Эрве, Густав

Густав Эрве
фр. Gustave Hervé
Дата рождения:	2 января 1871(1871-01-02)
Место рождения:	Брест (Франция)
Дата смерти:	25 октября 1944(1944-10-25) (73 года)
Место смерти:	Париж
Гражданство:	Франция Франция
Партия:	СФИО, Социалистическая национальная партия
Основные идеи:	до 1912 - антимилитаризм, синдикализм, социализм, с 1912 - национализм, с 1919 - фашизм
Род деятельности:	политик, профсоюзный организатор, журналист

Густав Эрве (фр. Gustave Hervé; 2 января 1871, Брест — 25 октября 1944, Париж) — французский журналист, профсоюзный деятель, политик и историк. В молодости — ультралевый активист СФИО, синдикалист, антимилитарист. Впоследствии перешёл на национал-патриотические позиции. В 1920—1930-х годах — деятель французского фашистского движения. В то же время являлся противником нацистской оккупации, коллаборационизма и режима Виши.

«Первый большевик»

Ультралевый пацифизм

Родился в многодетной семье сержанта-квартирмейстера. В молодости преподавал историю в колледжах. Примкнул к социалистическому движению, состоял в партии СФИО и профсоюзе ВКТ. Активно участвовал в создании синдикалистских рабочих организаций. Постоянно выступал в социалистической печати, был известен как партийный публицист.

Густав Эрве занимал в соцпартии крайне левые позиции. Наряду с синдикализмом, его основными идеями являлись интернационализм, пацифизм и антимилитаризм. 20 июля 1901 года Эрве опубликовал в социалистической газете Travailleur socialiste de l’Yonne — Социалистической рабочий Йонны — нашумевшую антимилитаристскую статью к годовщине Ваграмского сражения. Публикация была расценена как «национал-предательская», вызвала скандальный резонанс и привела к запрету для автора на преподавание истории.

Анархический романтизм

По мере нарастания военной угрозы Эрве призывал к рабочему восстанию, если буржуазное правительство втянет Францию в европейскую войну. Он издавал газету La Guerre Sociale — Социальная война. Столь радикальная позиция (появился специальный термин: hervéisme — «эрвеизм») не встречала понимания даже со стороны последовательного социалистического пацифиста Жана Жореса. Густав Эрве стремился консолидировать крайне левых социалистов на своеобразной романтической платформе, близкой к анархизму.

Чтобы вызвать массы из их состояния заплесневения, нужны примеры безумной смелости, революционного романтизма, народной поэзии, без которой массы никогда не вдохновляются на абстрактную идею. Единственная деятельность революционных меньшинств — повстанческая тактика. Революционный романтизм сегодня — единственный способ расшевелить душу толпы коллективным действием.
Густав Эрве

Леворадикальные выступления Эрве привели к судебным преследованиям. Несколько раз он был осуждён за «антинациональную» агитацию, призывы к забастовкам и восстаниям в случае объявления военной мобилизации. Речь Эрве на суде в 1905 году была прямо названа «Антипатриотизм»:

Нашу антипатриотическую концепцию неправильно называют «эрвеизмом»… Я говорю это не для того, чтобы уменьшить мою долю ответственности, но для того, чтобы воздать должное истине. Моя роль ограничена интерпретацией идей и чувств, которые я видел в пролетарском и крестьянском классах. Эти антипатриотические идеи, как и всё новое, шокируют общественное мнение. Они шокируют вас. Такова была судьба раннего христианства, а также республиканских идей — в те времена, когда республиканцев называли кровопийцами, грабителями и поджигателями.

В общей сложности Эрве провёл в заключении более двух лет.

Ленинская критика

При поверхностной оценке воззрения Эрве в первое десятилетие XX века вызывают ассоциации с российским большевизмом. Однако характерно, что Ленин, исходивший из концепции классовой и партийной диктатуры, пренебрежительно относился к анархо-романтическим подходам французского социалиста:

Анархический метод мышления обнаруживается здесь в полной мере. Слепая вера в чудодейственную силу всякого action directe ... План Эрве «очень прост»: в день объявления войны социалисты-солдаты дезертируют, а резервисты объявляют забастовку и остаются по домам. Однако «стачка резервистов не есть пассивное сопротивление: рабочий класс скоро перешел бы к открытому сопротивлению, к восстанию ... Таков этот «действительный, прямой и практический план», и уверенный в его успехе Эрве предлагает отвечать военной забастовкой и восстанием на каждое объявление войны … Прав Каутский, говоря об идее Эрве: «идея военной стачки зародилась под влиянием „хороших“ мотивов, она благородна и полна героизма, но она героическая глупость».

