярославич посещали монгольскую столицу. Однако несмотря на важное политическое значение, об этих миссиях не осталось подробных записей. За ними последовали другие путешественники, в том числе француз Андре де Лонжюмо и фламандец Гильом де Рубрук, которые добрались до Китая через Центральную Азию. Однако наиболее известным из них стал Марко Поло. Венецианский купец вёл записи о своих странствиях по Азии с 1271 по 1295 годы, описал посещение двора Юаньского правителя Хубилая в «книге чудес света», которыми зачитывалась вся Европа. В 1291 братьями-купцами Вивальди была предпринята первая попытка исследования Атлантического океана. Отплыли из Генуи на двух галерах, они исчезли у марокканского побережья, что укрепило страхи перед океаническими плаваниями. С 1325 по 1354 годы марокканский учёный из Танжера Ибн Баттута, совершил путешествия по Северной Африке, Южной Европе, Среднему Востоку и Азии, достигнув Китая. После возвращения он продиктовал отчёт о своих приключениях учёному, встреченному им в Тунисе. В 1357—1371 годах в Европе огромную популярность получила книга Джона Мандевиля о его предполагаемых путешествиях. Несмотря на чрезвычайную ненадёжность и даже фантастичность описаний, её использовали для получения общих представлений о Востоке, Египте и Леванте, подтверждая старое убеждение о том, что Иерусалим является центром мира.

В 1400 году в Италию из Константинополя попал перевод на латинский язык Географии Птолемея. Возрождение римского географического знания стало настоящим откровением для европейцев, хотя и укрепило их в мысли о том, что Индийский океан окружён сушей. Затем последовал период дипломатических отношений тимуридов с Европой, в 1439 году Никколо Конти опубликовал отчёт о своём путешествии в качестве мусульманского купца в Индию и Юго-восточную Азию. Затем в 1466—1472 годах русский купец из Твери Афанасий Никитин совершил путешествие в Индию, которое описал в книге Хождение за три моря.

Эти сухопутные путешествия имели лишь небольшое среднесрочное значение. Монгольская империя развалилась так же быстро, как и была создана, и торговые маршруты на восток стали более трудными и опасными. Чёрная смерть в XIV веке также создала препятствия для путешествий и торговли. Подъём Османской империи в дальнейшем также ограничил возможности торговли Европейцев с Востоком по суше.

Китайские географические открытия

См. также Китайские географические открытия В 1368 году, после свержения династии Юань, монголы уступили контроль над большей части Китая династии Мин в результате восстания Красных повязок. Китайцы имели торговые связи в Азии, и плавали к берегам Аравии, Восточной Африки и Египта со времён династии Тан (618—907). В период с 1405 по 1421 годы третий минский император Чжу Ди организовал серию плаваний для сбора дани в Индийский океан под командованием адмирала Чжэн Хэ.

Большой флот, состоящий из джонок, был построен для этих дипломатических экспедиций. Крупнейшие из этих джонок назывались баочуань (корабли сокровищ), их длина составляла до 121 метра от носа до кормы, и на них находилось до тысячи моряков. Первая экспедиция отправилась в путь в 1405 году. Хорошо задокументировано семь экспедиций, из которых каждая последующая была более представительной и дорогой, чем предыдущая. Эти флоты посетили Аравию, Восточную Африку, Индию, Малайский архипелаг и Таиланд (в то время носивший название Сиам), на всём пути ведя обмен товарами. Они передавали в подарок золото, серебро, фарфор и шёлк, а обратно привозили такие диковинки как страусов, зебр, верблюдов, слоновую кость и жирафов. После смерти императора, Чжэн Хэ возглавил последнюю экспедицию, которая вышла из Нанкина в 1431 году и вернулась в Пекин в 1433, достигнув берегов Мадагаскара. Эти путешествия были описаны Ма Хуанем, мусульманским путешественником и переводчиком, который сопровождал Чжэн Хэ в трёх из семи экспедиций.

Однако после этого дальние экспедиции прекратились, так как правители династии стали осуществлять политику хайцзинь, изоляционизма, что ограничило морскую торговлю. Экспедиции прекратились сразу после смерти императора, так как китайцы потеряли интерес к тому, что они называли «землями варваров», а последующие императоры считали, что такие мероприятия наносят вред Китайскому государству. Чжу Гаочи наложил запрет на экспедиции, а при Чжу Чжаньцзи большая часть информации о флоте Чжэн Хэ и его плаваниях была уничтожена или утрачена.

Атлантический океан (1419—1507)

См. также Морская история Европы
См. также Португальские географические открытия С VIII до XV столетия Венецианская и соседние Морские республики удерживали монополию на европейскую торговлю со Средним Востоком. Великий шёлковый путь и Дорога специй, по которым везли пряности, благовония, лекарственные травы, сами лекарства и опиум, сделали эти средневековые города-государства сказочно богатыми. Пряности были самым дорогим и востребованным товаром в средневековье, широко применялись в медицине, религиозных ритуалах, косметике, парфюмерии, а также в качестве вкусовых добавок и для консервации. Все они импортировались из Азии и Африки. Мусульманские купцы, главным образом потомки арабских мореплавателей из Йемена и Омана, контролировали морские маршруты через Индийский океан, перекупая товар, поступающий из мест его производства на Дальнем Востоке в Индию, главным образом в Кожикоде, а затем перевозя его на запад в Ормуз на берегу Персидского залива и в Джидду на Красном море. Отсюда сухопутными маршрутами они следовали к средиземноморскому побережью. Венецианские купцы продавали эти товары далее по всей Европе до возвышения Османской империи, которое произошло после падения Константинополя в 1453, отрезав европейцев от смешанных морских и сухопутных торговых путей.

Вынужденные свернуть свою активность в Причерноморье, а также из-за войны с Венецией, Генуя вернулась к североафриканской торговле зерном, оливковым маслом (которое использовалось также для освещения) и поискам серебра и золота. Европейцы испытывали постоянный дефицит в серебре и золоте, так как монеты двигались только в направлении из Европы, тратились на восточную торговлю, которая теперь была отрезана. Несколько европейских выработок были уже истощены, недостаток золотых и серебряных слитков привело к развитию сложной банковской системы для управления торговыми рисками (первый государственный банк, Банк Сан-Джорджо, был создан в Генуе в 1407 году). Совершая плавания также в порт Брюгге (Фландрия) и в Англию, генуэзское сообщество также обосновалось и в Португалии, которая стала получать выгоды от их предприятий и финансовых операций.

Для первого океанического путешествия западноевропейцы использовали компас, а также пользовались последними достижениями картографии и астрономии. Для навигации применялись арабские навигационные приборы, такие как астролябия и квадрант. Для европейских плаваний, как правило, каботажных, в непосредственной близости к берегу, использовались портуланы. Эти карты отмечали известные маршруты, отмеченные береговыми ориентирами: мореплаватели плыли через каждый из известных ранее пунктов, следуя указанием стрелки компаса, определяя своё местоположение по ориентирам.

Португальские географические открытия

См. также Португальские географические открытия
См. также Исследование Африки европейцами

В 1297 году, после завершения Реконкисты в Португалии, король Диниш I обратил своё внимание на внешнюю торговлю и в 1317 заключил соглашение с генуэзским купцом Мануэлем Пессаньо, назначив его первым адмиралом португальского флота, целью которого была защита страны от набегов пиратов-мусульман. Вспышка эпидемии бубонной чумы привела к снижению численности населения страны во второй половине XIV века, это способствовало повышению значимости морского побережья, где большая часть населения занималась рыболовством и торговлей. В 1325—1357 годах Афонсу IV Португальский покровительствовал морской торговле и отправлял в Атлантический океан первые экспедиции. Канарские острова, уже известные генуэзцам, были объявлены официально открытыми португальской экспедицией в 1336 году, но в 1344 кастильцы оспорили права Португалии на них, усилив своё влияние на море.

В 1415 году Сеута была захвачена Португалией, которая стремилась получить контроль за навигацией у африканского побережья. Инфант Энрике (Генрих), впоследствии прозванный Мореплавателем за то, что посвятил жизнь организации исследовательских морских экспедиций (хотя сам он в этих экспедициях не участвовал), был хорошо осведомлён о прибыльности и перспективности Транссахарской торговли. Веками торговые пути, по которым везли рабов и золото и соединявшие Западную Африку со Средиземноморьем через Западную Сахару, контролировали враждебные Португалии мусульманские государства Северной Африки.

Энрике хотел знать, как далеко мусульманские владения простираются на юг Африки, рассчитывая обогнуть её и наладить морскую торговлю с Западной Африкой, найдя союзников в легендарных христианских государствах к югу, в частности потерянного христианского королевства Пресвитера Иоанна, а также хотел выяснить, возможно ли попасть в далёкую Индию, источник драгоценных пряностей, по морю. Он финансировал морские экспедиции на юг от Мавритании, привлекая к ним купцов, судовладельцев и других заинтересованных в открытии новых торговых путей лиц. Вскоре были открыты в Атлантическом океане Мадейра (1419) и Азорские острова (1427).

В то время европейцы не знали, что находится за мысом Нун на побережье современного Марокко, и разворачивали свои корабли сразу, как только его достигали. Старинные морские мифы называли этот мыс пределом для мореплавания, предупреждали об океанических монстрах, непригодном для плавания море и палящем солнце, которые уничтожат любой корабль, посмевший заплыть за этот мыс, но мореходы принца Энрике пренебрегли ими: начиная с 1421 года, они регулярно заплывали за него, а в 1434 году один из капитанов Энрике, Жил Эанеш обогнул мыс Бохадор.

Большим технологическим скачком стало появление в середине XV века каравеллы, небольшого корабля, способного совершать плавания под парусом дальше, чем другие европейские корабли того времени. Ставшая развитием португальских рыболовецких судов, она стала первым кораблём, который смог выйти за границы привычных прибрежных каботажных плаваний и безопасно выходить в открытый океан. Для навигации португальцы использовали эфемериды, этот метод прошёл значительное развитие в XV столетии. Эти таблицы произвели революцию в навигации, позволив рассчитывать широту. Тем не менее, точный расчёт долготы ещё несколько столетий был недоступен для мореплавателей. Регулярные плавания на каравеллах становились всё дальше, в среднем мореплаватели продвигались на юг на один градус в год. Побережье Сенегала и Зелёный мыс были достигнуты в 1445 году Динишем Диашем, а в 1446 году Алвару Фернандеш дошёл почти до берегов современного Сьерра-Леоне.

Падение Константинополя в 1453 году и переход города под контроль Османской империи стало сильным ударом для христианского мира, и торговые пути на Восток для Европы закрылись. В 1455 году папа Николай V издал буллу Romanus Pontifex, которая подкрепляла предыдущую буллу Dum Diversas (1452), и передавала все земли и моря, открытые далее мыса Бохадор, во владения португальского короля Афонсу V и его наследникам, а также торговлю и завоевания у мусульман и язычников, что стало началом ведения политики mare clausum в Атлантике. Король, который узнал от генуэзцев о морском пути в Индию, заказал у фра Мауро карту мира, которая прибыла в Лиссабон в 1459 году.

В 1456 году Диогу Гомеш достиг берегов архипелага Кабо-Верде. В последующее десятилетие несколько капитанов на службе принца Энрике, в том числе генуэзец Антонио да Ноли и венецианец Алоизий Када-Мосто, обнаружили оставшиеся острова, которые были освоены ещё в XV столетии. В 1460-х годах португальцы открыли побережье Гвинейского залива, богатое золотом и слоновой костью.

Португальские исследования после смерти принца Энрике

В 1461—1462 годах Педру де Синтра достиг берегов Сьерра-Леоне и дал названия их многим географическим объектам. Принц Энрике умер в ноябре 1460 года, после чего финансирование экспедиций прекратилось, пока в 1469 году лиссабонский купец Фернан Гомиш не получил монополию на торговлю с Гвинейским заливом в обмен на обязательство ежегодно исследовать по 100 миль к югу в течение пяти лет. При его финансировании мореплаватели Жуан де Сантарен, Перу Эшкобар, Лупо Гонзалвеш, Фернан де По и Педру де Синтра сделали даже больше, чем он обещал. Они достигли южного полушария и островов Гвинейского залива, в том числе Сан-Томе и Принсипи в 1471 году. В южном полушарии они использовали для навигации созвездие Южного Креста.

В этом районе началась торговля аллювиальным золотом с арабскими и берберскими купцами, а в 1481 году взошедший на трон Жуан II решил построить факторию Сан-Жоржи-да-Мина на Золотом Берегу. В 1482 году Диогу Кан открыл устье реки Конго, а в 1486 дошёл до Кейп-Кросса (современная Намибия).

В 1488 году экспедиция Бартоломеу Диаша обогнула самый южный мыс Африки, который назвала «мысом штормов» (Cabo das Tormentas), встала на якорь в заливе Мосселбай. а затем направилась на восток до устья Грейт-Фиша, попав в Индийский океан из Атлантического. Одновременно Перу да Ковильян, тайно отправленный королём по суше на поиски пресвитера Иоанна и «земель пряностей», достиг Индии и Эфиопии, где собрал важную информацию о Красном море и побережье Кении и выяснил, что морской маршрут в Ост-Индию возможен. Вскоре мыс Штормов был переименован Жуаном II в «мыс Доброй Надежды» (Cabo da Boa Esperança), так как возможность морского пути в Индию открывала оптимистичные перспективы для торговли, а также опровергало представления, существовавшие со времён Птолемея, что Индийский океан окружён сушей.

Открытие Америки

Соседка Португалии на Иберийском полуострове Кастилия в 1402 году предъявила свои права на Канарские острова, расположенные у западного побережья Африки, однако затем увязла в решении вопросов внутренней иберийской политики и отражении мусульманских вторжений, которые продолжались весь XV век. Только в конце столетия, после унии корон Кастилии и Арагона и завершения реконкисты, пришло время для поисков новых морских торговых путей. Королевство Арагон было важнейшей средиземноморской морской державой, под его контролем находились территории восточной Испании, юго-западной Франции, крупные острова, такие как Сицилия, Мальта и Сардиния, а также Неаполитанское королевство, чьи материковые владения простирались до Греции. В 1492 году католические короли захватили Гранадский эмират, который снабжал Кастилию африканскими товарами через выплату дани, и решили финансировать экспедицию Христофора Колумба в надежде разрушить португальскую монополию на западноафриканские торговые пути в «Индии» (восточную и южную Азию), отправившись на запад. До этого дважды, в 1485 и 1488 годах, Колумб безуспешно предлагал осуществление этого проекта португальскому королю Жуану II.

Вечером 3 августа 1492 года Колумб отплыл из Палос-де-ла-Фронтеры на трёх кораблях; одной большой каракки, Санта-Марии, которая носила название Ла Галлега (галисийка), и двух меньших каравеллах, Пинте и Санта-Кларе, вошедшей в историю как Нинья. Сначала Колумб отправился к Канарским островам, где пополнил припасы перед пятинедельным путешествием через океан, а затем пересёк Атлантику в части, известной сегодня как Саргассово море.

12 октября 1492 года была обнаружена земля, и Колумб назвал открытый остров (в архипелаге Багамских Островов) Сан-Сальвадор, как он полагал, он достиг «Вест-Индии». Колумб также открыл северо-восточное побережье Кубы (где высадился 28 октября) и северное побережье Эспаньолы (5 декабря). Он встретился с местным касиком Гуаканагари, который разрешил ему оставить несколько человек на острове. Колумб оставил 39 человек и основал поселение Ла-Навидад на территории современной Республики Гаити. Перед возвращением в Испанию он взял с собой от десяти до двадцати пяти аборигенов. Только семь или восемь индейцев доплыли до Испании живыми, но и они произвели большое впечатление в Севилье.

