Эрменгильдо Гутьеррес

Эрменгильдо Гутьеррес исп. Hermengildo Gutiérrez
граф Коимбры
878 — 911/920
Предшественник:	новое образование
Преемник:	Ариас Мендес
Граф Португалии
895 — не ранее 899
Предшественник:	Лусидио Вимаранес
Преемник:	Онега Лусидеш
Вероисповедание:	Христианство
Смерть:	920(0920)
Род:	дом Мендес
Отец:	Гутьерре Эрменегильдес
Супруга:	Эрмесинда Гатонес
Дети:	сыновья: Ариас Мендес и Гутьерре Мендес дочери: Алдонса, Эльвира, Индеркина и Гудилона

Эрменгильдо Гутьеррес (Эрменежи́лду Гуте́рреш, также известен как Менду Гутерреш; исп. Hermengildo Gutiérrez, порт. Hermenegildo Guterres; умер в 920) — первый граф Коимбры (878—911/920), возможно, граф Португалии и Туя (895 — не ранее 899), родоначальник дома Мендес (Менендес).

Биография

Происхождение

Эрменгильдо Гутьеррес происходил из знатной галисийской семьи, первым достоверно известным представителем которой был его отец, граф Гутьерре Эрменгильдес. Предполагается, что предками Эрменгильдо были представители знатной семьи из Коимбры, происхождение которой некоторые генеалогии ведут от короля вестготов Эгики.

При власти мусульман члены семьи владели титулом «граф христиан Коимбры», но в 805 году один из предков Эрменгильдо бежал от мавров в королевство Астурия и обосновался вместе с семьёй в Галисии. Его потомки, Эрменгильдо и его братья Алоито и Осорио, стали родоначальниками трёх ветвей рода, давшего в следующие два века многих известных лиц, действовавших, в основном, в Галисии и Португалии.

Ранние годы

Первое датированное свидетельство об Эрменгильдо Гутьерресе в современных ему документах относится к 15 апреля 869 года, когда он упоминается в дарственной хартии монастырю Санта-Мария-де-Тиньяна. Заключённый им, возможно, около 865 года брак с Эрмесиндой, дочерью графа Эль-Бьерсо и Асторги Гатона, сделал его приближённым ко двору короля Астурии Альфонсо III Великого.

В качестве королевского военачальника Эрменгильдо Гутьеррес принял активное участие в Реконкисте, активизировавшейся с началом правления этого монарха. Предполагается, что Эрменгильдо содействовал Вимарано Пересу в расширении Португальского графства. Вероятно по приказу короля Альфонсо III, Эрменгильдо в 878 году совершил поход во владения Кордовского эмирата, во время которого штурмом овладел Коимброй. Укрепившись в крепости, он успешно отразил попытку эмира Мухаммада I вернуть себе контроль над городом и в награду был назначен Альфонсо III первым графом Коимбры.

Граф Коимбры

В последующие годы Эрменгильдо Гутьеррес значительно расширил свои владения, проводя политику заселения приграничных с владениями мусульман земель переселенцами из Астурии и Галисии, а также бежавшими от власти эмира Кордовы мосарабами. Предполагается, что уже вскоре под властью Эрменгильдо, кроме Коимбры, оказались также Визеу и Ламегу. Это сделало его одним из наиболее крупных владетелей Астурийского королевства и одним из наиболее приближённых к королю Альфонсо III лиц.

С начала 880-х годов имя Эрменгильдо Гутьерреса начинает регулярно появляться в королевских хартиях. В 881 году граф Коимбры упоминается как посол короля Астурии, посетивший Мериду. Влияние Эрменгильдо ещё больше усилилось с назначением его на высшую придворную должность Астурии — должность майордома (графа королевского дворца), о чём свидетельствует хартия, датированная 25 сентября 883 года.

В 887 году в Галисии против власти Альфонсо III Великого началось большое восстание, возглавленное герцогом Галисии Витицей. Эрменгильдо Гутьеррес был одним из немногих галисийских графов, сохранявших в полной мере верность королю все семь лет, которые продолжался этот мятеж. Он успешно противостоял попыткам Витицы захватить принадлежавшие ему земли и в 894 году смог пленить главу мятежников и в оковах доставить его к Альфонсо III. После казни Витицы все его владения в награду за верность были переданы королём графу Эрменгильдо. Предполагается, что вместе с ними в 895 году он получил от Альфонсо III и графства Португалия и Туй, конфискованные у графа Лусидио Вимаранеса, которыми Эрменгильдо Гутьеррес управлял, по крайней мере, до 899 года. Возможно, ему было передана и верховная власть над Галисией, так как в одной из хартий этого времени в отношении Эрменгильдо применён титул «герцог Галисии». Таким образом, под его властью, вероятно, оказались все западные области Астурийского королевства.

