Эрдэни-Дзу

Монастырь
Эрдэни-Дзу Эрдэнэ-Зуу (Лхундубдэченлин) тиб. ལྷུན་གྲུབ་བདེ་ཆེན་གླིང་
Страна	Монголия
Город	Хархорин
Конфессия	тибетский буддизм
Орденская принадлежность	гелуг (ранее сакья)
Тип	хийд
Основатель	Абатай-хан
Основные даты: основание монастыря — 1585 занятие джунгарами — 1688 второе нашествие джунгар — 1731 обширная реконструкция — 1776 закрытие и частичное разрушение — 1930-е возобновление действия — 1990
Известные насельники	Дзанабадзар Дагвадаржа
Реликвии и святыни	статуя Ихэ-Дзу
Настоятель	Х. Баасансурэн
Статус	Объект всемирного наследия ЮНЕСКО
Состояние	действующий

Эрдэни-Дзу (монг. Эрдэнэ-Зуу хийд; Эрдэнэзуу; тиб.: e-rde-ni jo-bo) — частично действующий буддийский монастырь в Монголии. Все сохранившиеся храмы, за исключением одного, используются как музей и представителям религии не принадлежат. Расположен в аймаке Уверхангай на правом берегу Орхона на окраине города Хархорин. Первый стационарный буддийский монастырь на территории Халхи, крупнейший религиозный, культурный и политический центр средневековой Монголии.

История

В сочинении ламы Эрдэнипэла (предположительно датируемом 1939 годом) история монастыря возводится ко времени Уйгурского каганата. Этот лама в своем сочинении приводит точку зрения, состоящую в том, что когда в Монголии жили уйгуры, хан уйгуров Богучар в столице Уйгурского каганата Хара-Балгасуне на Орхоне воздвиг статую будды Эрдэни-Дзу. Ханша Байбалык также воздвигла в Баин-Балгасуне на реке Селенге ещё одну статую Эрдэни-Дзу. Статую Эрдэни-Дзу, воздвигнутую Богучаром, монгольский великий хан Угэдэй привёз в город Каракорум (современный Хархорин располагается немного юго-западнее Каракорума), столицу Монгольской империи, реставрировал и поместил в новом храме. Впоследствии хан Тогон-Тэмур, прибыв из Пекина в Монголию, обновил статую в Каракоруме. Через несколько столетий храмы пришли в ветхость и запустение. Они уже почти совсем исчезли, когда Абатай-Тушэту-хан, следуя повелению Далай-ламы III Сонамом Гьяцо в год огненной собаки тринадцатого цикла (1585) привёз из города Хух-Хото (современной столицы Внутренней Монголии) мастеров, которые реконструировали храмы Эрдэни-Дзу и построили новые.

Эрдэни-Дзу при Абатае

Через 8 лет после путешествия халхаского Абатай-хана в Хух-Хото для встречи с Далай-ламой III Сонамом Гьяцо с благословения последнего в 1585 году в южной части древней монгольской столицы Каракорума было начато строительство нового монастыря. Три храма, строившихся на личные средства Абатая и посвящённые трём периодам жизни Будды: юности, моменту поворота Колеса Учения и преклонным годам, были завершены уже на следующий год; сразу после этого каменотёсы и зодчие построили от своего имени несколько храмов, получивших название «Гэгэновских». В этом же году один из чиновников Абатая воздвиг в монастыре несколько субурганов и небольших храмов.

Сам Далай-лама III не прибыл на освящение монастыря лично, однако направил в Халху сакьяского ламу Лодой Ньингпо (Гоминансо) с семью сопровождающими, который и совершил ритуал освящения в 1587 году. Позже Далай-лама III отправил в монастырь ламу Шиддиту-Гуши-Цорджи с тем, чтобы он стал первым настоятелем (цорджи) Эрдэни-Дзу.

Монастырь, созданный главным образом на средства Абатая, стал считаться родовым монастырём Тушэту-ханов. После смерти Абатая его сын и наследник Эрэхэй построил в Эрдэни-Дзу ещё несколько небольших храмов и субурганов.

Этимология названия

Первоначально название монастырю дал сам Абатай-хан. Оно звучало как монг. Эрдэнэ-Зуугийн сүм («Храм драгоценного владыки» (Будды)), то есть своё название монастырь получил в честь статуи Будды, в которую были вложены переданные Далай-ламой III мощи Шакьямуни. Когда же Абатай-хан испросил у Далай-ламы III официальное название для нового храма, тот получил имя Лхундубдэченлинг — «Место самовозникшего великого блаженства» (тиб. ལྷུན་གྲུབ་བདེ་ཆེན་གླིང་).