На обратном пути шторм заставил 4 марта 1493 года завести корабли в док Лиссабона. Проведя неделю в Португалии, экспедиция вернулась в Испанию, войдя в гавань Палоса 15 марта 1493 года. Известие об открытии новых земель вскоре обошло всю Европу.

Колумб и другие испанские путешественники сначала были разочарованы своими открытиями: в отличие от Африки и Азии, жители Карибских островов вели очень вялую торговлю с испанскими кораблями. Поэтому возникла потребность в колонизации островов. Испанцы смогли найти те богатства, на которые рассчитывали, только после исследования континента.

Тордесильясский договор (1494)

Вскоре после прибытия Колумба из «Вест-Индии» возникла необходимость в разделении сфер влияния между Испанией и Португалией с целью избежания конфликтов. 4 мая 1493 года, через два месяца после прибытия экспедиции Колумба, католические короли получили от Александра VI буллу (Inter caetera), согласно которой все земли к западу и к югу от линии, соединяющей полюса Земли и проходящей в ста лигах западнее и южнее любого из островов Азорских островов или островов Кабо-Верде принадлежали Испании, впоследствии все материковые земли и острова, принадлежащие Индии. Это не устраивало Португалию, которая не могла претендовать на земли, недавно открытые ею к востоку от этой линии.

Португальский король Жуан II не был удовлетворён таким положением вещей, полагая, что булла даёт ему слишком мало земли от достигнутой Индии, его главной цели. Поэтому он вступил в переговоры с испанскими королём Фердинандом II и королевой Изабеллой I о переносе границы на запад, что позволило бы ему претендовать на недавно обнаруженные им земли к востоку от этой линии.

Соглашение было достигнуто в 1494 году подписанием Тордесильясского договора, который «разделял» мир между двумя странами. По этому договору Португалия «получила» все земли за пределами Европы к востоку от линии, проходящей в 270 лигах к западу от островов Кабо-Верде (уже к тому времени португальских), таким образом получив контроль над Африкой, Азией и востоком Южной Америки (Бразилией). Испанцы получили все земли к западу от этой линии, по большей части эти территории были совершенно неизвестны, впоследствии оказалось, они в себя включали всю западную часть американского континента и тихоокеанские острова.

Новый Свет: Америка

Только небольшая часть разделённой территории была известна европейцам на момент подписания договора. Вскоре после первого плавания Колумба множество исследователей направилось на запад, в том же самом направлении. Начиная с 1497 года начался бум морских исследований западных берегов Атлантики.

В этом году генуэзец Джон Кабот получил патентную грамоту от английского короля Генриха VII. Отплыв из Бристоля, возможно, получив для экспедиции средства от бристольских купцов, Кабот пересёк Атлантический океан в северных широтах, надеясь, что так путь в «Вест-Индию» будет короче и высадился на побережье Северной Америки, возможно, на Ньюфаундленде.

В 1499 году Жуан Фернандиш Лаврадор, получивший патент короля Португалии, вместе с Перу ди Барселушем впервые обнаружил полуостров Лабрадор, который был назван его именем. После возвращения он, возможно, заходил в Бристоль, чтобы получить патентную грамоту и в дальнейшем заниматься исследованиями для англичан. Примерно в то же самое время, в 1499—1502 годы, братья Гашпар и Мигель Кортириалы исследовали побережье Гренландии и Ньюфаундленда в поисках Северо-Западного прохода в Азию. Эти открытия были отражены на Планисфере Кантино в 1502 году.

«Истинные Индии» и Бразилия

В 1497 король Португалии Мануэл I отправил большой флот на восток, продолжив политику своих предшественников, направленную на поиск пути в Ост-Индию. В июле 1499 года быстро распространилась новость о том, что португальцы достигли берегов «истинных Индий», так как письмо об этом португальский король отправил испанским католическим королям через день после триумфального возвращения флота.

В то время как Колумб, вернувшись из третьего своего путешествия к Центральной Америке, вступил в конфликт с испанским двором, вторая португальская армада отправилась к Индии. Флот из тринадцати кораблей с около 1,500 человек на борту вышел из Лиссабона 9 марта 1500 года. Флот возглавил Педру Алвариш Кабрал, а под его командованием были такие опытные мореплаватели как Бартоломеу Диаш, Николау Коэлью и нотариус Перу Ваш де Каминья. Чтобы избежать безветрия у берегов Гвинейского залива, они направились в юго-западном направлении, по большому «volta do mar». 21 апреля была обнаружена гора, позднее названная Монте-Паскоал; 22 апреля экспедиция высадилась на побережье Бразилии, а 25 апреля флот вошёл в гавань, названную Порту-Сегуру. Кабрал предположил, что новая земля лежит к востоку от тордесильясской линии и отправил в Португалию донесение об этом важном открытии. Полагая, что новооткрытая земля представляет собой остров, её назвали Остров Вера-Круз (Остров Истинного креста). Некоторые историки утверждают, что португальцы знали о южноамериканских землях из предыдущих плаваний, когда использовали «volta do mar» — в этом случае настойчивость Жуана II при переносе тордесильясской линии не была случайной.

По приглашению португальского короля Мануэла I Америго Веспуччи, флорентиец, работавший на севильский филиал Банка Медичи с 1491 года, финансировавшим океанские экспедиции, и ранее принимавший участие в двух путешествиях к берегам Гайаны с Хуаном де ла Косой на службе Испании, присоединился в качестве наблюдателя к исследовательским экспедициям к восточному побережью Южной Америки и стал известен в Европе после двух отчётов, приписываемых ему, опубликованных между 1502 и 1504 годами. Он вскоре понял, что Колумб не достиг берегов Азии, но открыл для европейцев Новый Свет: Америку. Название Америка впервые дали континенту в 1507 году картографы Мартин Вальдземюллер и Маттиас Рингманн, возможно, в честь Америго Веспуччи, который первым из европейцев понял, что открытые земли являются не Индией, а «Новым Светом», Mundus novus, как был озаглавлен на латыни документ того времени, основанный на письмах Веспуччи к Лоренцо де Медичи, и пользовавшийся большой известностью в Европе.

Индийский океан (1497—1513)

Экспедиция Васко да Гамы в Индию

Дополнительные сведения: Индийские Армады Португалии

После ликвидации угрозы прямой конкуренции с Испанией подписанием Тордесильясского договора португальские исследования и колонизация к востоку от оговоренного меридиана быстро продолжились. Дважды, в 1485 и в 1488 годах, Португалия официально отказывала Христофору Колумбу в реализации идеи достижения Индии западным путём. Король Жуан II отказывал Колумбу, так как был уверен, что его оценка расстояния до Индии в 800 лиг (3 860 км) была заниженной, а так как в 1487 году Бартоломеу Диаш обогнул южную оконечность Африки, португальцы полагали, что плавание на восток будет намного короче. После возвращения Диаша от мыса Доброй Надежды в 1488 году и путешествия Перу да Ковильяна в Эфиопию по суше стало понятно, что можно попасть в Индийский океан непосредственно из Атлантического. И долгожданная экспедиция в Индию была подготовлена.

При новом короле Мануэле I в июле 1497 года небольшой исследовательский флот из четырёх судов и около 170 человек экипажа под командованием Васко да Гамы покинул Лиссабон. В декабре флот достиг реки Грейт-Фиш, места, где Диаш повернул назад, и направился в неизведанные воды. 20 мая 1498 года экспедиция прибыла в Каликут. Попытки Васко да Гамы получить наилучшие торговые условия не удались из-за низкой стоимости привезённых ими товаров по сравнению с дорогостоящими товарами, которые продавались там. Через два года после прибытия Гама и оставшиеся члены экипажа из 55 человек вернулись со славой в Португалию и стали первыми европейцами, попавшими в Индию морским путём.

В 1500 году второй большой флот из тринадцати кораблей и около 1500 человек экипажа отправился в Индию. Под командованием Педру Алвариша Кабрала он сделал первую высадку на побережье Бразилии; а позднее, в Индийском океане, один из кораблей Кабрала открыл Мадагаскар (1501), который впоследствии был частично исследован Тристаном да Кунья в 1507 году; Маврикий был открыт в 1507 году, Сокотра была оккупирована в 1506 году. В том же самом году Алмейда, Лоренцо де высадился на Шри-Ланке, восточном острове, который он назвал «Тапробане», взяв название из описаний походов Александра Македонского и греческого географа IV века до н. э. Мегасфена. Первые португальские фактории на азиатском континенте были построены в Кочи и Каликуте (1501), а затем в Гоа (1510).

«Острова Пряностей» и Китай

В 1511 году Афонсу де Албукерки захватил Малакку, важнейший центр азиатской торговли, для Португалии. Обосновавшись в Малакке, Албукерки послал несколько посольств: Дуарте Фернандеш стал первым европейским дипломатом, посетившим королевство Сиам (современный Таиланд).

Стремясь узнать местоположение так называемых «островов пряностей», Молуккских островов, главным образом Банда, в то время единственного источника мускатного ореха и гвоздики, главной цели путешествия через Индийский океан, он отправил экспедицию под командованием Антониу ди Абреу к островам Банда, где они стали первыми европейцами, прибыв туда в начале 1512 года. Абреу после этого отправился к острову Амбон, где корабль его вице-капитана Франсишку Серрана затонул. Серран поступил на службу к султану Тернате, после чего он получил разрешение построить португальскую крепость-факторию на главном острове султаната: Форт св. Иоанна Крестителя на Тернате, который укрепил португальское присутствие на Малайском архипелаге.

В мае 1513 года Жоржи Альвареш, один из португальских посланников, достиг Китая. Несмотря на то, что он высадился на берег острова Линдин в дельте Жемчужной реки, первым европейцем, высадившимся на южное материковое побережье Китая, считается Рафаэль Пестрелло, родственник знаменитого Христофора Колумба, который прибыл на португальском корабле с командой из малайцев из Малакки в Гуанчжоу в 1516 году для организации торговли. Фернан Пиреш де Андраде посетил кантон в 1517 году и открыл торговлю с Китаем, в 1557 году португальцы получили разрешение занять Макао.

Для укрепления торговой монополии Афонсу де Албукерки захватывал остров Ормуз, от которого зависел контроль над Ормузским проливом в Персидском заливе в 1507 и 1515 годах, а также вступил в дипломатические отношения с Персией. В 1513 году, во время попытки захвата Адена, экспедиция Албукерки вошла в Красное море через Баб-эль-Мандебский пролив и высадилась на острове Камаран. В 1521 году войска под командованием Антонио Корейя захватили Бахрейн, после чего почти восемьдесят лет португальцы правили этим архипелагом Персидского залива. В Красном море порт Массауа оставался самой северной точкой, куда доходили португальцы, до 1541 года, когда флот Эштевана да Гамы продвинулся до Суэца.

Тихий океан (1513—1529)

В 1513 году в 65 км к югу от Аканди (современная Колумбия) испанец Васко Нуньес де Бальбоа получил неожиданные новости о «другом море», где много золота, которые выслушал с большим интересом. С небольшим запасом продовольствия, получив информацию от касиков, он направился через Панамский перешеек вместе со 190 испанцами, несколькими местными проводниками и собаками. На маленькой бригантине и десяти каноэ они проплыли вдоль берега и высадились на него. 6 сентября экспедиция увеличилась до 1000 человек, провела несколько сражений, вошла в густые джунгли и поднялась на горных хребет вдоль реки Чукунаке, откуда, наконец, увидели это «другое море». Бальбоа продолжил путь и до полудня 25 сентября он увидел на горизонте неизвестное море, став первым европейцем, увидевшим Тихий океан из Нового Света. Экспедиция спустилась к берегу для разведки, и её участники стали первыми европейцами, совершившими плавание в Тихом океане. После того, как экспедиция продвинулась на более 110 км Бальбоа назвал залив, к которому они вышли, Сан-Мигель. Он назвал открытое им море Mar del Sur (Южное море), так как они двигались на юг, чтобы достичь его. Главной целью экспедиции Бальбоа были поиски богатых золотом стран. Наконец, он доплыл до земель касиков на островах, крупнейший из которых назвал Isla Rica (Богатый остров, сегодня известен как Рей). Он назвал архипелаг Жемчужными островами, это название сохранилось до сегодняшнего дня. В 1515—1516 годах Хуан Диас де Солис доплыл до эстуария Ла-Плата, которому дал названия, погибнув в поисках прохода к «Южному морю» в Южной Америке на службе Испании.

В то же самое время португальцы в юго-восточной Азии стали первыми европейцами на Филиппинах, обнаружив Лусон к востоку от Борнео.

Первое кругосветное путешествие

В 1516 году несколько португальцев, вступивших в конфликт с королём Мануэлом I, перебрались в Севилью и поступили на службу только что вступившему на трон испанскому королю Карлу I. Среди них были путешественники Диогу и Дуарте Барбоза, Эштеван Гомиш, Жуан Серран и Фернан Магеллан, картографы Хорхе Рейнель и Диогу Рибейру, космографы Франсишку и Руй Фалейру и фламандский купец Христофор де Аро. Фернан Магеллан, который до этого совершал плавания в Индию на португальской службе до 1513 года, принимал участие в открытии Молукских островов, а также был в дружеских отношениях с жившим там Франсишку Серраном, развил теорию о том, что эти острова находятся в испанской зоне, обозначенной Тордесильясским договором, поддерживаемую учением братьев Фалейру. Зная об усилиях Испании в поисках западного пути в Индию, Магеллан предложил свой план испанскому королю.

Король Испании и Христофор де Аро финансировали экспедицию Магеллана. 10 августа 1519 года из Севильи вышел флот из пяти кораблей: флагман Тринидад под командованием Магеллана, Сан Антонио, Концепсьон, Сантьяго и Виктория, первый из них был каравеллой, а остальные — каракки или «нау», с командой 237 человек разных национальностей. Целью экспедиции стало достижение Молуккских островов, направляясь на запад, что позволило бы увеличить испанскую экономическую зону и сферу влияния. Флот направлялся всё дальше и дальше на юг, избегая португальских территорий в Бразилии, и первым достиг Огненной Земли, южной точки американского континента. 21 октября он был у мыса Вергенес, где начался трудный 373-мильный (600 км.) переход по длинному проливу, который Магеллан назвал Estrecho de Todos los Santos (пролив всех Святых), сейчас он носит имя Магеллана. 28 ноября три корабля вошли в Тихий океан — так его назвал Магеллан (Mar Pacífico), так как погода благоприятствовала путешественникам. Далее экспедиция пересекла Тихий океан. Магеллан погиб в сражении на острове Мактан на Филиппинах, и командование принял Хуан Себастьян Элькано, который добрался до Островов Пряностей в 1521 году. 6 сентября 1522 года Виктория вернулась в Испанию, завершив первое в мире кругосветное путешествие. Только 18 человек на одном корабле вернулось из этого плавания под командованием Элькано. Ещё семнадцать человек вернулось в Испанию позже: двенадцать попавших в плен к португальцам на Кабо-Верде несколькими неделями раньше, вернулись в 1525—1527 годах, а ещё пятеро спаслось с Тринидада. Венецианский учёный и путешественник Антонио Пигафетта, который принимал участие в экспедиции, вёл точные записи, которые стали главным источником наших знаний об этой экспедиции.

