Эрик Анундсон

Эрик Анундсон швед. Erik Anundsson/Eymundsson
Полулегендарный король Швеции

Э́рик А́нундсон/Эймундсон (швед. Erik Anundsson/Eymundsson; умер в 882) — шведский конунг, правивший в IX веке. Шведская энциклопедия Nordisk familjebok считает Эрика одним и тем же лицом с легендарным шведским конунгом Эриком Ведерхаттом.

Биография

В «Саге о Хервёр» Эрик упоминается как сын Анунда Уппсале:

Eiríkr hét sonr Önundar konungs, er ríki tók eptir föður sinn at Uppsölum; hann var ríkr konungr. Á hans dögum hófst til ríkis í Noregi Haraldr hárfagri, er fyrstr kom einvaldi í Noreg sinna ættmanna.

Эйриком звали сына конунга Энунда, который принял государство после своего отца в Уппсале; он был могущественный конунг. В его дни в Норвегии пришёл к власти Харальд Прекрасноволосый, который первым из своего рода стал единовластным правителем в Норвегии.

Снорри Стурлусон называет Эрика, жившего в одно время с Харальдом Хорфагером, Эймундсоном. Но поскольку согласно другим источникам (Римберт и Адам Бременский) предыдущий конунг известен как Анунд, вероятно, более правильной формой отчества является Анундсон. Например, в «Законе Готланда» позднейший конунг Анунд Якоб упоминается под именем Эмунд (Эймунд), равно как и под именем Анунд, поэтому отчество Эрика — не единственный случай смешения этих двух имён.

Согласно «Саге о Хервёр», его предшественником был его отец Анунд Уппсале и дядя Бьёрн из Хоги, а преемником — Бьёрн (отец Эрика Победоносного и Олафа Бьёрнсона). В «Книге о заселении Исландии» говорится, что Эрик и его сын Бьёрн правили во времена понтификатов Адриана II и Иоанна VIII, то есть в период 867—883 гг., время первого заселения Исландии. В «Саге о Харальде Хорфагере» указывается, что Эрик умер, когда Харальд Хорфагер уже в течение десяти лет как был королём всей Норвегии, то есть в 882 году.

Эрик упоминается в нескольких местах «Круга Земного». В «Саге об Олаве Святом» Торгню Лагман сообщает:

Торгнюр, мой дед, помнил уппсальского конунга Эйрика сына Эмунда. Он рассказывал, что когда тот был в расцвете сил, он каждое лето набирал войско и отправлялся походом в разные страны. Он подчинил себе Финнланд, Кирьяланд, Эйстланд, Курланд и многие земли на востоке. Еще и сейчас можно видеть построенные им земляные укрепления и другие сооружения. Но он все же не был столь высокомерен, чтобы не слушать тех, у кого к нему было важное дело.

В «Саге о Харальде Хорфагере» Снорри Стурлусон говорит, что Эрик также хотел расширить территорию Швеции на запад и иметь королевство столь же обширное, что и у шведского конунга Сигурда Ринга и его сына Рагнара Лодброка (то есть включавшее Раумарике, Вингулмарк и Вестфолл до острова Гренмара). Таким образом, он завоевал Вермланд, Западный Йоталанд и все земли к югу от Свинесунда (современный Бохуслен) и объявил своими берега Вика. Хране Гаутске (Хране Гёта) он назначил эрлом в землях между Свинесундом и Гёта-Эльвом. Население этих территорий признало Эрика своим конунгом.

Когда конунг Харальд Хорфагер приехал в Тёнсберг (в то время торговый город в Вике) из Тронхейма, он узнал об этом и очень разгневался. Он собрал в Фолле тинг и обвинил народ в предательстве, после чего некоторые согласились принять его правление, а некоторые были наказаны. Ему понадобилось всё лето, чтобы заставить Вик и Раумарике признать его власть.

Зимой Харальд узнал, что шведский конунг находился в Вермланде, тогда он пересёк лес Эд и приказал населению устроить торжество в его честь.

Самым влиятельным человеком в этой провинции был бывший воин Хальвдана Чёрного по имени Оке, и он пригласил норвежского и шведского королей в свою усадьбу. Оке построил новую усадьбу рядом со старой, она была построена в той же пышной манере, что и старая, где остались прежние украшения и драпировки.

Когда конунги прибыли, швед был размещён в старой усадьбе, а норвежец — в новой. Норвежский конунг жил в усадьбе с новыми позолоченными сосудами с гравировкой, светлыми, как стекло, и полными лучшей выпивки.

На следующий день конунги собрались уезжать. На прощание Оке отдал на службу Харальду своего двенадцатилетнего сына Уббе. Харальд поблагодарил Оке и обещал поддерживать дружеские отношения.

Тогда Оке отправился к шведскому конунгу, но тот был не в духе. Оке дал ему ценные подарки и сопровождал его по дороге до лесов. Эрик спросил Оке, почему он, его подданный, так по-разному встретил конунгов. Оке ответил, что у Эрика нет причин для осуждения его, потому что он жил в старой усадьбе, так как был стар, а норвежский конунг был в расцвете сил. После этих слов предательства, Эрику ничего не оставалось, как убить нахального и вероломного Оке.

Когда Харальд узнал об этом, он преследовал шведского конунга, пока не догнал его, но это случилось на самой границе Гёталанда, и норвежцы посчитали лучшим возвратиться. После этого Харальд всю следующую осень занимался уничтожением людей шведского конунга в Вермланде.

Следующей зимой Харальд разграбил и сжёг Ранрике. Затем норвежцы вторглись в Гёталанд и пересекли всю эту провинцию, выигрывая почти все битвы. В одной битве погиб Хране Гаутске. Тогда Харальд провозгласил себя правителем всех земель к северу от Гёта-Эльва и к северу и западу от озера Венерн, а для защиты этого региона с многочисленными силами назначил Гутторма Харальдсона.

См. также

• Швеция в раннем Средневековье
• Короли Раумарики

Литература

• Эрик // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Эрик Анундсон

Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.