Гейри, Эрик Мэтью

Эрик Гейри англ. Eric Gairy<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Главный министр Гренады
1961 — 1962
Монарх:	Елизавета II
Предшественник:	Джордж Клайн
Преемник:	Герберт Блейз
Премьер Гренады
1967 — 1974
Предшественник:	Герберт Блейз
Преемник:	он сам как премьер-министр Гренады
Премьер-министр Гренады
1974 — 1979
Предшественник:	он сам как премьер Гренады
Преемник:	Морис Бишоп
Вероисповедание:	католик
Рождение:	18 февраля 1922(1922-02-18) Данфермлайн (Гренада)
Смерть:	23 августа 1997(1997-08-23) (75 лет) Гранд-Анс (Гренада)
Отец:	Дуглас Гейри
Мать:	Тереза Гейри
Супруга:	Синтия Гейри
Дети:	Марсель Гейри, Дженнифер Гейри
Партия:	Объединённая лейбористская партия Гренады

Сэр Э́рик Мэ́тью Ге́йри (англ. Sir Eric Matthew Gairy; 18 февраля 1922, Данфермлайн (Гренада) — 23 августа 1997, Гранд-Анс (Гренада)) — гренадский профсоюзный, политический и государственный деятель, участник борьбы за независимость и социальные реформы, первый премьер-министр независимой Гренады. Глава правительства в 1961—1962 и 1967—1979 годах. Основатель и лидер Объединённой лейбористской партии. Проводил авторитарно-популистскую политику, установил диктаторский режим гейризма. Был свергнут переворотом Нового движения ДЖУЭЛ в 1979 году. После американской интервенции безуспешно пытался вернуться к власти. В 2008 году объявлен национальным героем Гренады.

Происхождение и работа

Родился в крестьянской семье. Родители Эрика — Дуглас и Тереза Гейри — были гренадцами африканского происхождения. Окончил католическую школу, в подростковом возрасте был церковным псаломщиком.

В 13 лет Эрик Гейри вынужден был уехать на заработки. Работал на нефтеперерабатывающем заводе острова Аруба, на Кюрасао, на американской военно-морской базе в Чагуарамасе (Тринидад и Тобаго).

Лейбористский лидер

В 1949 году Эрик Гейри вернулся на Гренаду. На следующий год основал Гренадский союз работников физического, морского и интеллектуального труда (GMMIWU). Проявил организаторские способности и харизму. GMMIWU активно участвовал во всеобщей забастовке 1951 года. Движение переросло в массовые беспорядки с многочисленными поджогами и получило название Red Sky — Красное небо. Восстановить контроль над ситуацией британские колониальные власти смогли только привлечением армейских подразделений. Эрик Гейри был взят под арест. После этих событий он приобрёл репутацию одного из ведущих профсоюзных вожаков Гренады.

В 1950 году Гейри основал и возглавил Объединённую лейбористскую партию Гренады (GULP), выступавшую с позиций радикального социального популизма. Партия Гейри вела агитацию среди плантационных рабочих и городской бедноты, организовывала акции протеста. Трижды — в 1951, 1954 и 1957 — избирался в законодательное собрание Гренады, пока не был выведен из электорального процесса прямым административным запретом. В политической жизни острова возникло понятие гейризм.

На выборах июля 1961 года GULP получила большинство мест в законодательном собрании. Эрик Гейри занял пост главного министра и министра финансов Гренады. Активно продвигал процесс предоставления острову независимости. В апреле 1962 был отстранён от должности по обвинению в нецелевом расходовании бюджетных средств. На следующих выборах победу одержала консервативная Национальная партия Гренады во главе с Гербертом Блейзом — главным политическим соперником Эрика Гейри на протяжении четверти века.

Гейри вернулся к власти на выборах 1967 и вновь одержал победу в 1972 году. Этот период был ознаменован скандалом на лондонском конкурсе Мисс Мира—1970. Победу одержала гренадка Дженнифер Хостен. Эрик Гейри был членом жюри. В этой связи существовали предположения, что при итоги конкурса были сфальсифицированы при его участии. Однако в Гренаде этот скандал способствовал росту популярности Гейри.

Как премьер ассоциированного государства Гейри состоял в Тайном совете Великобритании. В 1977 году был посвящён в рыцари Её Величества и именовался сэр Эрик Гейри.

Диктатура и аномалии

7 февраля 1974 года была провозглашена независимость Гренады. Эрик Гейри стал её первым премьер-министром. Генерал-губернатор Гренады Пол Скун в 1978 году был назначен по рекомендации Гейри.

Режим Гейри приобрёл выраженные диктаторские черты. Оппозиция жестоко подавлялась, вплоть до физических расправ, уличных расстрелов, избиений и убийств. Силовой опорой Гейри стала Банда мангустов — военизированное формирование криминальных элементов, рекрутируемое о принципу личной преданности. Жертвами боевиков стали, в частности, лидер партии Новое движение ДЖУЭЛ Морис Бишоп (жестоко избит в «Кровавый понедельник») и его отец Руперт Бишоп (застрелен).