Это кругосветное путешествие дало Испании важнейшие знания о мире и океанах, которые в дальнейшем помогли при исследованиях и колонизации Филиппин. Несмотря на то, что западный маршрут не стал реальной альтернативой португальскому пути вокруг Африки (Магелланов пролив находится слишком далеко к югу, а Тихий океан слишком велик, чтобы его пересекать за один переход из Испании), последующие испанские экспедиции пользовались этой информацией для переходов от побережья Мексики через Гуам до Манилы.

Западные и восточные пути встретились

Вскоре после экспедиции Магеллана португальцы начали предпринимать усилия по укреплению своих позиций на Островах Пряностей, построив форт на Тернате. В 1525 году испанский король Карл I послал ещё одну экспедицию на запад для колонизации Молуккских островов, полагая, что они попадают на территорию Испании по Тордесильясскому договору. Флот состоял из семи кораблей с 450 человек на борту под командованием Гарсии де Лоайсы, также в составе экспедиции был Хуан Себастьян Элькано, погибший, как и Лоайса, при переходе, а также молодой Андрес Урданета.

В районе Магелланова пролива один из кораблей был отнесён штормом на юг, достигнув 56° южной широты, где его экипаж решил, что увидел «конец мира»: они впервые обогнули мыс Горн. Экспедиция шла к своей цели с большими трудностями, встав на якорь у острова Тидоре. Конфликт с находившимися рядом на Тернате португальцами стал неизбежен, вооружённое противостояние продолжалось всё ближайшее десятилетие.

Так как Тордесильясским договором не была обозначена восточная граница, а оба государства были заинтересованы в устранении разногласий, проводились переговоры и консультации. с 1524 по 1529 годы португальские и испанские специалисты встречались в Бадахосе и Элваше, предпринимая попытки найти местоположение антимеридиана для Тордесильясского соглашения, который бы делил мир на две равные полусферы. Каждое из королевств выделило по три астронома и картографа, три мореплавателя и три математика. С португальской стороны в совет входил картограф и космограф Лопо Хомем, а с испанской — Диогу Рибейру. Совет собирался несколько раз, однако к соглашению стороны не приходили: в то время было невозможно точно определить долготу, и каждая группа исследователей стремилась передать острова своему правителю. Точка в переговорах была поставлена в 1529 году после долгих переговоров подписанием Сарагосского договора, которым Молуккские острова были переданы Португалии, а Филиппины Испании.

Между 1525 и 1528 годами Португалия отправила несколько экспедиций в районе Молуккских островов. Гомеш де Сикейра и Диогу да Рока были направлены на север губернатором Тернате Хорхе де Менезеш, они стали первыми европейцами, достигшими Каролинских островов, которые они назвали «Островами де Сикейра». В 1526 году Хорхе де Менезеш встал на якорь у острова Вайгео, Папуа-Новая Гвинея. Теория португальского открытия Австралии основана на фактах активной исследовательской деятельности португальцев в регионе и является одной из наиболее обоснованных теорий раннего открытия Австралии, согласно ей первооткрывателями Австралии являются Криштован де Мендонса и Гомеш де Сикейра.

В 1527 году Эрнан Кортес снарядил флот на поиски новых земель в «Южном море» (Тихий океан), пригласив для командования им своего родственника Альваро де Сааведру. 31 октября 1527 года Сааведра отплыл из Новой Испании, пересёк Тихий океан и подошёл к северному побережью Новой Гвинеи, которую назвал Isla de Oro (Золотой остров). В октябре 1528 года один из его кораблей достиг Молуккских островов. На обратном пути в Новую Испанию пассаты отнесли его корабли назад на северо-восток, и он предпринял попытку плыть на юг. Он вернулся к Новой Гвинее и направился на северо-восток, где открыл Маршалловы Острова и Острова Адмиралтейства, но опять ветра его отнесли к Молуккским островам. Поиск пути на запад был сопряжён с многими трудностями, пока наконец не был обнаружен Андресом Урданетой в 1565 году.

Испанские конкистадоры в Америке (1519—1540)

Слухи о неизвестных островах к северо-западу от Эспаньолы достигли Испании в 1511 году и Фердинанд II Арагонский был заинтересован в форсировании дальнейших исследований. В то время как португальцы получали огромные прибыли от торговли с Индийским океаном, Испания инвестировала в поиски золота и других ценных ресурсов в глубине материка. Участники этих экспедиций, «конкистадоры», происходили из самых разных слоёв общества, среди них были ремесленники, купцы, представители духовенства, дворяне и освобождённые рабы. Они обычно имели собственную экипировку, рассчитывая на долю в прибылях, не несли службу в королевской армии, а часто не имели военной подготовки или опыта.

В Америке испанцы обнаружили несколько крупных государств, таких же больших и густонаселённых, как в Европе. Тем не менее, горсткам конкистадоров удалось одержать верх над большими индейскими армиями и завоевать эти государства. В это время пандемии европейских болезней, таких как натуральная оспа, уничтожили значительную часть местного населения. После того, как была утверждена власть короля на американских территориях, испанцы сосредоточились на добыче и экспорте золота и серебра.

В 1512 году, чтобы вознаградить Хуана Понсе де Леона за исследования Пуэрто-Рико в 1508 году, король Фердинанд отправил его на поиски новых земель. Он должен был стать губернатором открытых земель, но при этом он должен был самостоятельно финансировать экспедицию. Леон вышел из Пуэрто-Рико в марте 1513 года на трёх кораблях с 200 человек. В апреле они обнаружили землю и назвали её La Florida, так как это произошло на Пасху (исп. Florida); полагая, что открыт новый остров, они стали первыми европейцами, ступившими на землю полуострова. На место высадки претендуют Сент-Огастин, Бухта Понсе де Леона и Мельбурн-Бич. Они направились на юг, продолжая путешествия и 8 апреля наткнулись на течение, которое отнесло их назад: это была первая встреча с Гольфстримом, который вскоре стал главным маршрутом для кораблей, следующих из испанской Вести-Индии в Европу. Они продолжили исследование побережье до залива Бискейн, Драй-Тортугас а затем направились на юго-запад, и в июле, стремясь обогнуть Кубу и вернуться обратно, открыли Большую Багаму.

Завоевания Кортеса в Мексике и Империи Ацтеков

В 1517 губернатор Кубы Диего Веласкес отправил флот под командованием Эрнандеса де Кордобы для исследования полуострова Юкатан. Они пристали к берегу, где индейцы майя встретили их, однако ночью на них напали и только часть команды вернулась обратно. Веласкес отправил ещё одну экспедицию под командованием своего племянника Хуана де Грихальвы, который отправился к югу к побережью Табаско, земле Империи Ацтеков. В 1518 году Веласкес направил экспедицию под командованием мэра Сантьяго-де-Кубы Эрнана Кортеса на исследование Мексики, но из-за разногласий между ними отменил приказ.

В феврале 1519 года Кортес, несмотря на проблемы со снабжением, игнорировал отказ Веласкеса и вышел в море. В его распоряжении было 11 судов, 500 человек, 13 лошадей и некоторое количество пушек. Высадка была произведена на Юкатане, на территории Майя, которые Кортес объявил принадлежащими испанской короне. От Тринидада он двинулся к Табаско и выиграл сражение против аборигенов. Среди побеждённых была Малинче, его будущая наложница, которая знала одновременно науатль — lingua franca Мексики и один из языков майя — чонталь, впоследствии ставшая переводчиком и советником. Благодаря ей Кортес узнал о богатой Империи Ацтеков.

В июле его войска высадились на побережье Мексиканского залива и основали порт Веракрус, что переводило Кортеса в прямое подчинение королю Карлу I. Здесь Кортес потребовал встречи с ацтекским правителем Монтесумой II, который повторно ответил отказом. Кортес направился к Теночтитлану и по пути нашёл союзников среди нескольких местных племён. В октябре в сопровождении около 3000 тлашкальтеков его отряд направился к Чолуле, второму по размеру городу центральной Мексики. То ли чтобы вселить страх в сердца ацтеков, то ли (как он позднее утверждал) это была показательная казнь вероломных индейцев, которые могли его предать, но испанцы вырезали тысячи невооружённых представителей знати, собранных на центральной площади, и частично сожгли город. Прибыв к Теночтитлану с большой армией, 8 ноября испанцев любезно встретил тлатоани ацтеков Монтесума II, который сознательно позволил Кортесу проникнуть в сердце Империи Ацтеков, надеясь получить от них как можно больше информации, а затем уничтожить их. Правитель одарил Кортеса множеством золотых украшений, которые только усилили желание испанцев завладеть этой страной. Кортес в своих письмах к Карлу I утверждал, что местные жители приняли его солдат и его самого за посланцев бога Кецалькоатля, поэтому не оказывали поначалу сопротивления. Эта версия современными историками оспаривается. Вскоре индейские гонцы сообщили, что гарнизон Веракруса подвергся нападению, после чего Кортес, видимо, принял решение захватить правителя ацтеков в заложники в своём собственном дворце, потребовав выкупа в качестве дани Карлу I.

Тем временем Веласкес отправил экспедицию из 1100 человек под командованием Панфило де Нарваэса против Кортеса, которая прибыла в Мексику в апреле 1520 года. Кортес оставил 200 солдат в Теночтитлане и вышел с остальными навстречу Наварэсу, которого он смог победить, убедив солдат и офицеров присоединиться к нему. В Теночтитлане один из лейтенантов Кортеса устроил резню в главном храме, что стало причиной восстания местных жителей. Кортес быстро вернулся, рассчитывая поддержать Монтесуму, но правитель ацтеков уже был умервщлён, возможно, от рук своих подданных. Испанцы были вынуждены отступить к тлашкальтекам после событий Ночи печали, когда во время отступления их арьергард был беспощадно уничтожен. Значительная часть сокровищ была утрачена во время этого панического бегства. После сражения при Отумбе испанцы дошли до Тласкалы, потеряв 870 человек. Заручившись поддержкой союзников и получив подкрепления с Кубы, в августе 1521 года Кортес осадил Теночтитлан и захватил нового правителя ацтеков Куаутемока. Так как Империя Ацтеков перестала существовать, а город стал испанским, Кортес переименовал его в Мехико.

Завоевания Писарро в Перу и Империи Инков

Первая попытка исследования западной части Южной Америки была предпринята в 1522 году Паскуалем де Андагоя. Индейцы Южной Америки сообщили ему о богатой золотом земле у реки, которую они называли «Пиру». Достигнув реки Сан-Хуан Андагоя заболел и вернулся в Панаму, где и рассказал об «Пиру» как о легендарной стране Эльдорадо. Его рассказы, а также информация об успехах Эрнана Кортеса, привлекли внимание Франсиско Писарро.

Франсиско Писарро принимал участие в экспедиции Нуньеса де Бальбоа через Панамский перешеек. В 1524 году он заключил соглашение со священником Эрнандо де Луке и солдатом Диего де Альмагро об экспедиции на юг, от которой они рассчитывали получить большую прибыль. Они создали предприятие, которое назвали «Empresa del Levante»: Писсаро в ней стал руководителем, Альмагро отвечал за военную сторону и снабжение продовольствием, а Луке — за финансы и снабжение кораблей.

Согласно докладу Хуана де Самано, секретаря Карла I, впервые достоверно о Перу стало известно в 1525 году в связи с завершением первой Южной экспедиции Франсиско Писарро и Диего де Альмагро. Эта первая из трёх экспедиций в составе около 80 человек и имевшая в своём распоряжении 40 лошадей отправилась 13 сентября 1524 года на завоевание Перу. Экспедиция завершилась неудачей, до того момента, как непогода, голод и стычки с местными жителями, в которых Альмагро потерял глаз, заставили повернуть назад, она дошла не далее Колумбии. О ходе экспедиции говорят названия населённых пунктов, которые давали им испанцы: Puerto deseado (желанный порт), Puerto del hambre (голодный порт) и Puerto quemado (сожённый порт). Двумя годами позже они начали второй поход, с трудом получив на него разрешение от губернатора Панамы. В августе 1526 года они вышли на двух кораблях с 160 солдатами и несколькими лошадьми. Достигнув реки Сан-Хуан они разделились: Писарро остался исследовать болотистые берега, а Альмагро вернулся за подкреплениями. Кормчий Бартоломе Руис направился на юг, и после пересечения экватора захватил плот из Тумбеса. К его удивлению, на нём везли ткани, керамику, а также золото, серебро и изумруды, которые были главной целью экспедиции. Вскоре присоединился Альмагро с подкреплениями, и они продолжили путь. После долго перехода, преодолевая сильные ветра и течения, экспедиция дошла до Атакамеса, где они обнаружили густонаселённые земли, которые находились под властью Империи Инков, но они показались конкистадорам настолько опасными, что они не пошли вглубь страны.

Писарро встал лагерем на берегу реки, пока Альмагро и Луке возвращались за подкреплениями, на этот раз с доказательствами, что золото найдено. Однако новый губернатор также отказал в организации третьей экспедиции и приказал двум кораблям забрать оставшихся конкистадоров в Панаму. Альмагро и Луке использовали возможность, чтобы присоединиться к Писарро. Когда они прибыли на остров Петуха (isla del Gallo), Писарро и его люди претерпевали голод и лишения, но Франсиско нарисовал линию на песке и произнёс: «Здесь Перу с её богатством; там — Панама с её нищетой. Выбирайте, каждый из вас, что лучше для храброго кастильца». Тринадцать человек, вошедшие в историю под названием «Тринадцать воспетых славой», решили остаться с Писарро. Они направились на остров Горгона, где оставались семь месяцев, пока не прибыл провиант.

Они приняли решение плыть на юг и в апреле 1528 года достигли северо-западного перуанского региона Тумбес, где были тепло встречены местным правителем. Двое из солдат Писарро сообщили о несметных богатствах, в том числе об украшениях из золота и серебра, в доме правителя. Впервые они увидели лам, которых Писарро назвал «маленькими верблюдами». Местные жители называли пришельцев «детьми Солнца» за их белые лица и блестящие доспехи. Для того, чтобы подготовить окончательную экспедицию, испанцы решили вернуться в Панаму. Перед возвращением они проплыли на юг вдоль побережья, дав такие названия, как Капо-Бланко, порт Паята, Сечура, Пунта-де-Акуджа, Санта-Круз и Трухильо, достигнув девятого градуса южной широты. Атауальпа лично познакомился с европейцами в 1528 году, когда к нему привели двух людей Писарро — Родриго Санчеса и Хуана Мартина, высаженных возле Тумбеса для разведки территории. Их приказано было доставить в Кито в течение 4 дней, после чего их принесли в жертву богу Тикси Виракоча Пачакамаку в долине Ломас. Возможно, факт принесения в жертву данному богу стал причиной наименования испанцев — «виракоча».

Весной 1528 года Писарро отправился в Испанию, где встретился с королём Карлом I. Король выслушал его доклад об экспедиции в земли, богатые золотом и серебром, и обещал помочь ему. Capitulación de Toledo официально дало право Писарро на завоевание Перу. Писарро привлёк к своему мероприятию множество друзей и родственников: среди них были его братья Эрнандо, Хуан, Гонсало; Франсиско де Орельяна, будущий исследователь Амазонки, а также его двоюродный брат Педро Писарро.

