Эпоха невинности
| Эпоха невинности | |
| The Age of Innocence | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Columbia Pictures, Cappa Production |
| Длительность |
139 мин. |
| Бюджет |
34 млн. $ |
| Страна | |
| Год | |
«Эпоха невинности» (англ. The Age of Innocence) — драма 1993 года, снятая режиссёром Мартином Скорсезе по одноимённому роману Эдит Уортон. Фильм получил премию «Золотой глобус».
Слоган: В мире традиций. В эпоху невинности. Они осмелились нарушить правила.
Содержание
Сюжет
Действие происходит в Нью-Йорке конца 70-х годов XIX века. Преуспевающий юрист Ньюленд Арчер (Дэниел Дэй-Льюис) заходит в опере в ложу Велландов, где здоровается с миссис Велланд (Джеральдина Чаплин) и с Мэй Велланд (Вайнона Райдер), с которой они собираются объявить о помолвке. В ложе он знакомится с кузиной матери миссис Велланд — графиней Эллен Оленской (Мишель Пфайффер), недавно приехавшей из Европы. Эллен выделяется остротой суждений, нехарактерной для сдержанного высшего общества Нью-Йорка.
Эллен не приезжает на ежегодный бал Бофортов, сочтя своё платье неподходящим. На балу Ньюленд и Мэй объявляют о помолвке. Миссис Минготт (Мириам Маргулис), бабушка Мэй, — авторитетная тётушка, приходящаяся родственницей половине высшего света Нью-Йорка и оказывающая огромное влияние на него, — поддерживает идею союза семей Арчеров в лице Ньюленда и Минготтов в лице Мэй.
Манеры Эллен ещё не отточены местным обществом, к тому же всем известно, что Эллен уехала из Европы от мужа, который изменял ей. Все представители высшего света игнорируют её, находят предлоги для отказов от приглашений на вечер, посвящённый Эллен. Ньюленд встаёт на её защиту: он считает, что женщина должна иметь столько же свободы, сколько мужчина.
Ньюленд обрисовывает ситуацию семье ван дер Лёйденов (Алексис Смит и Майкл Гоф), они соглашаются помочь Эллен и устраивают приём, на который приглашают и её. Эллен очень благодарна Ньюленду, он интересен ей и как собеседник. Кроме того, она планирует развестись со своим мужем, что по тем временам было делом весьма деликатным. Ньюленд, будучи юристом, помогает ей и в этом. Под давлением членов её семьи и принятых в обществе обычаев, он предупреждает Эллен о том, какая реакция общества последует на её развод и убеждает отказаться от этой идеи. В то же время он начинает чувствовать сильную привязанность к этой женщине, что пугает его. Тогда Ньюленд пытается ускорить свою свадьбу с Мэй, чтобы законным образом ограничить себя от искушения.
Тем временем Мэй уезжает на зиму во Флориду. Эллен отправляется в загородный дом ван дер Лёйденов, и Ньюленд через три дня следует за ней. После встречи с графиней он отправляется во Флориду и навещает Мэй. Она начинает подозревать, что в его жизни есть кто-то ещё. Ньюленд это отрицает.
Вернувшись в Нью-Йорк, Ньюленд вновь встречается с Эллен и признаётся, что Мэй сделала верное предположение — вторым человеком в его жизни стала Эллен. Они целуются, но у неё хватает сил отстранить его. Вместе они приходят к выводу, что любовь между ними невозможна. Миссис Минготт помогает ускорить свадьбу Мэй и Ньюленда. Мэй становится верной женой, всегда прислушивается к мужу и во многом соглашается с ним.
Проходит около года, и Ньюленд вновь видит Эллен. Он узнаёт, что Эллен собирается отказаться от предложения мужа вернуться к нему в Европу. Человек, посланный мужем Эллен, встречается с Ньюлендом и просит его удержать Эллен в Америке, используя его влияние в семье. Он верит, что для Эллен так будет лучше. Благодаря этому графиня остаётся в Америке.
