Эрифры

Эрифры Ἐρυθραί Руины амфитеатра на месте города Страна ТурцияТурция Область ИонияИония Координаты 38°22′58″ с. ш. 26°28′51″ в. д.38.38278° с. ш. 26.48083° в. д. / 38.38278; 26.48083    Показать/скрыть карты

Эрифры или Эритры (греч. Ἐρυθραί) — один из 12 городов Ионийского союза в области Иония на побережье Малой Азии.

Павсаний (VII, 3, 7) уточняет, что Эрифры были колонией, выведенной с Крита, в основании которой приняли участие критяне, ликийцы, карийцы и пафлагонцы.

Расположен в 22 км к северо-востоку от порта Кисс (современное название Чешме), на небольшом полуострове на равном расстоянии от гор Мимант и Корик, прямо напротив острова Хиос. На полуострове производилось превосходное вино.

Эрифры были примечательны тем, что здесь обитала пророчица, председательствующая над оракулом Аполлона — Эрифрейская Сибилла.

История

Павсаний (Paus. 7.3.7) говорит, что Эрифры были основаны критскими поселенцами под руководством Эрифра (в переводе «Красного»), сына Радаманта. В более поздний период пришел Кноп (Strab. 14,633), сын Кодра, с Ионической колонии, из-за чего город иногда называют Кнопополь. Город лежал не на побережье, а немного подальше от берега, и имел гавань на побережье под названием Кисс (Ливий, 36.43).

В 7 веке до нашей эры Эрифры были членом Панионийского союза. В течение 7-го века Эрифры вели войну против соседнего острова Хиос (Геродот 1.18). Город получил известность как производитель жерновов в период тиранического правления.

Эрифры никогда не были большим городом, он послал только восемь кораблей битве Ладе.

Эрифры считаются родиной двух пророчиц, одна из которых Сибилла, другая, Афинаида, жила во времена Александра Македонского.

Примерно в середине 4-го века до нашей эры город сблизился с Мавсолой. Примерно в то же время город подписал договор с Гермием, тираном Асса и Атарнея, о взаимной помощи в случае войны.

В 334 г. до н. э. город обрел свободу благодаря Александру Македонскому.

Когда Александр вернулся в Мемфисе в апреле 331 г. до н. э., посланники из Греции ждали его, сказав, что оракулы в Эрифрах, которые молчали в течение длительного времени, вдруг заговорили и подтвердили, что Александр был сыном Зевса.

После смерти Аттала III в 133 году до н. э. Эрифры процветали в качестве свободного города, но были прикреплены к римской провинции Азия. В это время Эрифры были известны своим вином, козами, древесиной и жерновами, а также пророчествами.

В римский период город был разграблен и его значение исчезло после землетрясений в 1-м веке нашей эры.

Город пережил возрождение при поздней Римской империи и в византийский период.

С середины 18-го века до начала 20 века город вел активную торговлю с Хиосом и Смирной (современный Измир) .

Описание

В городе было два весьма древних храма — храм Геракла, в котором находилась обладавшая чудесными свойствами статуя бога, и храм Афины Полиады.

Известные жители

• Гиппий Эритрейский — греческий историк, автор утерянной «Истории Эритр», единственный фрагмент из которой сохранился в «Пире мудрецов» Афинея.
• Сивилла Эритрейская (статья в английской википедии) — одна из сивилл.

Раскопки

Археологические раскопки ведутся в турецкой деревне Илдири. Руины включают хорошо сохранившиеся эллинистические стены с башнями, из которых пять все ещё видны. Акрополь (280 футов) имеет амфитеатр на северном склоне, и на востоке лежит много остатков византийских зданий.

Во время раскопок, начиная с 1964 года, были открыты греческий театр, гробница, алтарь для жертвоприношений (V века), римская вилла с мозаичным полом (II века).

Отрывок, характеризующий Эрифры

– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.