Третья и последняя экспедиция Писарро началась 27 декабря 1530 года. Он отплыл из Панамы в Перу на трёх кораблях, затем 180 человек высадились у Эквадора и отправились в Тумбес, обнаружив город разрушенным. Они основали первое испанское поселение в Перу, Сан-Мигель-де-Пьюра. Вскоре появился посланник Инки Атауальпы, пригласивший Писарро на встречу. В это время шла Гражданская война инков, кроме того, большое количество воинов инков погибло от оспы и кори, завезённых испанцами. Атауальпа отдыхал в северном Перу после победы над своим братом Уаскаром. После двухмесячного перехода экспедиция пришла к Атауальпе. Тот, тем не менее, отказался быть вассалом испанского короля и менять веру. Несмотря на то, что у испанцев было менее 200 солдат и 27 лошадей против 80-тысячной армии инков, Писарро атаковал и одержал победу в битве при Кахамарке, взяв Атауальпу в плен и заключив в комнате выкупа. Несмотря на выполнение обещания заполнить одну комнату золотом, а две серебром, он был обвинён в убийстве своего брата и заговоре против Писарро, а затем казнён.

После казни Атауальпы, сопротивление инков на севере империи в течение двух лет возглавлял его военачальник Руминьяви, в то время как на юге империи испанцы нашли себе союзников из рядов самих инков. Столица инков, город Куско, была покорена испанцами в 1536 году. Инка Манко Инка Юпанки, будучи законным правителем, вынужден был из-за жестокого обращения испанцев скрыться с небольшим количеством приверженцев в горный регион Вилькабамба, где господство инков продолжалось ещё около 30 лет в Новоинкском государстве. В 1572 году последний правитель инков — Тупак Амару — был обезглавлен. Это обозначило конец империи Тауантинсуйу. Государство было разграблено, культура инков разрушена. Покоренные инки вошли в состав народности кечуа.

Завоевания Хименеса де Кесады в Колумбии и цивилизации Чибча

В апреле 1536 года из города Санта-Марта на карибском побережье вышел отряд в 800 человек под предводительством Гонсало Хименеса де Кесады, направленный испанским губернатором для разведки и завоевания внутренних областей Колумбии. Во многом это было вызвано широко разнесшемся слухом о мифической стране Эльдорадо. В течение почти 9 месяцев отряд Кесады продвигался к землям чибча, встречаясь по пути со множеством препятствий. Более 600 человек погибло от болезней и пало в стычках с индейцами. В 1537 году оставшаяся часть отряда из менее чем 200 человек достигла плато Кундинамарка. Ослабленные междоусобными войнами и нападениями соседних племён чибча, к тому же сначала принявшие испанцев за богов, оказали совершенно незначительное сопротивление. В 1539—1540 годах важные завоевания на территории нынешней Колумбии в провинциях Ансерма и Кимбая осуществил маршал Хорхе Робледо, в составе экспедиций которого принял участие «первенствующий хронист Индий» Педро де Сьеса де Леон. К 1541 году земли чибча-муисков полностью вошли в состав Новой Гранады. Её столицей стал город Санта-Фе-де-Богота, основанный Гонсало Кесадой 6 августа 1538 на месте сгоревшей индейской крепости Факаты.

Сокровища, захваченные конкистадором Гонсало Хименесом де Кесадой на территории Колумбии у чибча-муисков, составили меньшее количество, чем захваченное Франсиско Писарро у инков, как видно из доклада королевских чиновников Хуана де Сан Мартина и Антонио де Лебрихи, принявших личное участие в походе (июль 1539).

Новые торговые пути (1542—1565)

В 1543 году три португальских купца стали первыми европейцами, достигшими Японии и непосредственно торговавшими с ней. Согласно Фернану Мендешу Пинту, который принимал участие в этом путешествии, они прибыли в Танегасиму, где произвели впечатление на местных жителей огнестрельным оружием, которое японцы в скором времени смогли скопировать и производить в больших количествах.

Для завоевания Филиппин король Филипп II направил Андреса Урданету. Урданета согласился отправиться к Филиппинам, однако отказался руководить экспедицией, и вместо него был назначен Мигель Лопес де Легаспи. Экспедиция вышла в море в ноябре 1564 года. Спустя долгое время, 1 июня 1565 года, испанцы высадились на Себу, но вскоре должны были отплыть к 38° северной широты, чтобы успеть воспользоваться попутными ветрами. Он полагал, что пассаты Тихого океана дуют по большому кольцу, так же как и в Атлантике. Если в Атлантическом океане корабли использовали Volta do mar, который приводил их обратно к Мадейре, то, как они предположили, если они отплывут на север перед движением на восток, им будут сопутствовать пассаты, которые помогут вернуться к побережью Северной Америке. Эти расчёты подтвердились, и экспедиция, возвращаясь, оказалась у побережья Калифорнии около мыса Мендосино, а затем отправились вдоль побережья на юг. Корабль прибыл в Акапулько 8 октября 1565 года, преодолев 12 тысяч миль (20 тысяч км.) за 130 дней. Четырнадцать членов экипажа погибло в пути; только Урданета и Фелипе де Сальседо, племянник Лоопеса де Легаспи, имели достаточно сил, чтобы бросить якорь.

Таким образом был открыт транстихоокеанский испанский торговый маршрут между Мехико и Филиппинами. Долгое время этим путём следовали Манильские галеоны, обеспечивающие торговые связи между Китаем, Америкой и Европой через комбинацию транстихоокеанских и трансатлантических маршрутов.

Новый путь к Индонезии и Филиппинам, но уже из Южной Америки, был разведан в ходе экспедиции, в которой принял участие в качестве капитана одного из кораблей известный космограф и мореплаватель Сармьенто де Гамбоа. Перуанский губернатор Гарсия де Кастро приказал подготовить армаду для открытия и заселения островов Авачумби и Ниначумби, которые, согласно инкским легендам, были найдены в Южном море правителем Тупаком Инкой Юпанки. Генералом экспедиции был выбран его племянник — Альваро де Меданья. Корабли вышли из порта Кальяо 19 ноября 1567 года. Несмотря на возникшие разногласия между генералом и Сармьенто, они прибыли к архипелагу Соломона, который подчинили королевской короне. Взаимные упрёки продолжились в январе 1569 года в порту Сантьяго, в Колима (Мексика), однако считается достаточно вероятным, что мореплаватели достигли и посетили берега Австралии.

Подъём стран Северной Европы (1595—1600-е)

Неиберийские нации были возмущены, узнав о Тордесильясском договоре. Франция, Нидерланды и Англия имели давние морские традиции и стали поощрять каперство. Несмотря на монополию иберийских стран, новые технологии и карты вскоре стали доступны и в других европейских странах.

В 1568 году голландские провинции восстали против правления испанского короля Филиппа II, что послужило началом Восьмидесятилетней войны. Кроме того, разразилась война между Англией и Испанией. В 1580 году Филипп II стал также королём Португалии, объединив владения обоих государств под одной короной. Объединённая империя оказалась слишком большой, и другие европейские державы не могли допустить укрепления её могущества.

Войска Филиппа захватили важные торговые города Брюгге и Гент. Антверпен, ставший важнейшим портом мира, пал в 1585 году. Протестантское население получило два года, чтобы уладить дела и покинуть город. Многие из них осели в Амстердаме. Среди них было много квалифицированных ремесленников, богатых купцов портовых городов беженцев по религиозным причинам, в том числе сефардов из Португалии и Испании и, позже, гугеноты из Франции. Отцы-пилигримы ненадолго обосновались здесь перед переселением в Новый Свет. Эта массовая иммиграция стала важным фактором развития Амстердама: небольшой порт в 1585 году, он быстро превратился в один из важнейших торговых центров мира. После разгрома Непобедимой армады в 1588 году Амстердам стал бурно развиваться за счёт морской торговли.

Утверждение голландцев в качестве великой морской державы было очень быстрым: издавна голландские моряки участвовали в португальских плаваниях на восток как способные мореплаватели и хорошие картографы. В 1592 году голландскими купцами в Лиссабон был отправлен Корнелиус де Гаутман, который собрал важнейшую информацию об Островах Пряностей. В 1595 году купец и путешественник Ян ван Линсхотен, который ранее на португальской службе посещал Индийский океан, опубликовал свой отчёт «Reys-gheschrift vande navigatien der Portugaloysers in Orienten» («Отчёт о морских путешествиях португальцев на Восток») в Амстердаме. В нём он описал морскую навигацию между Португалией и Ост-индией и Японией. В то же самое время Гаутман, следуя этим инструкциям, отправился в первую голландскую экспедицию на поиск нового морского пути, проплыв непосредственно от Мадагаскара до Зондского пролива в Индонезии и подписал договор с султаном Бантена.

Голландцы и британцы были заинтересованы в получении новой информации, и для своей экономической экспансии создали Английскую (1600) и Голландскую (1602) Ост-Индские компании. Голландцы, французы и англичане посылали свои суда, разрушая монополию португальцев, которые были в состоянии конролировать только прибрежные территории, и, в конечном счёте, уже не могли эффективно защищать свои интересы.

Освоение Северной Америки

В 1497 году английская экспедиция Джона Кабота стала первой в ряду французских и английских исследований Северной Америки. Испания относилась весьма сдержанно к изучению северной части Америки, так как все её ресурсы были сконцентрированы в Центральной и Южной Америке, где были обнаружены значительные богатства. Целью этих экспедиций был поиск Северо-Западный прохода между океанами, который мог стать коротким путём азиатской торговли. Он так и не был обнаружен, но собранная информация всё же нашла применение, и в начале XVII века колонисты из североевропейских регионов начали основывать поселения на восточном берегу Северной Америки.

В 1524 году итальянец Джованни да Верраццано по приказу французского короля Франциска I, который был возмущён несправедливым разделом мира между Португалией и Испанией, вышел в море. Верраццано исследовал Атлантическое побережье Северной Америки от Южной Каролины до Ньюфаундленда и стал первым европейцем, который посетил земли, на которых в последующем появились Вирджинская колония и США. В том же самом году Эштеван Гомиш, португальский картограф, который был спутником Фернана Магеллана, исследовал побережье Новой Шотландии, затем отправился на юг через Мэн, где вошёл в Нью-Йоркскую бухту, Гудзон, и наконец в августе 1525 года достиг Флориды. В результате на основании данных экспедиции в 1529 году Диогу Рибейру создал карту мира, на которой очень точно было отображено восточное побережье Северной Америки. С 1534 по 1536 годы французский первопроходец Жак Картье, который, как полагают, принимал участие в экспедициях Верраццано к Новой Шотландии и в Бразилию, стал первым европейцем, совершившим путешествие вглубь Северной Америки, описав залив Святого Лаврентия, которую он назвал «Страна Канадас» по ирокезскому названию местности, и объявил, что Канада является владением французского короля Франциска I. Европейцы начали исследования тихоокеанского побережья в середине XVI столетия. Франсиско де Ульоа исследовал воды вблизи тихоокеанского побережья современной Мексики, в том числе Калифорнийский залив, доказав, что Калифорния является полуостровом Несмотря на это открытие, в Европе ещё долгие годы Калифорния ошибочно считалась островом. Ему принадлежит также первое письменное упоминание названия «Калифорния». Хуан Родригес Кабрильо, португальский мореплаватель на испанской службе, 28 сентября 1542 года стал первым европейцем, ступившим на берег Калифорнии, он высадился на берег бухты Сан-Диего и объявил Калифорнию испанским владением. Он также высадился на остров Сан-Мигель в архипелаге Чаннел, и доплыл до мыса Рейес. После его смерти экипаж корабля продолжил путь на север и исследовал побережье до Орегона.

Англичанин Фрэнсис Дрейк совершил плавание к побережью Северной Америки в 1579 километрах к северу от места высадки Кабрильо—на сегодняшний день точное место и время высадки Дрейка неизвестны—и объявил эту землю владением английской короны, назвав её Новый Альбион. Название «Новый Альбион» с тех пор стало использоваться на многих европейских картах для обозначения территорий к северу от испанских поселений.

В 1609—1611 годах, после нескольких путешествий для исследований для английских купцов Северо-Восточного прохода в Индию из Англии, англичанин Генри Гудзон на службе Голландской Ост-Индской компании (VOC) исследовал район современного города Нью-Йорк, пытаясь найти западный путь в Азию. Он исследовал реку Гудзон, заложив фундамент голландской колонизации региона. Последняя экспедиция Гудзона далее направилась на север в поисках Северо-Западного прохода, открыв Гудзонов пролив и Гудзонов залив. После зимовки в заливе Джеймса Гудзон попытался продолжить свой поход весной 1611 года, но команда подняла мятеж и его с частью команды высадили в лодку, а корабль вернулся.

Поиски Северного пути

Франция, Нидерланды и Англия не располагали другим морским маршрутом в Азию, кроме длинных переходов вокруг Африки или Южной Америки. После того, как стало известно, что не существует такого пути через середину Американского континента, они обратили внимание на возможность прохода через северные воды, который англичане назвали Северо-Западным проходом. Большая коммерческая ценность такого прохода была серьёзным стимулом для исследования обоих побережий Северной Америки и берегов России. В России идея о возможности морского пути из Атлантического океана в Тихий впервые была озвучена дипломатом Дмитрием Герасимовым в 1525 году, однако русские поселенцы побережья Белого моря, поморы, знали об отдельных участках этого пути ещё с XI века.

В 1553 году английский исследователь Хью Уиллоби и капитан Ричард Ченслор на трёх кораблях были отправлены в поисках прохода Лондонской Компанией купцов-авантюристов в новых землях. Во время плавания по Баренцевому морю Уиллоби обнаружил острова на севере, которые назвал Землёй Уиллоби, которая в 1640-е годы попала на карты Планциуса и Меркатора. Корабли разделились в сложных погодных условиях в Норвежском море и Уиллоби зашёл в залив рядом с современной границей Финляндии и России. Его корабли с замёрзшими экипажами, в том числе сам капитан Уиллоби и его судовой журнал, были обнаружены русскими рыбаками годом позже. Ричард Ченслор смог бросить якорь в Белом море, по суше добрался в Москву ко двору Ивана Грозного, начав торговлю между Россией и Компанией купцов-авантюристов, которая стала Московской компанией.

В 1608 году Генри Гудзон совершил своё второе путешествие, во время которого он хотел найти проход через север России. Он дошёл до Новой Земли, но потом был вынужден вернуться.

Исследование Арктики Баренцем

5 июня 1594 года голландский картограф Виллем Баренц выплыл от острова Тексел со флотом из трёх кораблей к Карскому морю, где они рассчитывали найти Северный проход вокруг Сибири. У острова Уильямса путешественники впервые встретили белого медведя. Они попытались взять его на борт, но медведь проявил агрессивность и был убит. Баренц достиг западного побережья Новой Земли и повернул на север, а впоследствии был вынужден вернуться из-за опасности больших айсбергов.