Главные реликвии монастыря

Для этого монастыря Далай-лама передал Абатай-хану ряд статуй-реликвий:

• Будда Их-Дзу, статуя, содержащая мощи Будды Шакьямуни;
• Будда Амитабха;
• Семь будд-врачевателей;
• Восемь бодхисаттв;
• АчарьяПадмасамбхава, проповедник Ваджраяны в Тибете и основатель школы ньингма;
• Сакья-пандита Кюнга Гьялцен, при котором начались первые контакты тибетского духовенства с монголами;
• Карма-багши, один из первых проповедников Ваджраяны в старом Каракоруме;
• Пагба-лама, наставник юаньского императора Хубилая, первый из удостоившихся титула Далай-ламы;
• Шестнадцать архатов;
• Четыре махараджи, т. н. стражи сторон света;
• Тысяча будд благой кальпы;
• Махакала Панджара (Гомбо-Гур; монг. Гомбогүр), покровитель монастыря Сакья и вновь отстроенного Эрдэни-Дзу.

Эрдэни-Дзу при Дзанабадзаре

Внук Эрэхэя Дзанабадзар часто посещал Эрдэни-Дзу и соседний с ним монастырь Шанх, проводя в нём долгое время за изучением книг и практикой ритуалов. Однако после своего визита в 1649—1653 годах в Тибет к Панчен-ламе IV и Далай-ламе V прибывшие вместе с ним в Халху ламы-гелугпинцы убедили его дистанцироваться от школы сакья и не жить больше в её монастыре, поэтому вскоре его отец Тушэту-хан Гомбодорж вместе с другими халхаскими князьями выстроили для него новый храм-жилище Тувхен-хийд за стенами Эрдэни-Дзу на горе Шивэт-Уул, а затем и крупный кочевой монастырь, ставший впоследствии новой монгольской столицей.

Проживая главным образом в Тувхен-хийде, Дзанабадзар всё же иногда посещал Эрдэни-Дзу. Так, в 1658 году он впервые провёл здесь церемонию Майдари-хурал, а также утвердил Гомбо-Гуру в качестве божества-охранителя монастыря. Помимо этого, им был введён обычай ежедневно преподносить монастырь сотню торма, а также молоко от ста белых коров. В 1675 году после возвращения из тибетского паломничества Тушэту-хан Чихуньдорж, брат Дзанабадзара, возвёл в Эрдэни-Дзу храм в честь Далай-ламы V. Тогда же неподалёку от стен монастыря была похоронена их мать Ханджамц.

Во время вторжения в Халху джунгарский хан Галдан-Бошогту разгромил Их-Хурэ, вынудив Дзанабадзара бежать Внутреннюю Монголию через Эрдэни-Дзу. К моменту, когда в 1688 году джунгарский полк, возглавляемый Данзан-Омбо, Дажилой и Дугарравданом, занял монастырь, он был от него в двух сутках пути. Узнав об этом, к Дзанабадзару присоединились жена и дети Тушэту-хана, что несколько замедлило его бегство. Джунгары трижды подходили к монастырю, однако разорению он не подвергался. Сам Эрдэни-Дзу практически обезлюдел; немногочисленное окрестное население испортило деревянную монастырскую ограду, разбирая её на топливо. Распоряжение Дзанабадзара о реконструкции стен и реставрации храмов Эрдэни-Дзу после джунгарского нашествия было отдано им сразу после возвращения в Халху.

Монастырь в цинский период

Реконструкция Эрдэни-Дзу после нашествия джунгар завершилась в 1706 году. Отличившийся в ходе работ лама-гелонг Лувсанданзан стал его новым настоятелем, и возвёл в нём храм Амитабхи и соборный храм (цогчин). Храмы Эрдэни-Дзу были поделены между хошунами Тушэту-ханского аймака. Богдо-гэгэн и Тушэту-хан получили центральный (гол) храм, бэйлэ Шидшир — восточный, а дзасак Бааран — западный. Все четверо владетелей поставили на территории монастыря по высокой слеге-дарцагу. В 1718 году пятый цорджи Лувсанжалцан построил храмы в честь Ваджрадхары и Ганджура и подарил их Богдо.

