Эре, Эммануэль

Эммануэль Эре де Корни
Emmanuel Héré de Corny
Основные сведения
Страна	Священная Римская империя Священная Римская империя
Дата рождения	12 октября 1705(1705-10-12)
Место рождения	Нанси, Лотарингия
Дата смерти	2 февраля 1763(1763-02-02) (57 лет)
Место смерти	Люневиль, Лотарингия
Работы и достижения
Работал в городах	Нанси, Люневиль
Архитектурный стиль	Барокко
Важнейшие постройки	Площадь Станислава, Плас-д’Альянс, Плас-де-ла-Карьер

Эммануэль Эре де Корни (фр. Léopold Emmanuel Héré de Corny) — французский архитектор, работавший в XVIII веке при дворе герцога Лотарингии Станислава Лещинского.

Биография

Эммануэль Эре де Корни родился 12 октября 1705 года в Нанси, герцогства Лотарингия (на тот момент в составе Священной Римской империи). Первые шаги в архитектуре Эммануэль сделал благодаря своему отцу, служащему при дворе герцога Леопольда I, который помог сыну попасть в помощники Жермену Боффрану (фр. Germain Boffrand), архитектора герцога Леопольда.

В 1737 году, после того как герцогом Лотарингии стал экс-король Польши Станислав Лещинский, во время строительства шато в Люневиле (фр. Château de Lunéville), Станислав замечает Эре де Корни и в 1738 году (или в 1740) назначает его главным архитектором герцогства. Эре де Корни является архитектором часовни церкви кармелитов Сен-Жак (фр. Église Saint-Jacques de Lunéville) в ансамбле Люневильского дворца, а также провёл ряд корректировок по требованию Станислава (считается, что в лице Эре Лещинский, покровительствовавший людям науки, литературы и искусства, нашёл прекрасного исполнителя своих архитектурных замыслов).

Самым известным проектом Эре является проектировка и строительство Королевской площади в Нанси, работа над которым проходила с 1751 по 1755 годы. По своим наброскам, планам и чертежам Эммануэль Эре подготовил собрание гравюр, которое было издано в Париже в 1753 году. Альбом «Plans et Elevations de la Place Royale de Nancy et des autres Edifices qui 1’environnent batie par les Ordres du Roy de Pologne» состоит из двух частей с приложением (первая часть полностью посвящена Королевской площади) и в него входят 63 гравюру Эре.

Эре де Корни умер 2 февраля 1763 года в Люневиле. Некоторые сооружения, в частности отделочные работы, завершает архитектор Ришар Мик.

Постройки

К произведениям архитектора Эре де Корни относятся:

• Церковь Нотр-Дам-де-Бон-Секур (фр. Église Notre-Dame-de-Bonsecours de Nancy), построенная в период с 1738 по 1741 годы в Нанси.
• Дом королевских миссионеров (фр. hôtel des Missions Royales), построенный для иезуитов между 1741 и 1743 годами.
• Больница Сен-Жульен (фр. hôpital Saint-Julien).
• Шато Базей (фр. Château de Bazeilles) в Базее (департамент Арденны), законченное в 1750 году.

Площади Нанси

К наиболее известным работам Эммануэля Эре де Корни относится комплекс парадных площадей в Нанси, реализованный в период с 1752 по 1756 годы и состоящий из трёх площадей:

• • Плас-д’Альянс или Площадь (фр. Place d'Alliance;
  • Плас-де-ла-Карьер (фр. Place de la Carrière;
  • Плас-Станислас или Площадь Станислава (фр. Place Stanislas.

Работу над этим проектом Эре де Корни начал по приказу Станисласа Лещинского, герцога Лотарингии. Первой появилась площад Станислава, затем, когда в 1756 году французским королём Людовиком XV и императрицей Марией Терезией Австрийской (женой Франца I, императора Священной Римской империей и бывшего герцога Лотарингского) был подписан Договор об альянсе между Францией и Австрией, была спроектирована и построена Плас-д’Альянс. По заказу Станислава скульптором Поль-Луи Сиффле был создал фонтан в честь Альянса, который был установлен на узле между площадями.

Комплекс носит замкнутый характер, все площади имеют разную форму (Плас-Станислас — прямоугольная, Плас-д’Альянс — овальная, Плас-де-ла-Карьер — вытянутая), а стиль самого градостроительного ансамбля переходит от раннего французского классицизма к рококо и является связующим звеном между средневековыми кварталами Нанси с застройками эпохи Возрождения. Площади соединены полукруглыми колоннадами и триумфальной аркой, воспроизводящей формы древней арки Септимия Севера. От улиц площади отделены золочёнными решётками, которые вместе с фонтанами и фонарями являются выдающимися памятниками художественного литья. Что примечательно, площадь Станислава, окружённая по периметру роскошными особняками, расположена на территории бывшего герцогского огорода.

В 1983 году все три площади, как единый архитектурный комплекс, были включены ЮНЕСКО в список мирового культурного наследия.

Отрывок, характеризующий Эре, Эммануэль

Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.