Эрдели, Иван Георгиевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Георгиевич Эрдели

генерал от кавалерии Эрдели
Дата рождения

15 октября 1870(1870-10-15)

Место рождения

с.Эрделевка, Елисаветградский уезд, Херсонская губерния

Дата смерти

7 июля 1939(1939-07-07) (68 лет)

Место смерти

Париж, Франция

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Звание

генерал от кавалерии

Командовал

полком, дивизией, корпусом, армией

Сражения/войны

Первая мировая война;</br>Гражданская война

Награды и премии

Ива́н Гео́ргиевич Эрде́ли (15 октября 1870 — 7 июля 1939, Париж) — русский военачальник, генерал от кавалерии. Участник Первой мировой и гражданской войн. Видный деятель Белого движения на Юге России. Первопоходник. Один из основателей Добровольческой армии.





Биография

Семья

Из потомственных дворян Херсонской губернии. Его предки — венгерские дворяне, принявшие православие и переселившиеся в Россию в XVIII веке. Прадед служил в войсках П. А. Румянцева и А. В. Суворова.

Отец — Егор (Георгий) Яковлевич, херсонский губернский предводитель дворянства в 1871—1876.

Мать — Леонида, урождённая Тулубьева.

Брат — Яков Егорович, Минский губернатор, член Государственного совета.

Генерал И. Г. Эрдели был женат на Марии Александровне Кузминской (1869—1923), дочери сенатора А. М. Кузминского и племяннице жены Л. Н. Толстого.

Образование

Окончил:

Кавалерист и генштабист

Из училища вышел в 1890 году в Лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк. С ноября 1899 — штаб-офицер для поручений при штабе Кавказского военного округа. С 12 сентября 1900 — старший адъютант штаба генерал-инспектора кавалерии великого князя Николая Николаевича. С 22 июня 1905 — старший делопроизводитель канцелярии Совета государственной обороны, который возглавлял великий князь Николай Николаевич. С 9 июня 1907 — командир 8-го драгунского Астраханского полка, с 15 мая 1910 — генерал-майор, командир лейб-гвардии Драгунского полка. С 6 ноября 1912 генерал-квартирмейстер штаба войск Гвардии и Петербургского военного округа (при командующем великом князе Николае Николаевиче).

Участие в Первой мировой войне

С 19 июля 1914 года — генерал-квартирмейстер штаба 6-й армии, с 9 августа 1914 года — генерал-квартирмейстер штаба 9-й армии. С 18 октября 1914 года командующий 14-й кавалерийской дивизией, с 13 мая 1915 года — командующий 2-й гвардейской кавалерийской дивизией. Пожалован Георгиевским оружием (1915). С мая 1916 года — генерал-лейтенант. С 23 ноября 1916 года — начальник 64-й пехотной дивизии, с 6 апреля 1917 года — командир 18-го армейского корпуса. В июне — июле 1917 — командующий 11-й армией. Во главе армии участвовал в июньском наступлении. Первоначально частям армии удалось прорвать фронт австро-венгерских войск и добиться некоторых успехов в Зборовском сражении (18-22 июня). Однако, когда в июле германская группа войск нанесла удар по позициям армии, то деморализованные антивоенной агитацией части начали хаотичное отступление.

С июля 1917 года — генерал от кавалерии. С 12 июля 1917 командовал Особой армией. Принял активное участие в выступлении генерала Л. Г. Корнилова, был отстранён от командования, арестован и заключён в Быховскую тюрьму.

Участие в Гражданской войне

В ноябре 1917, вместе с другими заключёнными-генералами, ушёл на Дон, где с первых дней участвовал в формировании Добровольческой армии. Участник Первого Кубанского (Ледяного) похода — первопоходник. В январе — марте 1918 — представитель Добровольческой армии при Кубанском краевом правительстве. В марте — апреле 1918 командовал отдельной Конной бригадой Добровольческой армии, успешно действовал в дни боев под Екатеринодаром. С мая до конца августа 1918 командовал 1-й конной дивизией. Участник 2-го Кубанского похода.

В январе 1919 года командирован в Закавказье для установления связи с представителями английского командования. С апреля 1919 заменял генерала В. П. Ляхова на должности главноначальствующего и командующего войсками Терско-Дагестанского края. С июля 1919 — главноначальствующий и командующий войсками Северного Кавказа, 25 апреля 1920 переведён в резерв чинов при Военном управлении Вооружённых сил Юга России (ВСЮР).

Эмиграция

В 1920 году эмигрировал во Францию, работал аккомпаниатором, шофёром. Активно участвовал в деятельности Русского общевоинского союза (РОВС), член правления Общества взаимопомощи бывших юнкеров Николаевского кавалерийского училища. С 21 марта 1930 по 29 июня 1934 — председатель Союза офицеров — участников Великой войны. С 29 июня 1934 — начальник 1-го отдела РОВС, объединявшего его чинов на территории Франции, и председатель французского отделения Союза участников Первого Кубанского похода; однако вскоре оставил эти посты. 5 октября 1937 назначен председателем Особой комиссии по расследованию дела агента НКВД генерал-майора Н. В. Скоблина. Комиссия продолжала свою деятельность до конца февраля 1938, и 1 марта 1938 опубликовала своё заключение, признавшее факт предательства Скоблина.

Скоропостижно скончался в Париже. Похоронен на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.

Награды

Иностранные ордена:

Напишите отзыв о статье "Эрдели, Иван Георгиевич"

Литература

Ссылки

  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=247 Эрдели, Иван Георгиевич] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
  • [www.hrono.ru/biograf/bio_e/erdeli.html Биография Эрдели И. Г. на сайте «Хронос»]
  • [www.krotov.info/history/20/1910/felst_04.htm Красный террор]

Отрывок, характеризующий Эрдели, Иван Георгиевич

Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.