Эрарий (казна)

Эра́рий (лат. Aerarium populi Romani, от лат. aes: медь, бронза; монета, деньги; ценность; жалованье) — государственная казна и архив в Древнем Риме.

Эрарий располагался в Храме Сатурна, из-за чего часто назывался Эрарий Сатурна (лат. Aerarium Saturni). В эпоху Республики эрарий подчинялся сенату, и им управляли два квестора. При Октавиане Августе он был переподчинён императору и стал частично дублироваться императорским фиском, а его управление было доверено одному из преторов. При Нероне для управления эрарием была создана должность префекта эрария.

Главным назначением эрария были хранение государственных финансов (в золоте, серебре и меди) и текущие операции с ними. Также в эрарии хранились документы о государственных долгах и обязательствах, налоговые документы, договоры аренды, финансовая отчётность магистратов, описи полей, письменные клятвы, решения народных собраний и сенатус-консульты.

Литература

• Kubitschek J. W. Aerarium // Paulys Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. — Bd. I,1. — Stuttgart: J. B. Metzler, 1893. — Sp. 667-674: текст на [de.wikisource.org/wiki/Paulys_Realencyclopädie_der_classischen_Altertumswissenschaft немецком]
• Medicus D. Aerarium // Der Kleine Pauly — Bd. I. — Stuttgart, 1964—1975. — Sp. 98—99

Отрывок, характеризующий Эрарий (казна)

Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.