На следующий год Мориц Оранский назначил его руководителем новой экспедиции из шести кораблей, нагруженных товарами, которые голландцы рассчитывали продать в Китае. Партия встретилась с самодийцами, но была вынуждена вернуться, так как Карское море замёрзло. В 1596 году Генеральные штаты объявили высокую награду любому, кто успешно пройдет Северным путём. Муниципалитет Амстердама приобрёл и снарядил для поиска неизведанного прохода два небольших судна, капитанами которых стали Ян Рийп и Якоб ван Хемскерк, руководителем экспедиции снова был назначен Баренц. Они выплыли в мае, а уже в июне открыли острова Медвежий и Западный Шпицберген, увидев его северо-западный берег. Они обнаружили большой залив, который впоследствии был назван Раудфьорден и вошли в Магдаленефьорден, который они назвали Tusk Bay, затем проплыли по северному проливу Форландсундет, который голландцы назвали Keerwyck, но были вынуждены вернуться из-за недостаточной глубины. 28 июня они обошли с севера Землю Принца Карла, который они назвали Vogelhoek из-за множества птиц на нём, а затем направились на юг, пройдя Исфьорд и Бельсунн, которые на картах Баренца отмечены как Grooten Inwyck и Inwyck. Корабли снова подошли к острову Медвежьему 1 июля, после чего разделились: Баренц продолжил плыть на северо-восток, а Рийп направился на север. Баренц достиг побережья Новой Земли и, чтобы избежать ледового плена, продолжил плыть к проливу Карские Ворота, но, тем не менее, оказался зажат айсбергами и плавучими льдами. Сев на мель, 16 членов экипажа были вынуждены провести зиму во льдах. Используя лесоматериалы со своего корабля, они построили домик, который назвали Het Behouden Huys. В борьбе с экстремальным холодом они использовали ткани, предназначенные для продажи, чтобы сделать одеяла и одежду, ставили примитивные ловушки на песцов, а также на белых медведей. С наступлением июня лёд всё ещё сковывал судно, поэтому страдающие от цинги моряки взяли две небольшие шлюпки и вышли в море. Баренц умер в море 20 июня 1597 года в момент, когда изучал карты. Более семи недель шлюпки плыли до Колы, где их подобрало русское торговое судно. Только 12 членов экипажа выжили; вернувшись в Амстердам, двое из спутников Баренца опубликовали свои дневники, Ян Гюйген ван Линсхотен, сопровождавший его в первых двух плаваниях, и Геррит де Веер, который был корабельным плотником.

Голландская Австралия и Новая Зеландия

Terra Australis Ignota (с лат. — «неизвестная земля на юге») была гипотетическим континентом, изображаемым на европейских картах с XV по XVIII века, и являлась понятием, истоки которого восходят к Аристотелю. Он изображался на дьепских картах середины XVI века, где его береговая линия находилась к югу от островов Ост-Индии; часто на месте континента изображались различные фиктивные детали. Уже сделанные открытия уменьшили белые пятна на картах, где этот континент мог бы быть обнаружен, но, тем не менее, многие картографы доверяли мнению Аристотеля, в том числе Герард Меркатор (1569) и Александр Далримпл даже в 1767 году спорили о его существовании, причём главным аргументом в пользу его наличия была необходимость существования суши большой площади в Южном полушарии для противовеса известной массы суши Северного полушария. Когда очередной раз открывали новые земли, их часто ассоциировали с этим гипотетическим континентом.

Хуан Фернандес отплывший от берегов Чили в 1576 году, утверждал, что открыл Южный континент. Галисийский мореплаватель на испанской службе Луис Ваэс де Торрес, доказал существование пролива к югу от Новой Гвинеи, который сегодня носит его имя. Педро Фернандес де Кирос, португальский мореплаватель на испанской службе, обнаружил большой остров к югу от Новой Гвинеи в 1606 году, который назвал La Australia del Espiritu Santo. Он доложил королю Испании, что это искомая Terra Australis incognita. Тем не менее, теория открытия де Киросом Австралии сомнительна, считается, что он открыл Новые Гебриды, крупнейший остров этого архипелага носит название Эспириту-Санто. Голландский мореплаватель и губернатор Виллем Янсзон стал первым европейцем, увидевшим побережье Австралии. Янсзон отправился в своё третье плавание из Нидерландов к Ост-Индии 18 декабря 1603 года в качестве капитана Duyfken, одного из двенадцати судов большого флота Стивена ван дер Хагена. Уже в Ост-Индии Янсзон получил приказ отправиться на поиски новых торговых возможностей, в том числе в «к большой земле Новой Гвинеи и другим восточным и южным землям.» 18 ноября 1605 года Duyfken вышел из Бантама к западному берегу Новой Гвинеи. Янсзон пересёк восточную часть Арафурского моря, и, не увидев Торресов пролив, вошёл в залив Карпентария. 26 февраля 1606 года он высадился у реки Пеннефазер на западном берегу полуострова Кейп-Йорк в Квинсленде, рядом с современным городом Уэйпа. Это была первая задокументированная высадка европейцев на австралийский континент. Янсзон нанёс на карту около 320 км побережья, полагая, что это южное продолжение Новой Гвинеи. В 1615 году Якоб Лемер и Виллем Корнелис Схаутен, обойдя мыс Горн, доказали, что Огненная Земля является островом и не может быть северной частью неизвестного южного континента.

В 1642—1644 годах Абель Тасман, также голландский исследователь и купец на службе VOC, обошёл вокруг Новой Голландии, доказав, что Австралия не является частью мифического южного континента. Он стал первым европейцем, достигшим острова Земля Ван-Димена (сегодня Тасмания) и Новой Зеландии, а также в 1643 году наблюдал острова Фиджи. Тасман, его капитан Вискер и купец Гилсманс также нанесли на карту отдельные участки Австралии, Новой Зеландии и тихоокеанских островов.

Покорение Сибири (1581—1660)

См. также: Русские исследователи и первопроходцы

В середине XVI века Русское царство завоевало Казанское и Астраханское татарские ханства, таким образом присоединив к своим владениям Поволжье и открыв себе путь к Уральским горам. Колонизация новых восточных земель и дальнейшее продвижение России на восток непосредственно организовывались богатыми купцами Строгановыми. Царь Иван Грозный предоставил огромные владения на Урале и налоговые привилегии Аникею Строганову, который организовал крупномасштабное переселение людей на эти земли. Строгановы развивали сельское хозяйство, охотничьи промыслы, солеварение, рыбную ловлю и добычу полезных ископаемых на Урале, а также установил торговые отношения с сибирскими народами.

Завоевание Сибирского ханства

См. также: Завоевание Сибирского ханства

Около 1577 года Семён Строганов и другие сыновья Аникея Строганова пригласили на службу казачьего атамана Ермака для защиты своих земель от нападений сибирского хана Кучума. В 1580 году Строгановы и Ермак подготовили военную экспедицию в Сибирь с целью вести войну с Кучумом на его собственной территории. В 1581 году Ермак начал свой поход вглубь Сибири. После нескольких побед над армией хана Ермак окончательно разгромил силы Кучума на реке Иртыш в трёхдневной битве на Чувашевом мысу в 1582 году. Остатки ханской армии отступили в степи, и Ермак завоевал всё Сибирское ханство, включая столицу Кашлык рядом с современным Тобольском. Однако казаки несли большие потери, а в 1585 году Кучум внезапно напал на Ермака, уничтожив почти весь его отряд. В этом бою Ермак погиб. Казаки были вынуждены уйти из Сибири, однако благодаря Ермаку были изучены главные речные пути Западной Сибири, и русские войска всего несколько лет спустя успешно продолжили покорение Сибири.

Сибирские речные торговые пути

См. также: Сибирские речные торговые пути

В начале XVII века продвижение России на восток было замедлено внутренними проблемами страны периода Смутного времени. Тем не менее, вскоре исследования и колонизация пространств Сибири возобновилась, главным образом благодаря казакам, которых интересовали добыча мехов и слоновой кости. В то время как казаки продвигались со стороны южного Урала, другая волна русских поселенцев шла через Северный Ледовитый океан. Это были поморы с Крайнего Севера, которые уже давно вели торговлю мехами через Мангазею на севере Западной Сибири. В 1607 году было основано поселение Туруханск в нижнем течении Енисея, недалеко от места впадения Нижней Тунгуски, а в 1619 году Енисейский острог в среднем течении Енисея, недалеко от места впадения Верхней Тунгуски.

В 1620—1624 годах группа скупщиков пушнины под предводительством Пянды вышла из Туруханска и разведала около 2300 км Нижней Тунгуски, зазимовав недалеко от рек Вилюй и Лена. Согласно позднейшим записям (сделанных по собранным местным преданиям спустя столетие после событий), Пянда открыл реку Лену. Он якобы прошёл около 2400 км по ней, добравшись до центральной Якутии. Он возвращался обратно по Лене, пока та не стала слишком мелкой и скалистой, после чего волоком перетащил товары на Ангару. Таким образом, Пянда стал первым русским путешественником, встретившим якутов и бурят. Он построил новые лодки и прошёл около 1400 км по Ангаре, вернувшись в Енисейск и открыв, что Ангара (бурятское название) и Верхняя Тунгуска являются одной и той же рекой.

В 1627 году Енисейским воеводой был назначен Пётр Бекетов. Он успешно совершил поход для сбора налогов с забайкальских бурят, сделав первый шаг для присоединения Бурятии к России. Он основал здесь первое русское поселение, Рыбинский острог. В 1631 году Бекетов был отправлен на Лену, где в 1632 основал Якутск и отправлял казаков изучать Алдан и низовья Лены, создавать новые остроги и собирать налоги.

Якутск вскоре стал важным отправным пунктом для будущих российских исследований в восточном, северном и южном направлениях. Максим Перфильев, один из основателей Енисейска, в 1631 году основал Братский острог на Ангаре, а в 1638, выехав из Якутска, стал первым русским исследователем Забайкалья. В 1643 году Курбат Иванов, возглавивший отряд казаков, отправился из Якутска на юг через Байкальский хребет и открыл озеро Байкал, также посетив его остров Ольхон. Позднее Иванов создал первую карту и описание Байкала.

Русские выходят к Тихому океану

В 1639 году отряд первопроходцев Ивана Москвитина вышел к Тихому океану и открыл Охотское море, после чего разбил лагерь в устье реки Улья. Казаки узнали от местных жителей о большой реке Амур далеко на юге. В 1640 году они отплыли на юг и исследовали юго-восточное побережье Охотского моря, возможно, достигнув устья Амура и, вероятно, на обратном пути открыв Шантарские острова. На основании записей Москвитина Курбат Иванов в 1642 году нарисовал первую русскую карту Дальнего Востока.

В 1643 году Василий Поярков пересёк Становой хребет и дошёл до верхнего течения Зеи в Даурии, народ которой, дауры, платил дань манчжурским завоевателям Китая. После зимовки в 1644 году Поярков спустился вниз по Зее и стал первым русским, достигшим Амура. Затем они спустились вниз по Амуру и открыли местоположение устья этой большой реки с суши. Так как у казаков сложились враждебные отношения с местными жителями ранее, Поярков избрал другой путь назад. Они построили лодки и в 1645 году поплыли вдоль берега Охотского моря до реки Улья и провели следующую зиму в хижинах, построенных Иваном Москвитиным шестью годами ранее. В 1646 году экспедиция вернулась в Якутск. В 1644 Михаил Стадухин открыл реку Колыма и основал Среднеколымск. Купец Федот Попов стал организатором последующих экспедиций на восток, и Семён Дежнёв стал капитаном одного из кочей. В 1648 году они выплыли из Среднеколымска вниз к Северному Ледовитому океану, затем через некоторое время обогнули мыс Дежнёва, став первыми, кто прошёл через Берингов пролив, и открыли Чукотку и Берингово море. Все их кочи большая часть отряда (в том числе сам Попов) погибли в штормах и стычках с местными жителями. Небольшая группа во главе с Дежнёвым достигла устья реки Анадырь и поднялись по ней в 1649 году, построив новые лодки из материалов старых. Они основали острог Анадырск и оставались здесь до тех пор, пока их не нашёл Стадухин на обратном пути с Колымы. Впоследствии Стадухин отправился на юг и в 1651 открыл Пенжинскую губу на северном побережье Охотского моря. Кроме того, он исследовал западное побережье Камчатки.

В 1649-50 годах Ерофей Хабаров стал вторым русским исследователем Амура. Через Олёкму, Тунгир и Шилку он добрался до Амура (в Даурию), возвратился в Якутск, а затем в 1650-53 вернулся на Амур с большим отрядом. В этот раз он был готов к боевым действиям. Он построил зимнюю резиденцию в Албазинее, а затем ниже по Амуру основал Ачанск, нанеся поражения или уклонившись от большой армии даурских манчжуров Китая и корейцев на своём пути. Он создал Чертёж реке Амуру, первую европейскую систематическую карту Приамурья. В дальнейшем русские удерживали Приамурье до 1689, когда был подписан Нерчинский договор и эти земли были переданы Китаю (впоследствии были возвращены в 1858 году по Айгунский договор).

В 1659-65 годах Курбат Иванов стал следующим начальником Анадырским острогом после Семёна Дежнёва. В 1660 году он отплыл из Анадырского залива к мысу Дежнёва. Кроме своих ранних карт, Иванов взялся за создание первой карты Чукотки и Берингова пролива, на которых на основании данных, собранных у чукотских аборигенов, впервые появились (очень схематично) ещё неоткрытые остров Врангеля, оба острова Диомида и Аляска.

Таким образом, в середине XVII века Россия установила свои границы близко к современному их состоянию и исследовала большую часть Сибири, кроме восточной Камчатки и нескольких регионов за полярным кругом. Завоевание Камчатки осуществлялось в начале 1700-х годов Владимиром Атласовым, а исследование арктического побережья и Аляски было завершено Второй Камчатской экспедицией в 1733—1743 годах.

Последствия Великих географических открытий

См. также: Колумбов обмен и Глобализация

См. также: История колониализма

Европейская заокеанская экспансия привела к встрече ранее изолированных друг от друга цивилизаций, результатом чего стал Колумбов обмен. Он привёл к перемещению товаров, характерных для одного полушария, в другое. Европейцы привезли в Новый Свет коров, лошадей и овец, а также такие культуры как кофе, пшеница, сахарный тростник и хлопок. С другой стороны «продовольственная революция» в Европе связана с внедрением множества новых культур: картофеля, кукурузы, томатов, подсолнечника, фасоли, ананасов, квиноа, коки (большая часть которых стала известна благодаря Педро де Сьеса де Леону («Хроника Перу»)), широким импортом различных пряностей, какао, чая. Американское золото и серебро распространилось не только в Европе, но и в конечном счёте по всему Старому Свету.

Новые трансокеанские связи и усиление европейских стран привело к наступлению эпохи империализма, когда европейские колониальные империи получили контроль над большей частью планеты. Европейское стремление к торговле, потреблению, созданию империй и использованию рабского труда оказало огромное влияние на многие регионы мира. Испания приняла непосредственное участие в уничтожении агрессивных американских империй, но только для того, чтобы занять их место и принудительно ввести свою религию. Испанский пример насильственного расширения территорий влияния был повторен другими европейскими империями, наиболее ярко — Нидерландами, Россией, Францией и Британией. Новая религия заменила старые, языческие, ритуалы, также распространились новые языки, политическая и сексуальная культуры, а во многих регионах, в том числе в Северной Америке, Австралии, Новой Зеландии и Аргентине коренные народы были согнаны со своих исконных земель, их численность уменьшилась, и они стали зависимым меньшинством. Страны африканского побережья удовлетворяли потребности европейцев в работорговле, изменив свою экономику и кардинально изменив природу африканского рабства, что в свою очередь оказало влияние на общественные отношения и экономику стран вглуби континента. (См. Трансатлантическая работорговля).

Между коренными народами и европейцами постоянно возникали вооружённые конфликты, однако европейцы имели множество преимуществ: они были намного лучше оснащены и обладали большими техническими знаниями. Кроме того, европейцы привезли опасные болезни, к которым местные жители не имели иммунитета, от чего население только в Америке сократилось по разным оценкам на 50-90 %. (См. Геноцид индейцев)

Начиная с XVI века кукуруза и маниок стали замещать традиционные африканские зерновые культуры в качестве важнейших массовых продуктов питания.