Оппозиция называет бандитами тех, кого я рекрутирую в наш резерв. Не буду говорить, так это или нет. Но разве сталь не режут сталью? Я горжусь тем, что на мой призыв выйти на защиту Гренады, правительства, закона и порядка откликнулись люди, готовые к сложной и грубой работе.
Эрик Гейри, выступление по Радио Гренады 3 мая 1970

В политике Эрика Гейри и его партии чётко обозначился крайне правый антикоммунистический уклон. Были установлены связи с южнокорейским правительством Пак Чжон Хи, чилийским режимом генерала Пиночета, делегация Гренады в ООН солидаризировалась с чилийской хунтой. Гейри подвергался резкой критике со стороны пропагандистского аппарата СССР.

Появлялись аномальные мотивы, сходные с гаитянским дювальеризмом. Он публично провозглашал свою власть «данной Всевышним», ставил в ООН вопрос об изучении НЛО, которые, по его словам, дважды наблюдал лично.

Свержение и возвращение

В марте 1979 года Новое движение ДЖУЭЛ совершило государственный переворот (одним из лозунгов было: «Гейри, убирайся на НЛО»). В этот момент премьер-министр находился в Нью-Йорке, где собирался продолжать тему НЛО на заседании ООН. Весь период правления Мориса Бишопа — до осени 1983 — Эрик Гейри прожил в США.

Гейри безуспешно пытался склонить президента Картера к вмешательству в гренадские события. Вёл антикоммунистическую радиопропаганду на Гренаду и Тринидад и Тобаго. Выражал удивление в связи с весьма прохладным отношением к нему американских властей, политиков и общественности. Перебрался в Сан-Диего, где участвовал в деятельности клубов любителей НЛО.

В октябре 1983 года в руководстве Нового движения ДЖУЭЛ произошёл кровавый конфликт, в результате которого Морис Бишоп был отстранён от власти и убит. Последовала интервенция на Гренаду войск США и «пяти восточнокарибских демократий». Марксистский режим Нового движения ДЖУЭЛ был свергнут.

Эрик Гейри возвратился на Гренаду. В ходе предвыборной кампании он заявлял, что «стал другим человеком». Гейри обладал серьёзной поддержкой в стране, особенно в сельских районах и социальных низах, и рассчитывал на возвращение к власти. Но несмотря на антикоммунизм Гейри, такая перспектива не устраивала большую часть гренадского общества и администрацию США. Против Гейри была создана коалиция правоцентристских сил, объединённая в Новую национальную партию (NNP) во главе с Гербертом Блейзом.

Партия Гейри участвовала в парламентских выборах 1984 года и получила заметную поддержку — около 36 % голосов. Однако победу одержали консерваторы во главе с Гербертом Блейзом. Гейри предпринял ещё несколько попыток вернуться к власти, но они не увенчались успехом.

Оценки

Эрик Гейри скончался в 75-летнем возрасте на следующий год после перенесённого инсульта. Правительство Кита Митчелла (представитель NNP, политический противник Гейри) объявило национальный траур и организовало государственную церемонию похорон.

Мы потеряли настоящего государственного деятеля, человека, который искренне любил бедняков.
Кит Митчелл

Кончина Эрика Гейри была воспринята наблюдателями как своего рода «конец эпохи».

Дон Жуан в белом костюме, Гейри был одним из последних в поколении рабочих лидеров Вест-Индии, которые от имени профсоюзов бросили вызов колониальной «плантократии» и в конце концов добились независимости своих островов.

C 2008 года на Гренаде действует закон, согласно которому ежегодно утверждаются 15 национальных героев. Первым национальным героем Гренады был объявлен Эрик Гейри.

Личность и политика Эрика Гейри воспринимаются на Гренаде двойственно. Партия GULP и её сторонники считают Дядюшку Гейри борцом за национальное и социальное освобождение гренадцев, призывают продолжать и развивать традиции, связанные с его именем. Черты политического стиля Гейри просматриваются в выступлениях Фрэнсиса Алексиса и его Народного лейбористского движения. Оппоненты напоминают о авторитарности и жестокости Гейри.

Семья

Эрик Гейри был женат, имел двоих дочерей. Синтия Гейри — жена Эрика Гейри — играла видную роль в GULP, была депутатом парламента, занимала посты министра здравоохранения, министра образования, министра социальных услуг, министра по делам кооперации.

Дочь Эрика Гейри Марсель — посол Гренады в КНР. Другая дочь, Дженнифер, выступала администратором имущества Гейри после его смерти и занимается судебным иском к правительству о возвращении национализированных активов семьи.

Отрывок, характеризующий Гейри, Эрик Мэтью

«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.