У миссис Минготт случается удар, и Эллен приезжает из Вашингтона, чтобы ухаживать за ней. По просьбе тётушки Минготт, на вокзале её встречает Ньюленд, и они вновь оказываются наедине в карете. Ньюленд признаётся, что хочет быть с Эллен, но нет такого мира, в котором можно было бы не учитывать законы их общества. Осознавая безвыходность ситуации, Ньюленд начинает думать даже о том, что смерть Мэй могла бы освободить его.
Встретившись в музее Искусств, Эллен и Ньюленд договариваются о единственной встрече наедине у него дома. Ньюленд посылает ей ключ, чтобы она могла войти. Тем же вечером Ньюленд узнаёт, что Эллен всё-таки собирается в Европу, хотя и не будет жить с мужем. Ньюленд и Мэй устраивают свой первый приём, посвящённый отъезду Эллен. Ключ доставили Ньюленду обратно в нераспечатанном конверте. Наблюдая за высшим обществом на приёме, Ньюленд догадывается, что все считают его любовником Эллен, в том числе и Мэй. Эллен уезжает.
Ньюленд пытается объяснить жене, что ему нужно развеяться — например, съездить в Европу. Но Мэй говорит, что беременна, и Ньюленд остаётся. Выясняется, что Эллен уехала, узнав о беременности Мэй, чтобы не разрушать их семью.
Прошли годы. Мэй умерла. Уже взрослый Тед (Роберт Шон Леонард), сын Ньюленда, отправляется с отцом в Европу. Они собираются повидать графиню Оленскую. Ньюленд узнаёт, что за день до смерти Мэй рассказала Теду, что «однажды Ньюленд отказался от того, чего сильнее всего желал». Уже стоя во дворе дома графини Оленской, Ньюленд решает не заходить. Тед отправляется к ней один, а Ньюленд смотрит на окно, в котором появляется человек. Ньюленд думает, что это Эллен, но это всего лишь портье. Ньюленд уходит.
В ролях
- Дэниел Дэй-Льюис — Ньюленд Арчер
- Мишель Пфайффер — графиня Эллен Оленска
- Вайнона Райдер — Мэй Велланд
- Алексис Смит — Луиза ван дер Лёйден
- Джеральдина Чаплин — миссис Велланд
- Мэри Бет Хёрт — Реджина Бофорт
- Алек Маккауэн — Силлертон Джексон
- Ричард Грант — Ларри Леффертс
- Мириам Маргулис — миссис Минготт
- Роберт Шон Леонард — Тед Арчер
- Шан Филлипс — миссис Арчер
- Джонатан Прайс — Ривьер
- Майкл Гоф — Генри ван дер Лёйден
- Стюарт Уилсон — Джулиус Бофорт
- Джоанн Вудвард — текст от автора
Награды и номинации
«Оскар»
«Золотой глобус»
| Награда | Персона | |
| Лучшая актриса второго плана | Вайнона Райдер | |
| Номинация: | ||
| Лучший фильм | ||
| Лучшая актриса — драма | Мишель Пфайффер | |
| Лучший режиссёр | Мартин Скорсезе | |
Другие награды
- 1994 — премия BAFTA за лучшую женскую роль второго плана (Мириам Маргулис)
- 1994 — премия «Бодил» за лучший американский фильм
- 1993 — две премии Национального совета кинокритиков США: лучший режиссёр (Мартин Скорсезе) и лучшая актриса второго плана (Вайнона Райдер)
- 1993 — приз имени Эльвиры Нотари (Elvira Notari Prize) Венецианского кинофестиваля (Мартин Скорсезе, Мишель Пфайффер)
Другие номинации
- 1994 — 3 номинации на премию BAFTA: лучшая операторская работа (Майкл Болхаус), актриса второго плана (Вайнона Райдер), работа художника (Данте Ферретти)
- 1994 — номинация на премию Гильдии режиссёров США за выдающийся режиссёрский вклад
- 1994 — номинация на премию «Грэмми» за лучшую инструментальную композицию, написанную для художественного фильма (Элмер Бернстайн)
Напишите отзыв о статье "Эпоха невинности"
Ссылки
- «Эпоха невинности» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.allmovie.com/movie/v119008 Эпоха невинности] (англ.) на сайте allmovie
Отрывок, характеризующий Эпоха невинности
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.
На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.
31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
