Эрисман, Фёдор Фёдорович
| Фёдор Эрисман | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
Гонтеншвиль, |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Страна: |
Российская империя, Швейцария |
| Научная сфера: | |
| Известные ученики: | |
Фёдор Фёдорович Эрисма́н (настоящее имя — Фридрих Гульдрейх, нем. Friedrich Huldreich Erismann; 12 [24] ноября 1842, Гонтеншвиль, кантон Аргау, Швейцария — 31 октября [13 ноября] 1915, Цюрих) — русско-швейцарский врач-гигиенист; создатель основополагающих принципов общественной гигиены и социально-гигиенического направления медицины, пионер гигиены в России.
Содержание
Начало научной деятельности
Учился в сельской школе и классической гимназии в Арау, в 1861 году поступил на медицинский факультет Цюрихского университета, также слушал лекции в Вюрцбурге и Праге. В 1865 году сдал в Цюрихе экзамен на доктора медицины и стал ассистентом окулиста проф. Горнера. В 1867 году переехал в Гейдельберг, где продолжал медицинское образование и одновременно занимался изучением социальных наук (Эрисман был убеждённым социалистом и умер членом Социал-демократической партии Швейцарии). Тогда же женился на первой русской женщине-враче Надежде Сусловой. В 1885 году, после развода с ней, он женился на Софье Яковлевне Гассе — тоже враче; второй брак оказался исключительно счастливым, у супругов появились дети[1].
Деятельность в России
В 1869 году, после посещения Берлина и Вены, поселился в Петербурге; сдал в Петербургской медико-хирургической академии экзамены на степень доктора медицины, принял православие и имя «Фёдор Фёдорович». Сначала занимался частной практикой по глазным болезням. Одновременно исследовал глаза у учащихся средних учебных заведений и издал труд «О влиянии школы на происхождение близорукости». Работал над проблемой рациональной конструкции школьной мебели; изобрёл школьную парту. После этого занялся исследованием петербургских подвальных помещений и ночлежных квартир и, забросив частную практику, целиком отдался вопросам гигиены. В 1872 году отправился в Цюрих и Мюнхен; в течение двух лет совершенствовал свои знания у М. Петтенкофера и К. Фойта. В это время были написаны его основные работы — «Руководство по гигиене» в 3 томах и «Общедоступная гигиена». Во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов он руководил дезинфекционными работами в действующей русской армии. После окончании войны по заказу Московского земства совместно с А. В. Погожевым, Е. А. Осиповым[1] и Е. М. Дементьевым провёл исследование санитарного состояния более 1000 фабрик и заводов Московской губернии (1879—1885). С 1882 года он профессор кафедры гигиены на медицинском факультете Московского университета, преобразованную (1890) в гигиенический институт (с 1927 года — Московский НИИ гигиены им. Ф. Ф. Эрисмана). В апреле 1883 года получил степень доктора медицины в Московском университете — «во внимание к его ученым заслугам в области общественной гигиены». В 1884 году вошёл в специальный Строительный комитет под председательством Склифосовского по строительству клиник на Девичьем поле. С 1891 года руководил также вновь открытой санитарной станцией для исследования пищевых продуктов. Одновременно был санитарным врачом Московского и Богородского уездов; с его именем связана организация земско-фабричной медицины и земско-санитарного надзора над промышленными заведениями в Московской губернии.
Последние годы
В 1896 году за защиту студентов, арестованных во время студенческих волнений, был уволен из университета и уехал в Цюрих, где с 1901 года заведовал санитарной частью городского управления.
Был активным сотрудником Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, где стал автором ряда статей.
Память
- Бюст Эрисмана (1937, скульптор Шевкунов[2]) установлен в Москве перед зданием построенного им в Москве гигиенического корпуса медицинского факультета Императорского Московского университета (ныне там располагается медико-профилактический факультет ПМГМУ). Перед зданием корпуса растет посаженный им дуб, а неподалёку расположено здание учреждённой им гигиенической лаборатории, которое сейчас занято административно-хозяйственной частью ПМГМУ.
- В Петербурге его именем была названа больница.
- В Цюрихе именем Эрисмана названы улица и построенный при его консультативной помощи рабочий квартал.
- В Днепропетровске на Аллее выдающихся ученых Днепропетровской медицинской академии установлен памятник Ф. Ф. Эрисману.
Всего более поражало в нём то, что он из швейцарца превратился в русского, искренне полюбил Россию и отдал все лучшие годы своей жизни на служение ей.
— Автобиографические записи Ивана Михайловича Сеченова. — М., 1907
Напишите отзыв о статье "Эрисман, Фёдор Фёдорович"
Примечания
Литература
- Петров Б. Д. Ф. Ф. Эрисман. — М.: Медицина, 1970. — 63 с.
- Волков В. А., Куликова М. В. Московские профессора XVIII — начала XX веков. Естественные и технические науки. — М.: Янус-К; Московские учебники и картолитография, 2003. — С. 287. — 294 с. — 2 000 экз. — ISBN 5—8037—0164—5.
- Эрисман // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Эрисман, Фёдор Фёдорович — статья из Большой советской энциклопедии.
Ссылки
- [www.ozon.ru/context/detail/id/1892220/ Ф. Ф. Эрисман]
- [www.hls-dhs-dss.ch/textes/d/D14346.php Биография]. (нем.)
Отрывок, характеризующий Эрисман, Фёдор Фёдорович
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