В 1731 году, во время второго вторжения джунгар в Халху, решающее сражение между ними и цинскими войсками произошло недалеко от монастыря. Существует легенда, что когда джунгарские солдаты вошли в Эрдэни-Дзу, статуя покровителя монастыря, божества-дхармапала Гомбо-Гуру прогнала их из главного храма, а каменные львы при входе зарычали. Джунгары в ужасе бежали в сторону реки Орхон и тонули в ней. Когда об этой легенде узнал император Юнчжэн, он официально пожаловал реке за помощь в победе княжеский титул и 300 лян серебра ежегодного содержания, а наградой самому монастырю стала очередная масштабная реконструкция. Через три года после джунгарского нашествия вокруг монастыря началось возведение образующих прямоугольник стен со 108 ступами (окончено в 1806 году). В 1743 году, по случаю визита в Эрдэни-Дзу Богдо-гэгэна II, также найденного в семье Тушэту-хана, была проведена реставрация и построен храм в честь Будды Шакьямуни. С момента же смерти Богдо-гэгэна II Эрдэни-Дзу утратил значение родового монастыря главы буддистов Монголии.

В 1745 году один из хувараков Эрдэни-Дзу по имени Буньяа неоднократно пытался совершить полет с крыши монастыря на изобретенном им аппарате, подобном парашюту. За эти попытки полёта его судили и предали суровому наказанию, не выдержав которого, он скончался.

Существенные изменения в жизни монастыря произошли во второй половине XVIII века, когда по инициативе Тушэту-хана Цэдэндоржа седьмым настоятелем Эрдэни-Дзу был назначен известный лама Тушэту-ханского аймака Дагвадаржа. Им были возведёны Соборный храм, храм Будды Врачевания и ряд других, а в 1776 году проведена обширная реставрация с привлечением средств Цинов. В 1785 году один из построенных им храмов (Лавран; монг. Ламиран) Дагвадаржа решил перестроить по тибетскому типу.

Номчи-цорджи Дагвадаржа ввёл постоянные правила празднования Цаган сара, а также обратился к Тушэту-хану с докладом о том, что, несмотря на то, что Махакала Гомбо-Гуру является покровителем Эрдэни-Дзу с момента его постройки, до сих пор нет чётко прописанных и подробных ритуальных текстов, связанных с ним. Обратившись к Богдо-гэгэну III, Тушэту-хан узнал, что в Халхе таких текстов нет в принципе, и в результате в 1776 году Дагвадаржа отправил в тибетский монастырь Сакья посольство во главе с ламой Лувсанчойдубом. Сакья Тридзин снабдил его полными и подробными правилами проведения обрядов, связанных с дхармапалами, и передал ряд книг и реликвий.

Впоследствии Дагвадаржа отправлял своих представителей к Далай-ламе VIII, а также в Китай к Джанджа-хутухте с вопросом, по какой книге организовывать обучение послушников. Оба иерарха дали ответ, что лучшее для этого сочинение — «Большое руководство к этапам пути Пробуждения» Дже Цзонхавы, и в 1783 году Дагвадаржа основал при Эрдэни-Дзу соответствующее училище на 50 человек.

В 1787 году в Эрдэни-Дзу было начато проведение церемонии цам, организованной ургинским ритульным мастером, тибетцем Рабданом.

В 1797 году в монастырь по повелению императора Цяньлуна прибыл писарь Чойджи-раши, составивший подробнейшее описание истории монастыря и всех его строений. Труд был представлен на высочайшее рассмотрение, однако о его дальнейшей судьбе ничего не известно.

В 1799 году в Эрдени-Дзу построили «ступу Пробуждения» (монг. Бодь суварга). В неё заложили более 100 тыс. бурханов, более 2500 маленьких ступ-цаца и другие предметы буддийского культа, а также прах основателя монастыря Абатай-хана. В 1804 году монастырь посетил Богдо-гэгэн IV. В 1808 году между субурганами, окружавшими Эрдэни-Дзу, положили кирпичные стены. После этого активного строительства уже не велось; лишь в конце 1840-х годов был построен деревянный храм цанида.

Богдо-гэгэн VIII, хотя и был тибетцем по рождению, помнил о том, что однажды Эрдэни-Дзу был родовым имением семьи первых монгольских Богдо-гэгэнов: в 1882 году, требуя от императора Гуансюя очистить центр Урги от китайских лавок, в случае отказа он намеревался переехать в Эрдэни-Дзу. Император удовлетворил его требование, а в монастыре в 1880-х годах была проведена реконструкция. Переехать в Эрдэни-Дзу Богдо-гэгэн грозился и в 1904 году, требуя выдворить из Урги посетившего её Далай-ламу XIII.

