Эра свободы

Эра свободы или эпоха свободы (швед. Frihetstiden) — полувековой эксперимент в Швеции с парламентской системой и увеличением гражданских прав в период от смерти Карла XII в 1718 до переворота Густава III в 1772. Переход власти от монархии к парламенту был прямым результатом катастрофической Северной войны.

Однако при использовании применительно к этому периоду термина «парламентаризм» необходимо учитывать, что в Швеции середины XVIII века не было того, что сегодня понимается под демократией. Хотя податное крестьянство было представлено в парламенте, его влияние было непропорционально малым, в то время как мещане, не имеющие облагаемой налогами собственности, совсем не имели права голоса.

Поражение в Северной Войне низвело Швецию до положения второстепенной европейской державы. По мирному договору 1721 года Швеция утратила все свои владения в восточной Прибалтике, часть Финляндии — юго-западную Карелию и Выборг, а также большинство немецких владений. Тяжесть положения в стране усугублялась большим государственным долгом, людскими потерями и военными опустошениями.

Арвид Горн

В 1719—1723 годах власть короля была значительно урезана в пользу риксдага, которому была присвоена не только вся законодательная власть, но и значительная часть исполнительной и даже судебной. В риксдаг входили представители четырёх сословий: дворянства, духовенства, бюргеров и крестьян, которые собирались и проводили прения отдельно друг от друга. Вследствие этого, а также из за того что для принятия законов необходимо было одобрение трёх сословий из четырёх, законодательная деятельность была чрезвычайно затруднена. Каждое сословие управлялось своим тальманом, избиравшимся на каждой сессии (за исключением духовного сословия, где тальманом всегда был архиепископ). Тальман дворянского сословия назывался лантмаршалом.

Этот период истории Швеции характеризуется ослаблением королевской власти и усилием могущества мелкопоместного и чиновного дворянства, а также богатых горожан и духовенства. Крестьянство, напротив, утратило значение. Постепенно вся фактическая власть в стране сосредоточилась в руках секретного комитета (швед. sektreta utskottet), составленного из представителей первых трёх сословий. В совет входили 50 дворян, 25 священников, 25 бюргеров и в очень исключительных случаях 25 крестьян. Королевская власть стала почти номинальной, и сами короли — супруг сестры и наследницы Карла XII Ульрики-Элеоноры, Фридрих I (Гессен-Кассельский, 1720—1751), и его преемник Адольф-Фридрих (Голштинский, 1751-71) не имели никакого влияния. Таким образом, в то время, когда почти повсюду в Европе господствовало самодержавие, Швеция скорее представляла собой аристократическую республику.

Возглавляемое президентом Канцелярии А. Горном (швед. Arvid Horn) правительство, находившееся у власти с 1720 по 1738 год, провело ряд реформ, направленных на укрепление экономики страны. В 1723 году были несколько урезаны политические привилегии дворян, а за крестьянами закреплялось право выкупа коронных земель, которое было дано ещё в 1700 году. Правительство Горна, который испытывал восхищение перед либеральными институтами Англии, издало в 1724 «продукт-плакат» аналогичный английскому Навигационному акту, что дало возможность быстро развивать отечественное судостроение, судоходство и лесопромышленность. Также усиливались и экономические связи с Англией. Во внешней политике правительство выступало за сохранение мира с Россией.

«Шляпы» и «Колпаки»

В 1730-х гг. в военно-дворянских кругах и верхах торговой буржуазии образовалась партия реваншистов (Партия «шляп»), поставившая себе целью восстановление Швеции в качестве великой державы. В 1738 году её сторонники добились падения правительства Горна (сторонники которого были прозваны «Колпаками») и восстановления традиционного союза Швеции с Францией. Развязанная правительством партии «Шляп», возглавляемым К. Юлленборгом и Г. К. Тессином, война с Россией 1741—43 годов закончилась полным поражением Швеции. По мирному договору, подписанному в Або в 1743 году, к России перешла юго-восточная часть Финляндии (до Кюменя). В том же 1743 году, на фоне военных неудач и тяжёлого положения в экономике, в Швеции вспыхнуло крестьянско-горняцкое восстание («Большая даларнская пляска»). Участие в 1756—1763 годах в Семилетней войне закончилось для Швеции новым поражением.