В XVI веке при династии Мин китайская экономика значительно стимулировалась торговлей с португальцами, испанцами и голландцами. Китай оказался вовлечён в новую мировую торговлю ремесленными товарами, растениями, животными и продуктами питания, известную как колумбов обмен. Торговля с европейскими странами и Японией принесла огромное количество серебра, которое заменило медь и бумажные банкноты в качестве средства обмена в Китае. В последние десятилетия династии Мин поток серебра в Китай значительно сократился, в связи с этим снизились государственные доходы и экономика Мин от этого не смогла оправиться. Этот удар по экономике по времени совпал с негативными явлениями в сельском хозяйстве, связанными с наступлением малого ледникового периода, стихийными бедствиями, неурожаями и внезапными эпидемиями. Неспособность властей справиться со всеми этими проблемами и снижение уровня жизни населения привело к появлению таких революционных лидеров как Ли Цзычэн, которые бросили вызов династии Мин.

С приходом в XVI веке новых сельскохозяйственных культур в Азию из Америки через испанских колонизаторов связан быстрый рост азиатского населения. Несмотря на то, что большую часть китайского импорта составляло серебро, китайцы также приобретали культуры Нового Света у Испании, в том числе батат, кукурузу и арахис, которые хорошо прижились на землях, где традиционно выращиваемые китайцами зерновые — пшеница, просо и рис — не давали урожаев, что не могло не способствовать росту населения. В период династии Сун (960—1279) рис был главной пищевым продуктом бедноты; после того, как в Китай около 1560 года попал батат, он постепенно стал традиционной пищей низших классов общества.

С прибытием португальцев в Японию в 1543 году начался период «торговли с южными варварами», что позволило японцам получить новые технологии и в определённой мере перенять культурные ценности, в том числе аркебузы, кирасы европейского образца, европейские суда, христианство, декоративное искусство и языковые заимствования. После того, как власти Китая запретили прямую торговлю китайских купцов с Японией, португальцы заполнили образовавшийся вакуум, став посредниками между Китаем и Японией. Португальцы приобретали в Китае шёлк и продавали его в Японию в обмен на добывавшееся там серебро; так как серебро в Китае очень высоко ценилось, то португальцы могли закупать очень большие объёмы шёлка за японское серебро. Однако в 1573 году, после того, как испанцы создали торговую базу в Маниле, главным источником притока драгоценных металлов в Китай стало серебро из Южной Америки.

Итальянский иезуит Маттео Риччи (1552—1610) стал первым европейцем, посетившим Запретный город, научил китайцев производить спинеты и играть на них, переводил китайские тексты на латынь и тесно сотрудничал с китайским учёным Сюй Гуанци (1562—1633) в сфере математики.

Изменения в экономике Европы

См. также: Торговая революция

См. также: Нидерландский Ренессанс

Так как на рынки Европы хлынуло большое разнообразие новых заморских товаров, на европейских рынках традиционных предметов роскоши наступил застой. Атлантическая торговля в значительной степени вытеснила итальянских и немецких купцов, которые полагались на балтийские, русские и мусульманские торговые пути. Новые товары также вызвали изменение общества, в частности сахар, пряности, шёлк и фарфор значительно изменили рынки предметов роскоши Европы.

Центр европейской экономики переместился из Средиземноморья в Западную Европу. Город Антверпен, входивший в герцогство Брабант, стал "центром всей международной экономики, и богатейшим городом Европы того времени. Начавшийся в Антверпене и продолжившийся в Амстердаме «Золотой век Голландии» тесно связан с Великими географическими открытиями. Франческо Гвиччардини, посол Венеции, писал, что сотни кораблей проходят через Антверпен ежедневно, и 2000 телег еженедельно прибывают в город. Португальские корабли, забитые перцем и корицей, выгружали здесь свой груз. Экономику Антверпена контролировали иностранцы: в городе проживало множество купцов Венеции, Рагузы, Испании и Португалии, а религиозная толерантность привлекла большую общину ортодоксальных евреев. Город пережил три взлёта в течение своего золотого века, первый был связан с рынком перца, второй подхлестнуло американское серебро, привезённое через Севилью (этот взлёт закончился банкротством Испании в 1557 году), третий подъём наступил после подписания Като-Камбрезийского мира в 1559 и был связан с производством тканей.

Несмотря на изначально враждебные отношения, с 1549 года португальцы ежегодно посылали торговые экспедиции к китайскому острову Санчуань. В 1557 году они смогли убедить высших чиновников Мин заключить договор о предоставлении Макао статуса официальной португальской торговой колонии. Португальский монах Гаспар да Круз создал первое опубликованное в Европе полное описание Китая и династии Мин; в эту книгу вошла информация о географии, административном делении, правительстве, классовом делении, бюрократии, судоходстве, архитектуре, сельском хозяйстве, искусстве, торговле, одежде, религиозной и светской жизни, музыке и инструментах, письме, образовании и юриспруденции. Главными статьями китайского экспорта были шёлк и фарфор, адаптированные к европейским вкусам. Китайский экспортный фарфор так ценился в Европе, что в английском языке слово china стало синонимом слова фарфор. Фарфор сорта краак (название произошло, скорее всего, от португальского каракка, тип корабля, на котором его обычно привозили) стал первым китайским изделием, который стал ввозиться в Европу в массовых количествах. Краак из первых партий могли себе позволить приобрести только самые богатые граждане, поэтому краак часто можно увидеть на картинах золотого века голландской живописи. Вскоре Голландская Ост-Индская компания наладила оживлённую торговлю с Востоком, импортировав 6 миллионов фарфоровых изделий из Китая в Европу с 1602 по 1682 годы. Мастерство китайских ремесленников впечатляло многих. С 1575 по 1587 годы фарфор Медичи из Флоренции был первой успешной попыткой имитации китайского фарфора. Несмотря на то, что голландские ремесленники не смогли за короткое время имитировать китайский фарфор, они начали его производить, когда поставки из Китая в Европу прекратились после смерти императора Ванли в 1620 году. Краак, главным образом голубой и белый, был имитирован гончарами Ариты (Япония) и Персии, куда голландские купцы перенаправили свои корабли, когда после падения династии Мин приобретать оригинальные изделия стало невозможно, а в конечном счёте голландского Делфта. Голландский, а позднее и английский фарфор, повторяющие китайский дизайн посуды, производился с около 1630 года до середины XVIII столетия наряду с образцами европейской формы. Антонио де Морга (1559—1636), испанский чиновник в Маниле, составил большой список товаров, которые были объектом торговли с Китаем времён династии Мин в начале XVII века, отметив, что «если бы я захотел описать все редкости, я никогда бы не смог закончить, и никакой бумаги бы для этого не хватило». При описании многообразия шёлковых изделий, которые покупали европейцы, Эбрей писал о значительных масштабах торговых операций: в одном случае галеон к испанским колониям Нового Света увёз 50000 пар шёлковых носков. В свою очередь в Китай попадала большая часть серебра из перуанских и мексиканских месторождений, поступавшего через Манилу. Китайские купцы вели активную торговлю, многие из них эмигрировали в разные места Филиппин и Борнео в поисках новых коммерческих возможностей.

Приток богатства в Испанию совпал с началом большого инфляционного цикла, затронувшего и Испанию, и остальную Европу, известному как революция цен. Испания аккумулировала у себя большие объёмы серебра и золота Нового Света В 1520-е годы началась крупномасштабная добыча мексиканского серебра в Гуанахуато. С открытием серебряных шахт в Сакатекасе и боливийском Потоси в 1546 крупные поставки серебра стали важнейшим источником богатства. На протяжении XVI века Испания, получила эквивалент 1.5 триллиона долл. США (в ценах 1990 года) в виде золота и серебра Новой Испании. Став самым могущественным монархом во времена непрерывных войн и религиозных конфликтов, Филипп II потратил всё это богатство на приобретение предметов искусства и ведение войн в Европе. «Я узнал здесь одну пословицу», говорил французский путешественник в 1603 году: «в Испании всё дорого, кроме серебра». Серебро, в течение очень короткого времени заполнившее испытывавшую до этого недостаток денег Европу, привело к широкомасштабной инфляции. Инфляцию усугубили рост населения при прежних масштабах производства, низкие зарплаты и рост стоимости жизни. В скором времени Испания всё больше и больше стала зависеть от поступлений монетарных металлов из Нового Света, что привело к первому банкротству Испании в 1557 году из-за роста военных расходов. Филипп II объявлял дефолт по своим долгам несколько раз, в общей сложности Испания пережила четыре банкротства в 1557, 1560, 1575 и 1596 годах, став первой суверенной нацией в мировой истории, объявившей банкротство. Рост цен в результате увеличения количества денег в обращении оказал влияние на рост торгового среднего класса Европы, буржуазии, которая стала оказывать влияние на политику и культуру многих стран.

Другие последствия Великих географических открытий для Европы:

• Расширение кругозора европейцев: бурное развитие географии, контакты с народами разных культур, лучшее понимание разнообразия животного и растительного мира.
• Расширение знаний в экономике и правоведении представителями Саламанкской школы, тесно связанными со знатоками туземных культур.
• Научно-технический прогресс.
• Появление классических утопий Нового времени, связанное с осознанием того, что существуют другие миры, другие культуры, другое устройство общества: в первую очередь это произведения Томаса Мора, Томмазо Кампанеллы. Данные утопии изображают изолированный мир, отрезанный от Европы географически, недоступный. Наиболее часто встречающимся видом границы выступает океан.

См. также

• Картография
• Васко да Гама
• Христофор Колумб
• Список российских первооткрывателей