Эрдэни-Дзу в новейшее время

В ходе чойбалсановских репрессий в конце 1930-х годов монастырь был закрыт, его штат распущен, храмы частично разрушены. Однако после краткосрочного визита в МНР в 1944 году вице-президента США Г. Э. Уоллеса и американского монголоведа О. Латтимора, сопровождаемых Н. К. Рерихом, Сталин настоял перед Чойбалсаном на том, чтобы Эрдэни-Дзу в исключительном порядке был отреставрирован. Во второй половине 1940-х годов была осуществлена частичная реконструкция в 1947 году в монастыре был устроен музей, содержавшийся на средства государства,; однако буддийские службы не отправлялись вплоть до 1990 года.

В настоящее время единственным действующим храмом в Эрдэни-Дзу является Лавран. Он находится в ведении Монгольской Ассоциации буддистов; остальные — в ведении улан-баторского Национального исторического музея и находятся под охраной государства. В 2004 году новым настоятелем монастыря стал 35-летний лама Х. Баасансурэн. Под его руководством на пожертвования местного населения и при поддержке Гималайского фонда было построено небольшое буддийское училище с общежитием на 30 человек, названное в честь Дзанабадзара. В программу входят не только предметы их буддийской образовательного программы, но и светские дисциплины. Планируется организовать на базе этого училища культурный центр, который бы охватил всё население сомона.

Архитектура

На первоначальном этапе строительства строительным материалом служил камень с развалин Каракорума. Для строительства пригласили мастеров из Хух-Хото, в том числе известного монгольского архитектора Манзушира, поэтому монастырь был возведен по образцу хух-хотоского храма с сильным влиянием китайской архитектуры. Единственный образец чисто тибетской архитектурной традиции в Эрдэни-Дзу — храм Лавран.

Центральное место в Эрдэни-Дзу занимают три храма, символизирующие три этапа жизни Будды. Они возведены на высоких беломраморных платформах и перекрыты черепичными крышами с загнутыми кверху краями. Храмы выстроены в один ряд и ориентированы фасадами на восток. Средний, или «Великий» (монг. Их-Зуу) — двухэтажный, а боковые — Левый (монг. Зүүн-Зуу) и Правый (монг. Баруун-Зуу) — одноэтажные с двухъярусными крышами.

Посередине каждой стены сохранившегося ограждения из ступ располагаются ворота, ориентированные по сторонам света.

В центре территории монастыря находится круглая площадка около 45 метров в диаметре, которая называется Площадью Счастья и Благоденствия (монг. Өлзий хутагтын талбай), на которой, согласно преданию, стояла юрта Абатай-хана. К северу от территории находится знаменитая каменная скульптура — огромная черепаха — памятник древнего Каракорума.

Статус

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 1081 [whc.unesco.org/ru/list/1081 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/1081 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/1081 фр.]

В 2004 году монастырь вместе с обширной территорией, получившей название Культурный ландшафт долины реки Орхон, был объявлен ЮНЕСКО Объектом Всемирного наследия № 1081.

Литература

• История Эрдэни-дзу. Факсимиле рукописи / Пер. с монг., введ., комм. и прил. А. Д. Цендиной. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999. — 255 с. — ISBN 5-02-018056-4
• Киселев С. В., Мерперт Н. Я. Из истории Кара-Корума // Древнемонгольские города. М., 1965.

Ссылки

• [artclassic.edu.ru/catalog.asp?ob_no=20002 Эрдэни-Дзу. Храм Лавран. XVIII в.]
• [oros-oros.blogspot.ru/2013/11/blog-post_9.html Интервью с настоятелем Эрдэни-Дзу, Х. Баасансурэном] (2013)
• Эрдэни-Дзу — статья из Большой советской энциклопедии.
• [www.theglobalguy.com/mongolia/erdene-zuu-monastery/ Связанные изображения]
• [www.culture.mn/images.php?recordID=erdene-zuu-monastery Коллекция фотографий монгольской культуры]

См. также

• Буддийские храмы и монастыри Монголии
• Буддизм в Монголии

Отрывок, характеризующий Эрдэни-Дзу

Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.