Аграрная политика партии «Шляп» своим разрешением в 1747 году крестьянам дробить наделы разрушала патриархальную общину и законом 1757 года о «всеобщем размежевании» поощряла создание крупных помещичьих хозяйств, что также вызывало недовольство бедноты. В 1765 году партия «Шляп» утратила большинство в парламенте на волне недовольства широких масс её инфляционной политикой.

В 1765—69 и 1772 у власти находились правительства партии «младших колпаков», основанной в начале 60-х гг., осуществившие ряд социально-экономических преобразований: введена широкая свобода печати, равенство сословий при продвижении по службе и др. В стране усилились антидворянские настроения, проявившиеся на сессии риксдага 1771—72 и в антипомещичьих крестьянских волнениях в Сконе в 1772—76 и других провинциях.

В августе 1772 года король Густав III осуществил бескровный государственный переворот. Политические партии были запрещены, а конституция 1772 года урезала права риксдага, подтвердила дворянские привилегии и усилила королевскую власть.

Значение эпохи

Из многих существенных недостатков государственной системы наиболее роковым было общераспространённое под конец взяточничество чиновников, позволявшее представителям иностранных держав обеспечивать свои интересы в ущерб самым существенным интересам Швеции. Зато эпоха правления риксдага, именуемая в литературе также «эпохой свободы», послужила шведскому народу подготовительной школой, которую он — правда, дорогой ценой — прошёл ранее какого-либо из европейских народов, за исключением английского. Последующему в XIX веке развитию конституционной формы правления Швеция немало обязана тому опыту, которым обогатилась в упомянутой школе.

Главное значение данной эпохи, однако — в экономическом и духовном прогрессе Швеции. Отброшенный с чересчур широкой арены деятельности, лишенный прежнего влияния на судьбы Европы, шведский народ отдался делу мирной внутренней культуры и достиг больших успехов, особенно на поприще науки, выдвинув из своей среды таких деятелей, как всемирно известный естествоиспытатель Карл Линней, с его многочисленными учениками и последователями (Тунбергом, Кальмом, Форесколем и др.); выдающиеся химики Шелэ и Бергман; физик Цельсий; универсальный гений Сведенборг; положивший основание образцовой шведской статистике астроном Варгентин; основатель крупной промышленности Швеции Альстремер; крупные литературные силы — Далин, Крейц и Бельман.

В начале эпохи государственные дела, направляемые таким выдающимся государственным деятелем, как Арвид Горн, шли все-таки удовлетворительно, но под конец теневые стороны данного правительственного строя стали выступать все резче и резче; взяточничество подвергало опасности даже международное положение Швеции.

Отрывок, характеризующий Эра свободы

Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.
Но как ни несомненен был этот вывод и основанное на нем убеждение офицера, Пьер счел нужным разочаровать его.
– Je suis Russe, [Я русский,] – быстро сказал Пьер.
– Ти ти ти, a d'autres, [рассказывайте это другим,] – сказал француз, махая пальцем себе перед носом и улыбаясь. – Tout a l'heure vous allez me conter tout ca, – сказал он. – Charme de rencontrer un compatriote. Eh bien! qu'allons nous faire de cet homme? [Сейчас вы мне все это расскажете. Очень приятно встретить соотечественника. Ну! что же нам делать с этим человеком?] – прибавил он, обращаясь к Пьеру, уже как к своему брату. Ежели бы даже Пьер не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение лица и тон французского офицера. На последний вопрос Пьер еще раз объяснил, кто был Макар Алексеич, объяснил, что пред самым их приходом этот пьяный, безумный человек утащил заряженный пистолет, который не успели отнять у него, и просил оставить его поступок без наказания.
Француз выставил грудь и сделал царский жест рукой.
– Vous m'avez sauve la vie. Vous etes Francais. Vous me demandez sa grace? Je vous l'accorde. Qu'on emmene cet homme, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] – быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во французы Пьера, и пошел с ним в дом.
Солдаты, бывшие на дворе, услыхав выстрел, вошли в сени, спрашивая, что случилось, и изъявляя готовность наказать виновных; но офицер строго остановил их.
– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.
– Capitaine, ils ont de la soupe et du gigot de mouton dans la cuisine, – сказал он. – Faut il vous l'apporter? [Капитан у них в кухне есть суп и жареная баранина. Прикажете принести?]
– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.


Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.