Примечания

Источники

Первоисточники Castillo Bernal Díaz del, John Michael Cohen. [books.google.com/books?id=3pZbrgiQICkC&lpg=1 The conquest of New Spain]. — Penguin Classics, 1632-1963 reissue. — ISBN 0140441239. Galvano Antonio. [books.google.com/?id=XivHTiZoMycC&lpg=1 The Discoveries of the World from Their First Original Unto the Year of Our Lord 1555, issued by the Hakluyt Society]. — Kessinger Publishing, 1563–2004 reissue. — ISBN 0766190226. Linschoten Jan Huyghen van. Voyage to Goa and Back, 1583–1592, with His Account of the East Indies: From Linschoten's Discourse of Voyages, in 1598. — New Delhi, AES, 1598–2004 reissue. — ISBN 8120619285. Pires Tomé, Armando Cortesão, Francisco Rodrigues. [books.google.com/?id=h82D-Y0E3TwC&lpg=1 The Suma oriental of Tome Pires: an account of the East, from the Red Sea to China, written in Malacca and India in 1512-1515; and, The book of Francisco Rodrigues: Pilot-Major of the armada that discovered Banda and the Moluccas]. — Asian Educational Services, 1512-1990 reissue. — ISBN 8120605357. Mancall Peter C. [books.google.com/?id=hNUROuYfFb4C&lpg=1 Travel narratives from the age of discovery: an anthology]. — Oxford University Press US, 2006. — ISBN 0195155971. [www.cervantesvirtual.com/historia/CarlosV/9_9.shtml Real Cédula aprobando la capitulación concedida por Carlos V a Francisco Pizarro para la conquista y población del Perú]. Biblioteca Virtual Miguel de Cervantes. Проверено 17 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPDKGsL Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. (исп.) Бернардино де Саагун, Куприенко С.А. [kuprienko.info/bernardino-de-saagun-s-a-kuprienko-obshhaya-istoriya-o-delah-novoj-ispanii-knigi-x-xi-poznaniya-astekov-v-meditsine-i-botanike/ Общая история о делах Новой Испании. Книги X-XI: Познания астеков в медицине и ботанике] / Ред. и пер. С. А. Куприенко.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 218 с. — (Месоамерика. Источники. История. Человек). — ISBN 978-617-7085-07-1. Анонимные авторы. [books.google.ru/books?printsec=frontcover&id=8Q0DFMQYchUC#v=onepage&q&f=false Кодекс Мальябекки] / Ред. и пер. В.Н. Талаха, С.А. Куприенко. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 202 с. — ISBN 978-617-7085-04-0. Анонимный автор. [kuprienko.info/codice-mendoza/ Кодекс Мендоса] / Ред. и пер. С. А. Куприенко, В. Н. Талах.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 308 с. — ISBN 978-617-7085-05-7. Пресвитер Хуан; Антонио Перес; фрай Педро де лос Риос (глоссы). [kuprienko.info/codice-mexicano-385-telleriano-remensis-con-codice-rios-codex-azteca/ Мексиканская рукопись 385 «Кодекс Теллериано-Ременсис» (с дополнениями из Кодекса Риос)] / Ред. и пер. С. А. Куприенко, В. Н. Талах.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 317 с. — ISBN 978-617-7085-06-4. Талах В.Н., Куприенко С.А. [kuprienko.info/talah-v-n-kuprienko-s-a-amerika-pervonachal-naya-istochniki-po-istorii-majya-naua-astekov-i-inkov/ Америка первоначальная. Источники по истории майя, науа (астеков) и инков] / Ред. В. Н. Талах, С. А. Куприенко.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 370 с. — ISBN 978-617-7085-00-2. Альва Иштлильшочитль, Фернандо де. [kuprienko.info/don-fernando-de-alva-ixtlilxochitl-historia-de-la-nacion-chichimeca-su-poblacion-y-establecimiento-en-el-pais-de-anahuac-al-ruso/ История народа чичимеков, его поселения и обоснования в стране Анауак.]. www.kuprienko.info (22 марта 2010). — пер. с исп. - В. Талах, Украина, Киев, 2010. Проверено 29 июня 2010. [www.webcitation.org/618rn3DCA Архивировано из первоисточника 23 августа 2011]. Альва Иштлильшочитль, Фернандо де. [kuprienko.info/don-fernando-de-alva-ixtlilxochitl-relacion-decimotercera-de-la-venida-de-los-espanoles-y-principio-de-la-ley-evangelica-al-ruso Сообщение о приходе испанцев и начале евангельского закона.]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (22 октября 2010). — пер. с исп. - В. Талах, Украина, Киев, 2010. Проверено 22 октября 2010. [www.webcitation.org/61A984dEO Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Куприенко С.А. [books.google.ru/books?id=vnYVTrJ2PVoC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Источники XVI-XVII веков по истории инков: хроники, документы, письма] / Под ред. С.А. Куприенко.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 418 с. — ISBN 978-617-7085-03-3. Пачакути Йамки Салькамайва, Куприенко С.А. [kuprienko.info/pachakuti-jamki-sal-kamajva-h-de-s-k-kuprienko-s-a-doklad-o-drevnostyah-e-togo-korolevstva-peru/ Доклад о древностях этого королевства Перу] / пер. С. А. Куприенко.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 151 с. — ISBN 978-617-7085-09-5. Хуан де Самано. [kuprienko.info/juan-de-samanos-relacion-de-los-primeros-descubrimientos-de-francisco-pizarro-y-diego-de-almagro-1526-al-ruso/ Доклад о первых открытиях Франсиско Писарро и Диего де Альмагро, 1526 г.]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (8 ноября 2009). — Первый документ об обнаружении Перу. Проверено 8 ноября 2009. [www.webcitation.org/6177YmTO4 Архивировано из первоисточника 22 августа 2011]. Короли Испании. [kuprienko.info/texto-oficial-del-requerimiento-de-francisco-pizarro-para-la-conquista-del-peru-08-03-1533-al-ruso/ Официальный текст «Требования», переданного Испанской Короной Франсиско Писарро для осуществления Завоевания Перу (8 марта 1533).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий). Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/61BPE4qYv Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Херес, Франсиско де. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Spain/XVI/De_Cheres/text.htm Завоевание Перу и провинции Куско.]. www.vostlit.info (Восточная литература). — Отрывки. Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/61BPEt0nS Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Писарро, Франсиско. [kuprienko.info/cartas-marques-don-francisco-pizarro-al-ruso/ Письма Маркиза дона Франсиско Писарро.]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий). — Полная коллекция писем Франсиско Писарро. Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/61BPFQfie Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Писарро, Франсиско. [kuprienko.info/cedula-de-encomienda-de-francisco-pizarro-a-diego-maldonado-cuzco-15-de-abril-de-1539/ Грамота Франсиско Писарро об энкомьенде для Диего Мальдонадо, Куско, 15 апреля 1539.]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий). Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/61BPGWLPG Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Сообщение кипукамайоков Кальапиньа, Супно и др. [kuprienko.info/relacion-de-quipucamayos-por-callapina-y-supno-y-otros-1542-al-ruso/ (Сообщение о Происхождении и Правлении Инков), 1542 г.]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (3 января 2010). — Первая хроника перуанских индейцев, из книги Juan de Betanzos. Suma y Narracion de los Incas. — Madrid, Ediciones Polifemo, 2004, ISBN 84-86547-71-7, стр. 358-390. Проверено 3 января 2010. [www.webcitation.org/615r0Uyrc Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Педро Сьеса де Леон. [kuprienko.info/pedro-cieza-de-leon-cronica-del-peru-parte-primera-al-ruso/ Хроника Перу. Часть Первая.]. www.kuprienko.info (А. Скромницкий) (24 июля 2008). — пер. А.Скромницкий. Проверено 27 сентября 2009. [www.webcitation.org/615mdmGAO Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Педро Сьеса де Леон. [kuprienko.info/pedro-cieza-de-leon-cronica-del-peru-parte-segunda-al-ruso/ Хроника Перу. Часть Вторая: Владычество Инков.]. www.kuprienko.info (А. Скромницкий) (14 января 2009). — пер. А.Скромницкий, О.Дьяконов, В.Талах и Valery Melnikoff. Проверено 27 сентября 2009. [www.webcitation.org/615r1W9qT Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Педро Сьеса де Леон. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Spain/XVI/De_Leon/text.htm Хроника Перу.]. www.vostlit.info (Восточная литература). — отрывки в пер. Шишовой. Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/61BPHMhsM Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Хуан де Бетансос, 1516—1576, «Повествование и Общее количество Инков», 1551. Овьедо-и-Вальдес, Гонсало Фернандес де. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/spain.htm Всеобщая и естественная история Индий.]. www.vostlit.info (Восточная литература). Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/61BPHzD5L Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Лас Касас, Бартоломе де. [www.vostlit.info/Texts/rus13/Las_Kasas/kratk_soobsc.phtml?id=794 Кратчайшее сообщение о разрушении Индий.]. www.vostlit.info (Восточная литература). Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/61BPIUpOQ Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Лас Касас, Бартоломе де. [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/L.phtml История Индий.]. www.vostlit.info (Восточная литература). Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/61BPJAjyK Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Сарате, Агустин де. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Spain/XVI/De_Sarate/text1.htm История открытия и завоевания Перу.]. www.vostlit.info (Восточная литература). — Отрывки. Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/61BPKAFzk Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Фернандо де Сантильян. [kuprienko.info/el-testamento-inedito-del-inca-sayri-tupac-en-cuzco-25-10-1558-al-ruso/ Фернандо де Сантильян. Выдержки из его "Доклада о начале, происхождении, политике и управлении Инков" (1555).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (30 ноября 2010). — Сведения об инках извлечены книги: Fernando de Santillan. Relacion del orígen, descendencia, política y gobierno de los incas // Tres relaciones de antigüedades peruanas. – Madrid, 1879. Проверено 30 ноября 2010. [www.webcitation.org/61BPKg6LT Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Инка Сайри Тупак. [kuprienko.info/el-testamento-inedito-del-inca-sayri-tupac-en-cuzco-25-10-1558-al-ruso/ Завещание Инки Сайри Тупака, второго правителя Вилькабамбы (Куско, 25 октября 1558 года).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (20 марта 2010). — в документе перечислены его родственники и полководцы.. Проверено 20 марта 2010. [www.webcitation.org/61BPKg6LT Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Хуан Поло де Ондегардо-и-Сарате. [kuprienko.info/juan-polo-de-ondegardo-los-errores-y-supersticiones-de-los-indios-del-tratado-y-averiguacion-1559/ Заблуждения и суеверные обряды индейцев, извлечённые из трактата и расследования, сделанного лиценциатом Поло (1559).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (3 января 2010). — Доклад по вопросам верований индейцев Перу; освещены вопросы астрономии. Проверено 3 января 2010. [www.webcitation.org/615qyWHso Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Анонимный автор. [kuprienko.info/relacion-de-la-religion-y-ritos-del-peru-hecha-por-los-padres-agustinos-1560/ Доклад о религии и обрядах Перу, составленный первыми священниками Августинцами, направившимися туда для обращение местных жителей в христианство (1560).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (28 сентября 2009). — Религия Анд. Мифология Инков и жителей Вамачуко (Центральное Перу). Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/61BPLdfzX Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Титу Куси Юпанки. [kuprienko.info/diego-de-castro-titu-cusi-yupanqui-documentos-1565-1570-al-ruso/ Документы Диего де Кастро Титу Куси Юпанки (1565-1570).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (29 ноября 2009). — Документы за 1565-1570 гг., связанные с Титу Куси Юпанки, являвшегося предпоследним правителем Инков. Проверено 29 ноября 2009. [www.webcitation.org/61BPMxgJr Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Хуан Поло де Ондегардо-и-Сарате. [kuprienko.info/juan-polo-de-ondegardo-instruccion-contra-las-ceremonias-y-ritos-que-usan-los-indios-conforme-al-tiempo-de-su-infidelidad-1567/ «Инструкция по борьбе с церемониями и обрядами, применяемыми индейцами со времён их безбожия» (1567).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (3 января 2010). — Доклад по вопросам верований индейцев Перу. Проверено 3 января 2010. [www.webcitation.org/615qzVowU Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Гарси Диес де Сан-Мигель. [kuprienko.info/garci-diez-de-san-miguel-relacion-del-corregidor-de-chucuito-titicaca-1567-al-ruso/ Отрывки из его «Доклада» (1567).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (22 ноября 2009). — Опрос правителей провинции Чукуито (окрестности озера Титикака) в регионе Кольясуйу, а также правителей селений (Южное Перу и Боливия). Проверено 22 ноября 2009. [www.webcitation.org/615r2ocE2 Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Мартин Гуаман. [kuprienko.info/testameto-de-martin-guaman-indio-principal-del-valle-de-chimo-1567-al-ruso/ Завещание (1567).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий) (1 декабря 2009). — документ с многочисленными топонимами долины Чиму. Проверено 1 декабря 2009. [www.webcitation.org/61BPNvRvO Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Поло де Ондегардо, Хуан. [kuprienko.info/relacion-de-los-incas-de-juan-polo-de-ondegardo-1572/ Доклад о происхождении Инков, и о том, как они расширили свои завоевания (1572).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий). — Религия Анд. Религия Инков, их законы, история. Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/615r3mpuQ Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Сармьенто де Гамбоа, Педро, 1532—1592, «История Инков», 1572. Молина, Кристобаль де. [kuprienko.info/cristobal-de-molina-the-fables-and-rites-of-the-yncas-al-ruso/ Доклад о Сказаниях и Обрядах Инков (1575).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий). — Религия Инков, их история. Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/615r4bzEr Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Акоста, Хосе де Инка Гарсиласо де ла Вега. [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/V.phtml История государства Инков.]. www.vostlit.info (Восточная литература). Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/60qqSzDmc Архивировано из первоисточника 11 августа 2011]. Анонимный иезуит, «О древних обычаях жителей Перу», 1595. Авила, Франсиско де. [kuprienko.info/francisco-de-avila-dioses-y-hombres-de-huarochiri-1608-al-ruso/ Боги и люди Варочири (1608).]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий). — Религия Анд. Мифология и легенды Инков и жителей Варочири (Центральное Перу). Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/616QZ7TiC Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Гуаман Пома де Айяла, Фелипе, «Первая Новая Хроника и Доброе Правление», 1615. Блас Валера, 1545—1597, «Невиновный изгнанник Блас Валера своему народу Тауантинсуйу» (пер. А.Скромницкий), — Киев, 2008. Муруа, Мартин де, «Общая История Перу». Хуан де Лисарасу. [kuprienko.info/juan-lizarazu-informaciones-hechas-por-don-juan-de-lizarazu-sobre-el-descubrimiento-de-los-mojos-1636-fragmentos-de-paititi-al-ruso/ «Сообщения, сделанные Доном Хуаном де Лисарасу об открытии Мохос, 1636 год»]. www.kuprienko.info (6 декабря 2009). — Отрывки о легендарном Пайтити (пер. - В.В. Тюленева, 2008). Проверено 6 декабря 2009. [www.webcitation.org/61BPOrrYZ Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Монтесинос, Фернандо. [kuprienko.info/fernando-montesinos-memorias-antiguas-historiales-y-politicas-del-peru-al-ruso/ Древние Исторические и Политические Памятные Сведения о Пиру.]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий). — пер. В.Талах. Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/615r7AfxG Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Хуан де Сан Мартин и Антонио де Лебриха. [kuprienko.info/juan-de-san-martin-antonio-de-lebrija-relacion-del-descubrimiento-del-nuevo-reino-de-granada-y-fundacion-de-bogota-al-ruso/ Доклад о завоевании Нового Королевства Гранада и основание города Богота (июль 1539 года).]. www.kuprienko.info (А. Скромницкий) (4 апреля 2010). Проверено 4 апреля 2010. [www.webcitation.org/61A4zBJxx Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Гонсало Хименес де Кесада. [kuprienko.info/gonzalo-jimenez-de-quesada-epitome-de-la-conquista-del-nuevo-reino-de-granada-1539-al-ruso/ Краткое изложение завоевания Нового Королевства Гранада» (1539; 1548—1549).]. www.kuprienko.info (А. Скромницкий) (20 апреля 2010). Проверено 20 апреля 2010. [www.webcitation.org/615qso9zM Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. Скромницкий А., Талах В. [kuprienko.info/a-skromnitsky-enciclopedia-de-la-america-del-sur-de-16-17-siglos-parte-1-tomo-2-cronicas-documentos-al-ruso/ Энциклопедия доколумбовой Америки. Часть 1. Южная Америка. Том 2. Источники XVI-XVII веков по истории Южной Америки: Хроники. Документы.]. www.kuprienko.info (А. Скромницкий) (11 февраля 2012). Проверено 11 марта 2012. [www.webcitation.org/67wBvhOq8 Архивировано из первоисточника 26 мая 2012]. Литература Abu-Lughod Janet. [books.google.com/?id=rYlgGU2SLiQC&lpg=PP1&dq=1 Before European Hegemony: the world system a.d. 1250–1350]. — Oxford University Press US, 1991. — ISBN 0195067746. Anderson James Maxwell. [books.google.com/?id=UoryGn9o4x0C&lpg=1 The history of Portugal]. — Greenwood Publishing Group, 2000. — ISBN 0313311064. Arciniegas Germán. Amerigo and the New World: The Life & Times of Amerigo Vespucci. — Octagon Books, 1978. — ISBN 0374902801. Armesto Felipe Fernandez. Pathfinders: A Global History of Exploration. — W.W. Norton & Company, 2006. — ISBN 0393062597. Arnold David. [books.google.com/?id=YGufteqeJA4C&lpg=1 The Age of Discovery, 1400–1600, Lancaster pamphlets]. — Routledge, 2002. — ISBN 0415279968. Boxer Charles Ralph. [books.google.com/?id=BChmAAAAMAAJ The Portuguese Seaborne Empire 1415–1825]. — Hutchinson, 1969. — ISBN 0091310717. Boxer Charles Ralph. [books.google.com/?id=Fx4OAAAAQAAJ&lpg=1 The Dutch seaborne empire, 1600–1800]. — Taylor & Francis, 1977. — ISBN 0091310512. Braudel Fernand. [books.google.com/?id=WPDbSXQsvGIC&lpg=PP1&pg=1 The Wheels of Commerce, vol. II of Civilization and Capitalism 15th–18th Century]. — University of California Press, 1979–1992 reissue. — ISBN 0520081153. Braudel Fernand. [books.google.com/?id=xMZI2QEer9QC&lpg=1 The perspective of the world]. — University of California Press, 1985–1992 reissue. — ISBN 0520081161. Brook Timothy. [books.google.com/?id=YuMcHWWbXqMC&lpg=1 The Confusions of Pleasure: Commerce and Culture in Ming China]. — University of California Press, 1998. — ISBN 0520221540. Burns William E. [books.google.com/?id=59ITUOLbVkoC&lpg=1 The scientific revolution: an encyclopedia]. — ABC-CLIO, 2001. — ISBN 0874368758. Butel Paul. [books.google.com/?id=GL83BE8oVcwC&lpg=1 The Atlantic]. — Routledge, 1999. — ISBN 0415106907. Cole Juan Ricardo. [books.google.com/?id=ntarP5hrza0C&lpg=1 Sacred Space and Holy War]. — I.B.Tauris, 2002. — ISBN 1860647367. Cook Noble David. [books.google.com/?id=dvjNyZTFrS4C&lpg=1 Born to die: disease and New World conquest, 1492-1650]. — Cambridge University Press, 1998. — ISBN 0521627303. Crosby Alfred W., Jr. [books.google.com/?id=7yClMF7IQt8C&lpg=1 The Columbian Exchange: Biological and Cultural Consequences of 1492;30th Anniversary Edition]. — Greenwood Publishing Group, 1972, 2003 reissue. — ISBN 0275980928. Cromer Alan. [books.google.com/?id=8cT2C87tb-sC&pg=PA117&dq=Zheng+He+voyages Uncommon Sense: The Heretical Nature of Science]. — Oxford University Press US, 1995. — ISBN 0195096363. Crow John A. [books.google.com/?id=KiNrOAh9BbkC&pg=PA136 The Epic of Latin America]. — University of California Press, 1992. — ISBN 0520077237. Daus Ronald. Die Erfindung des Kolonialismus. — Wuppertal/Germany: Peter Hammer Verlag, 1983. — ISBN 3872942026. Davenport Frances Gardiner. [books.google.com/?id=uLILAAAAIAAJ&printsec=frontcover#PPA107 European Treaties Bearing on the History of the United States and Its Dependencies to 1648]. — Washington, D.C.: Carnegie Institute of Washington, 1917. De Lamar Jensen. Renaissance Europe: age of recovery and reconciliation. — D.C. Heath, 1992. — ISBN 0669200077. Diffie Bailey. [books.google.com/?id=vtZtMBLJ7GgC Foundations of the Portuguese Empire, 1415–1580]. — University of Minnesota Press, 1977. — ISBN 0816607826. Diffie Bailey. [books.google.com/?id=IjBfEorbZWAC&lpg Prelude to empire: Portugal overseas before Henry the Navigator]. — University of Nebraska Press, 1960. — ISBN 0803250495. Dymytryshyn Basil, E. A. P. Crownhart-Vaughan, Thomas Vaughan. [www.rulex.ru/01220001.htm Khabarov's biography Russia's conquest of Siberia, 1558–1700: a documentary record]. — Western Imprints, The Press of the Oregon Historical Society, 1985. — ISBN 0803250495. Donkin R. A. [books.google.com/?id=B4IFMnssyqgC&lpg=1 Between east and west: the Moluccas and the traffic in spices up to the arrival of Europeans]. — Memoirs of the American Philosophical Society, DIANE Publishing, 2003. — ISBN 0871692481. Dunn Ross E. [books.google.com/?id=Js8qHFVw2gEC&lpg=1 The adventures of Ibn Battuta, a Muslim traveler of the fourteenth century]. — University of California Press, 2004. — ISBN 0520243854. Dunton Larkin. The World and Its People. — Silver, Burdett, 1896. Ebrey Patricia Buckley, Anne Walthall, James B. Palais. [books.google.com/?id=I7Pf-X2VuokC&lpg East Asia: A Cultural, Social, and Political History]. — Houghton Mifflin, 2006 /2008. — ISBN 0618133844. Fisher Raymond H. The Voyage of Semen Dezhnev in 1648. — The Hakluyt Society, 1981. — ISBN 0904180077. Fiske John. [books.google.com/?id=bG1kIHQn_6wC&lpg The Discovery of America: With Some Account of Ancient America and the Spanish Conquest]. — Houghton Mifflin, 1892/2009. — ISBN 1110320159. Forbes Jack D. [books.google.com/?id=6aLAeB5QiHAC&lpg=1 Africans and Native Americans: the language of race and the evolution of Red-Black peoples]. — University of Illinois Press, 1993. — ISBN 025206321X. Gernet Jacques. [books.google.com/?id=k5xpXOYxxEEC&lpg=1 Daily life in China, on the eve of the Mongol invasion, 1250–1276]. — Stanford University Press, 1962. — ISBN 0804707200. Goodrich Luther Carrington, Chao-ying Fang, Ming Biographical History Project Committee -Association for Asian Studies. Dictionary of Ming biography, 1368–1644. — Columbia University Press, 1976. — ISBN 023103833X. Gutierrez Ramon A, and Richard J. Orsi. [books.google.com/?id=nWXbXmUQ8ZUC&lpg=1 Contested Eden: California before the Gold Rush]. — University of California Press, 1998. — ISBN 0520212746. Hacquebord, Louwrens (Sept 1995). «[pubs.aina.ucalgary.ca/arctic/Arctic48-3-248.pdf In Search of Het Behouden Huys: A Survey of the Remains of the House of Willem Barentsz on Novaya Zemlya]». 'Arctic' 48 (3). Проверено 2009-03-08. Hochstrasser Julie. Still life and trade in the Dutch golden age. — Yale University Press, 2007. — ISBN 0300100388. Howard David and John Ayers. China for the West: Chinese Porcelain and other Decorative Arts for Export, Illustrated from the Mottahedeh Collection. — London and New York: Sotheby Parke Bernet, 1978. Lash Donald F., Edwin J. Van Kley. [books.google.com/books?id=M4t8S7BfgeIC&lpg=PA1397&dq=ternate%20tidore%20portuguese%20spanish%20conflict&pg=PA1397#v=onepage&q&f=false Asia in the Making of Europe, Volume III: A Century of Advance. Book 3: Southeast Asia]. — University of Chicago Press, 1998. — ISBN 0226467686. Lawson Edward W. The Discovery of Florida and Its Discoverer Juan Ponce de Leon. — Kessinger Publishing, 2007. — ISBN 1432561243. Lincoln W. Bruce. [books.google.com/?id=a7JrTvgU4yMC&lpg=1 The Conquest of a Continent: Siberia and the Russians]. — Cornell University Press, 1994, 2007 reissue. — ISBN 0801489229.

