Эпоха тюльпанов
Эпоха тюльпанов (тур. Lâle Devri, осман. لاله دورى) — период в истории Османской империи, получивший своё название благодаря моде на разведение тюльпанов. Началом этого периода принято считать заключение Османской империи мира с Австрией и Венецией в 1718 году; окончанием — восстание в Стамбуле в 1730 году[1]. Эта эпоха характеризуется приобщением к науке, культуре, экономике и архитектуре Европы.
Становление и расцвет
Под руководством султана Ахмеда III и великого визиря Невшехирли Дамада Ибрагима-паши Османская империя встала на путь новой политики, ознаменовавшейся культурными реформами.
- Посольства в крупных европейских городах
В Париж, Лондон и Вену были отправлены временные посольства. Деятельность османских дипломатов способствовала развитию интереса к картографии, книгам, европейской прессе, активизировала работу по переводу сочинений европейских авторов по истории, географии, астрономии, стимулировала личные связи османских сановников и улемов с европейцами[2].
- Книгопечатание
Сайидом Эфенди и Ибрагимом Мютеферриком была открыта первая турецкая типография. Это открытие стало результатом работы посольства во Франции. Идея книгопечатания появилась у Ибрагима Мютеферрика много раньше. Уже в 1719 и 1724 годах он изготовил клише и отпечатал карты Мраморного и Чёрного морей, которые подарил великому визирю. Однако для создания типографии существовало несколько препятствий: султанский указ запрещал христианским типографиям использовать арабский шрифт; кроме того переписчики рукописных книг с открытием типографии опасались остаться без работы. Все эти проблемы были решены после возвращения посольства из Франции. Сын посла Сайид Эфенди стал ярым сторонником книгопечатания и соратником Ибрагима Мютеферрика.
- Архитектура
Широко развивалось строительство и садово-парковое искусство. В Стамбуле появились многочисленные дворцы султана, визиря и прочих министров Порты. В окрестностях города были разбиты новые парки и сады с мраморными бассейнами и фонтанами. Была построена загородная резиденция султана — Саадабад, спроектированная по планам Версаля и Фонтенбло[3]. Под влиянием барокко менялся весь архитектурный османский стиль. Классическим примером является фонтан Ахмеда III перед дворцом Топкапы в Стамбуле. Этим союзом двух стилей пронизан весь XVIII век.
- Культурная жизнь
Повсеместно устраивались пышные праздники, включавшие в себя развлечения европейцев: загородные прогулки, катание на лодках, пиры. Модными стали и праздники цветов, особенно популярны были тюльпаны. Их клубни ввозились в страну в огромном количестве из Голландии. Тюльпан воспевался в поэзии, его мотивы использовались в живописи. По сей день в современной Турции тюльпан считается воплощением совершенства и красоты. Turkish Airlines украшает фюзеляжи своих самолётов изображением тюльпана[4]. Кроме того тюльпан является неофициальной эмблемой Турции, используемой туристическими агентствами.
- Медицина
Европейское мышление повлияло и на развитие медицины. Стали появляться приверженцы Парацельса. Проводником идей Парацельса в Османской империи был Омер Шифаи[5]. Он знал европейские языки и перевёл с латинского книги Парацельса. В них Шифаи выступает как поборник европейской фармакологии и химии[6]. Впервые была проведена вакцинация против оспы.
- Промышленность и армия
Развивалась промышленность. В Стамбуле были открыты керамические мастерские и бумажная фабрика. Кроме того было предложено множество проектов по реорганизации армии, однако большинство из них было отвергнуто. Один проект всё же нашёл отклик в Порте: в Стамбуле для борьбы с пожарами была создана пожарная команда, состоявшая преимущественно из янычар.
Известные личности
- Невшехирли Ибрагим-паша — великий визирь Османской империи. Именно благодаря его идеям получила своё начало эпоха тюльпанов.
- Адмирал Мустафа-паша — зять Ибрагима Невшехерли; прославился благодаря созданию 44 сортов тюльпанов[7].
- Ахмед Недим — османский поэт. Творчество Ахмед Недима связывают с преодолением персидского влияния и поиском аутентичной тюркизации.
- Абдулджелил Левни — османский миниатюрист, запечатлевший в своих альбомах эпоху тюльпанов[7].
Конец эпохи
Эпоха тюльпанов требовала огромных затрат, вследствие этого постоянно повышались налоги и цены. Среди ремесленников и торговцев возникло недовольство, перешедшее в бунт. К рядам недовольных примкнули и янычары, которых не радовала обстановка в начавшейся в 1730 году войне против персов. Произвол властей лишь накалял обстановку. Бунт вылился в восстание, возглавляемое албанцем Халилом. Великий визирь был свергнут и убит; султан Ахмед III низложен; введённые ими налоги и пошлины были отменены. Восстание Патрона Халила положило конец Эпохе тюльпанов[8].
Напишите отзыв о статье "Эпоха тюльпанов"
Примечания
- ↑ Altınay, Ahmet Refik (Hrz. Haydar Ali Dirioz). Lale Devri. — Ankara: Başbakanlık Kültür Müsteşarlığı Kültür Yayınları, 1973.
- ↑ [vsenichego.ru/?p=3771 Султан Ахмед III — «эпоха тюльпанов» в Османской империи.]
- ↑ [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000062/st007.shtml Европейские заимствования в изобразительном искусстве и архитектуре]
- ↑ [commons.wikimedia.org/wiki/Image:Turkish.a330-200.tc-jnd.arp.jpg Wikimedia Commons | Turkish.a330-200.tc-jnd.arp.jpg]
- ↑ Lewis В. The Emergence of Modern Turkey. — С. 477-478.
- ↑ [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000062/st009.shtml Новое в медицине]
- ↑ 1 2 Salzmann, Ariel. The Age of Tulips Confluence and Conflict in Early Modern Consumer Culture (1550–1730). In Consumption Studies and the History of the Ottoman Empire, 1550–1922.. — Albany State University of New York Press, 2000. — С. 93.
- ↑ Мейер М. С. [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/119003/Патрона Восстание городских низов Стамбула в 1730] // Народы Азии и Африки. — 1963. — № 4.
Ссылки
- [turkey-info.ru/forum/stati145/epoha-tulpanov-t3008234.html Эпоха тюльпанов]
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Эпоха тюльпанов
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