Сдвиг вправо

От пацифизма к оборончеству

С 1912 года в социалистической идеологии Эрве стали проявляться патриотические мотивы. Он стал сторонником национал-синдикалистских идей. В июле 1914 года, перед началом Первой мировой войны, Густав Эрве занял социал-патриотическую позицию, выступая за оборонительную войну против Германии. При этом его выступления в защиту Отечества были столь же яркими и пафосными, что и прежние призывы к восстанию против войны. Газета La Guerre Sociale (Социальная война) была переименована в La Victoire (Победа).

За русский Февраль

В 1917 году Густав Эрве горячо поддержал Февральскую революцию в России. Он решительно выступал в поддержку Временного правительства против большевиков-ленинцев.

Я старый организатор синдикализма и хорошо знаю психологию крайне левых фанатиков. Эти несчастные убеждению недоступны. Разрушительному меньшинству должно быть противопоставлено другое меньшинство, столь же решительное и агрессивное. Необходимо создать революционную гвардию для защиты Временного правительства.
Густав Эрве, апрель 1917

Слова о знании психологии «крайне левых фанатиков» звучали убедительно, поскольку несколькими годами ранее Густав Эрве сам принадлежал к таковым.

«Первый фашист»

Социал-национализм

Эволюция Густава Эрве вправо ускорилась после войны. В 1919 году он создал Социалистическую национальную партию явно фашистского характера. (Его ближайшими соратниками стали Александр Зевайс, в 1914 адвокат убийцы Жореса, и видный деятель СФИО начала XX века Жан Аллеман.) Эрве и его партия приветствовали Поход на Рим итальянских фашистов и приход к власти Муссолини. В 1930 году Эрве вступил в переписку с Гитлером.

В 1932 по инициативе Эрве создана военизированная структура Milice socialiste nationale — Социалистическая национальная милиция, которую возглавил будущий видный коллаборационист Марсель Бюкар. Партийная милиция Эрве и Бюкара впоследствии сыграла заметную роль в фашистском движении Франсизма. Однако лично Эрве старался дистанцироваться от уличного насилия.

Нетоталитарный фашизм

Фашизм в версии Густава Эрве был сходен с ранним фалангизмом, «сквадризмом» и популистским крылом германских СА. Эрве полностью принимал антикоммунизм и национал-популизм, однако отвергал тоталитаризм и расизм. Антисемитизм Эрве называл «позором немецкого народа». В письме Гитлеру он убеждал нацистского фюрера отказаться от этой политики:

Адольф Гитлер, ваши лучшие намерения приведут к бедствиям из-за вашей антисемитской ярости и политической неопытности.

Во внутренней политике 1930-х годов Густав Эрве выступал за переход к «авторитарной республике» с расширенными полномочиями президента. Он считал, что именно такой государственный строй — в отличие парламентаризма или реставрации монархии — обеспечит социальные преобразования в духе национального социализма. С середины 1930-х годов Эрве был сторонником Филиппа Петэна, в котором видел будущего авторитарного президента.

«Первый голлист»

Фашист против нацизма

Первоначально Эрве был противником новой войны с Германией. Он предлагал отказаться от колониальной империи ради соглашения Берлином (не понимая при этом, что афро-азиатские колонии, принципиально важные для кайзеровской империи, не являлись приоритетом Третьего рейха). Однако с 1938 года, после Хрустальной ночи, Эрве оказался одним из немногих французских фашистов, категорически осудивших нацизм. Он снова стал сторонником сопротивления германской агрессии.

В 1940 году Эрве выступил против передачи власти маршалу Петэну, которого недавно поддерживал. Он осуждал коллаборационистский режим Виши. (Характерно, что его бывший соратник Бюкар до конца пошёл коллаборационистским путём, участвовал в репрессиях против Сопротивления и в 1946 был казнён за измену). Оккупационные власти закрыли La Victoire, Эрве находился под наблюдением гестапо. В 1944 году, незадолго до смерти, Густав Эрве публично поддерживал генерала де Голля.

В ряду примеров

Эпатажный переход с крайне левого фланга на крайне правый — довольно типичное явление для французской политики XX века. Зигзаги Жака Дорио или Симона Сабиани выглядели даже более впечатляющими, нежели эволюция Густава Эрве. Однако на всех этапах своей политической биографии Эрве оставался убеждённым социалистом и синдикалистом.

Сам Густав Эрве характеризовал себя как «первого большевика, первого фашиста, первого петэниста, первого участника Сопротивления и первого сторонника де Голля».

См. также

• Жорж Валуа

Отрывок, характеризующий Эрве, Густав

– Молодцами, ребята! – сказал князь Багратион.
«Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы.
«С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d'infanterie Mariecher resolument l'une contre l'autre sans qu'aucune des deux ceda avant d'etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l'intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»
«Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами.


Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.