Locke John. [books.google.com/?id=eMl8Np7zLiQC&dq=1 The works of John Locke: in nine volumes, Volume 9" The history of navigation]. — C. and J. Rivington, 1824. Mancall Peter C. [books.google.com/?id=DpDCdaB_ruIC&lpg=PP1&pg=PA26#v=onepage&q "The Age of Discovery" in The Challenge of American History, ed. Louis Masur]. — Johns Hopkins University Press, 1999. — ISBN 0801862221. Medina. El Piloto Juan Fernandez descubridor de las islas que ilevan su hombre, y Juan Jufre, armador de la expedicion que hizo en busca de otras en el mar del zur. — Gabriela Mistral, 1918, 1974 reissue. — ISBN 0313320438. Milton Giles. Nathaniel's Nutmeg. — London: Sceptre, 1999. — ISBN 9780340696767. Morison Samuel Eliot. [books.google.com/?id=T5x5xjsJtlwC&lpg=1 Admiral of the Ocean Sea: The Life of Christopher Columbus]. — Read Books, 1942,2007 reissue. — ISBN 1406750271. Mutch T. D. [gutenberg.net.au/ebooks06/0600631h.html The First Discovery of Australia]. — Sydney: Journal of the Royal Australian Historical Society, 1942. Newitt Malyn D.D. [books.google.com/?id=vpteLQcx6J4C A History of Portuguese Overseas Expansion, 1400–1668]. — Routledge, 2005. — ISBN 0415239796. Nowell Charles E. The Discovery of the Pacific: A Suggested Change of Approach. — The Pacific Historical Review (Volume XVI, Number 1), 1947. Otfinoski Steven. [books.google.com/?id=a90qy5P8UnsC&lpg=1 Vasco Nuñez de Balboa: explorer of the Pacific]. — Marshall Cavendish, 2004. — ISBN 0761416099. Pacey Arnold. [books.google.com/?id=X7e8rHL1lf4C&lpg=1 Technology in world civilization: a thousand-year history]. — MIT Press, 1991. — ISBN 0262660725. Paine Lincoln P. [books.google.com/?id=J9W4QO1b_A8C&lpg=1 Ships of discovery and exploration]. — Houghton Mifflin Harcourt,, 2000. — ISBN 0395984157. Parry J.H. [books.google.com/books?id=6l5rXRkpkFgC&lpg=1 The age of reconnaissance]. — University of California Press, 1981. — ISBN 0520042352. Parry J.H. [books.google.com/?id=kCREcRCFD0QC&lpg=1 The Discovery of the Sea]. — University of California Press, 1981. — ISBN 0520042379. Penrose Boies. Travel and Discovery in the Renaissance:1420–1620. — Harvard University Press, 1955. — ISBN 0689701535. Pfoundes C. Notes on the History of Eastern Adventure, Exploration, and Discovery, and Foreign Intercourse with Japan. — Transactions of the Royal Historical Society (Volume X), 1882. Restall Matthew. [books.google.com/?id=7MU12foNm9MC&lpg=1 Seven Myths of the Spanish Conquest]. — Oxford University Press, 2004. — ISBN 0195176111. Russell-Wood A. J. R. [books.google.com/?id=JTVH7PZU1hUC&lpg=1 The Portuguese empire, 1415–1808: a world on the move]. — JHU Press, 1998. — ISBN 0801859557. Spence Jonathan D. The Chan's Great Continent: China in Western Minds. — W.W. Norton & Co., 1999. — ISBN 039331989X. Spufford Peter. [books.google.com/?id=G5ThrCQiTOEC&lpg=1 Money and its Use in Medieval Europe]. — Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1989. — ISBN 0521375908. Bagrow Leo, R. A. Skelton. [books.google.com/books?id=OBeB4tDmJv8C&lpg=1 History of cartography]. — Transaction Publishers, 2009, 1964. — ISBN 1412811546. Synge J.B. [www.mainlesson.com/display.php?author=synge&book=discoverybook&story=_contents A Book of Discovery]. — Yesterday's Classics, c. 1912-2007 reissue. — ISBN 1599151928. Tamura Eileen H. [books.google.com/?id=O0TQ_Puz-w8C&pg=PA70&dq=Zheng+He+voyages China: Understanding Its Past]. — University of Hawaii Press, 1997. — ISBN 0824819233. Tracy James D. Handbook of European History 1400–1600: Late Middle Ages, Renaissance, and Reformation. — Boston: Brill Academic Publishers, 1994. — ISBN 9004097627. Tsai Shih-Shan Henry. [books.google.com/?id=aU5hBMxNgWQC&pg=PA201&dq=Zheng+He+voyages Perpetual Happiness: The Ming Emperor Yongle]. — University of Washington Press, 2002. — ISBN 9780295981246. Volker T. Porcelain and the Dutch East India Company: as recorded in the Dagh-registers of Batavia Castle, those of Hirado and Deshima and other contemporary papers, 1602–1682. — E. J. Brill,, 1971. Walton Timothy R. [books.google.com/?id=1cW22CKF2UMC&lpg=1 The Spanish Treasure Fleets]. — Pineapple Press (FL), 1994. — ISBN 156164049-2. Weddle Robert S. Spanish Sea: the Gulf Of Mexico in North American Discovery, 1500–1685. — Texas A&M University Press, 1985. — ISBN 0890962111. Wilford John Noble. The Mapmakers, the Story of the Great Pioneers in Cartography from Antiquity to Space Age. — Vintage Books, Random House, 1982. — ISBN 0394753038. Zweig Stefan. [books.google.com/?id=tLoWg9mMh04C&lpg=1 Conqueror of the Seas–The Story of Magellan]. — Read Books, 1938–2007 reissue. — ISBN 1406760064. Интернет-источники [www.newadvent.org/cathen/15384b.htm Amerigo Vespucci]. Catholic Encyclopedia (New Advent). Проверено 22 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPPoAh9 Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [www.silk-road.com/artl/srtravelmain.shtml Ancient Silk Road Travelers]. Silk Road Foundation. Проверено 14 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPQIeXc Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [www.sbaikal.ru/rus/region/history.html By the road of pathfinders]. Sbaikal.ru. Проверено 19 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPQnLOK Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [www.drakenavigatorsguild.org/booklet.html Discovering Francis Drake's California Harbor]. Drake Navigators Guild. Проверено 17 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPSWWQJ Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [www.histori.ca/minutes/minute.do?id=10123 Exploration–Jacques Cartier]. The Historica Dominion Institute. Проверено 9 ноября 2009. [www.webcitation.org/61BPT3dOs Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [www.newadvent.org/cathen/09526b.htm Ferdinand Magellan]. Catholic Encyclopedia (New Advent). Проверено 14 января 2007. [www.webcitation.org/61BPTihLk Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [www.sciencedaily.com/releases/1998/03/980305053307.htm Food Bacteria-Spice Survey Shows Why Some Cultures Like It Hot], ScienceDaily (March 5, 1998). Grunberg, Bernard (n°322, July-August 2007). «[www.histoire.presse.fr/content/2_recherche-index/article?id=6494 La folle aventure d'Hernan Cortés]». 'L'Histoire (on subscription) n°322: 22. [etc.usf.edu/Maps/galleries/us/california/index.php Historic and contemporary political and physical maps of California, including early exploration]. University of San Francisco. Проверено 14 января 2007. [www.webcitation.org/61BPUAjt9 Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Mayne, Richard J. [www.britannica.com/eb/article-58260/history-of-Europe History of Europe]. Britannica Online Encyclopedia. Проверено 17 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPUjvhy Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [afe.easia.columbia.edu/special/china_1950_population.htm Issues and Trends in China's Demographic History]. Columbia University. Проверено 4 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPWDI43 Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. Eccles, W.J. [www.britannica.com/EBchecked/topic/97444/Jacques-Cartier Jacques Cartier]. Britannica Online Encyclopedia. Проверено 17 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPWfjpp Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [www.sandiegohistory.org/bio/cabrillo/cabrillo.htm Juan Rodriguez Cabrillo]. San Diego Historical Society. Проверено 17 июня 2010. [scitizen.com/biotechnology/maize-streak-virus-resistant-transgenic-maize-an-african-solution-to-an-african-problem_a-28-925.html Maize Streak Virus-Resistant Transgenic Maize: an African solution to an African Problem]. www.scitizen.com. Проверено 14 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPZWYDQ Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [www.dedicatedwriters.com/paper/The_Cabot_Dilemma_John_Cabots_1497_Voyage_&_the_Limits_of_Historiography-162005.html (on subscription) The Cabot Dilemma: John Cabot's 1497 Voyage & the Limits of Historiography]. Derek Croxton, University of Virginia. Проверено 15 июня 2010. [www.ucalgary.ca/applied_history/tutor/eurvoya/index.html The European Voyages of Exploration]. The Applied History Research Group, University of Calgary. Проверено 22 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPar7Na Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [www.smithsonianmag.com/history-archaeology/fort-of-columbus-200801.html The Lost Fort of Columbus]. Smithsonian Magazine. Проверено 14 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPbQ1WB Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [www.vsp.ru/show_article.php?id=37293 The Perfilyevs family]. VSP.ru. Проверено 19 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPclqwI Архивировано из первоисточника 24 августа 2011]. [researchnews.osu.edu/archive/suprtubr.htm Super-Sized Cassava Plants May Help Fight Hunger In Africa], Researchnews, The Ohio State University (May 24, 2006). [www.ub.uit.no/northernlights/eng/wbarentsz.htm Willem Barentsz and the Northeast passage]. University Library of Tromsø - The Northern Lights Route. Проверено 18 июня 2010. [www.webcitation.org/61BPeqRjZ Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].

Дополнительная литература

• Brook, Timothy. en:Vermeer's Hat: The Seventeenth Century and the Dawn of the Global World. — Bloomsbury Press, 2007 reissue. — ISBN 1596914440.
• Cipolla, Carlo. European Culture and Overseas Expansion. — Pelican, London, 1970.
• DeVoto, Bernard. [books.google.com/?id=F5Nx4hETrnAC&lpg=1 The Course of Empire]. — Houghton Mifflin Harcourt, 1952–1998 reissue. — ISBN 0395924987.
• Diamond Jared. Ружья, микробы и сталь. — Vintage, 1998. — ISBN 0099302780.
• Hall Robert L. [www.jstor.org/pss/27568307 Savoring Africa in the New World. In Seeds of Change: Five Hundred Years Since Columbus]. — Herman J. Viola and Carolyn Margolis, eds. Smithsonian Institution Press, 1991. — ISBN 9781560980360.
• Love, Ronald S. [books.google.com/?id=r_5Jsi20qcUC&lpg=1 Maritime Exploration in the Age of Discovery, 1415–1800]. — Greenwood Press, 2006. — ISBN 0313320438.
• Rice Eugene, F., Jr. The Foundations of Early Modern Europe: 1460–1559. — W.W. Norton & Co., (1970/1994). — ISBN 0393963047.
• Wright, John K. (March 1947). «Terrae Incognitae: The Place of the Imagination in Geography». Annals of the Association of American Geographers 37 (1): 1–15.

Ссылки

• [www.megabook.ru/Article.asp?AID=619773 Мегаэнциклопедия Кирилла и Мефодия].
• Ricardo Duchesne: [fortnightlyreview.co.uk/2012/06/explore-duchesne/ The Faustian impulse and European exploration], The Fortnightly Review 2012.

Отрывок, характеризующий Великие географические открытия

– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его диктовку была написана диспозиция сражения.
Диспозиция эта, про которую с восторгом говорят французские историки и с глубоким уважением другие историки, была следующая:
«С рассветом две новые батареи, устроенные в ночи, на равнине, занимаемой принцем Экмюльским, откроют огонь по двум противостоящим батареям неприятельским.
В это же время начальник артиллерии 1 го корпуса, генерал Пернетти, с 30 ю орудиями дивизии Компана и всеми гаубицами дивизии Дессе и Фриана, двинется вперед, откроет огонь и засыплет гранатами неприятельскую батарею, против которой будут действовать!
24 орудия гвардейской артиллерии,
30 орудий дивизии Компана
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.