Связи графа Эрменгильдо Гутьерреса с королевской семьёй Астурии ещё больше усилились благодаря заключённому около 892 года браку его дочери Эльвиры с принцем Ордоньо, вторым сыном короля Альфонсо III. Впоследствии этот брак оказал значительное влияние на поддержку, которой всю жизнь Ордоньо пользовался у галисийского дворянства.

Точно неизвестно, как Эрменгильдо Гутьеррес отнёсся к мятежу принца Гарсии, поднятому им против своего отца в Галисии в 910 году и преведшему к отречению Альфонсо III Великого от престола. После раздела владений короля Альфонсо, графство Коимбра вошло в состав королевства Галисия, правителем которого стал зять Эрменгильдо Гутьерреса, король Ордоньо II.

Предполагается, что в 911 году Эрменгильдо Гутьеррес передал власть над своими владениями сыну Ариасу Мендесу, о чём свидетельствуют акты состоявшегося в этом году поместного собора в городе Овьедо, в которых Ариас назван графом Коимбры. Однако в некоторых других исторических источниках Эрменгильдо до самой своей смерти продолжал упоминаться с титулом графа.

Последние годы

О последних годах жизни Эрменгильдо Гутьерреса известно не очень много: в 910-х годах он засвидетельствовал несколько документов, из которых последний датирован 21 января 919 года.

Согласно преданиям, связанным с внуком Эрменгильдо, святым Росендо, в 920 году граф защищал город Порту от нападения эмира Кордовы Абд ар-Рахмана III: укрепившись на мосту через реку Риу-Тинту, он не позволил мусульманам переправиться на противоположный берег и захватить город.

Предполагается, что Эрменгильдо Гутьеррес скончался позднее в этом же году.

Семья

Граф Эрменгильдо Гутьеррес с около 865 года был женат на Эрмесинде Гатонес, дочери графа Эль-Бьерсо Гатона. Детьми от этого брака были:

• Ариас Мендес (умер не ранее 924) — граф Коимбры (911/920—не ранее 924)
• Гутьерре Мендес (умер в 933) — возможно, герцог Галисии около 930
• Эльвира (около 880—8 сентября/8 октября 921) — жена (с около 892) короля Леона Ордоньо II (около 873—924)
• Алдонса (умерла после 26 сентября 942) — жена графа Лоренсаны Гутерре Осореса; их дочь, Адосинда Гутеррес (умерла в 931) с 925 года была первой женой короля Леона Рамиро II (умер в 951)
• Эндеркина «Пала» (умерла ранее 947) — жена графа Луго Гундесиндо Эриса (умер после 947)
• Гудилона (умерла ранее 26 сентября 942) — жена графа Португалии Лусидио Вимаранеса (умер после 922)

Литература

• Alarcão J de. [www.books.google.ru/books?id=atKFHHNsuuYC&pg=PA51 Coimbra: a montagen de cenário urbano]. — Coimbra: Imprensa da Univ. de Coimbra, 2008. — P. 51—56. — 308 p. — ISBN 978-9898074300.

Ссылки

• [www.fmg.ac/Projects/MedLands/SPANISH%20NOBILITY%20EARLY%20MEDIEVAL.htm#HermenegildoGutierrezdiedafter912B Asturias, Galicia, Leon, nobility] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 21 марта 2010. [www.webcitation.org/66UjhoGfx Архивировано из первоисточника 28 марта 2012].
• [www.villamaria2.hpg.ig.com.br/as_familias_condais_portugalense.htm As famílias condas Portugalenses] (порт.)(недоступная ссылка — история). Проверено 21 марта 2010. [web.archive.org/20130731233216/www.villamaria2.hpg.ig.com.br/as_familias_condais_portugalense.htm Архивировано из первоисточника 31 июля 2013].
• [www.soveral.info/mas/Ribadouro%20-%20origens.htm Os Ribadouro. Proposta de reconstituição genealógica] (порт.). Manuel Abranches de Soveral. Проверено 21 марта 2010. [www.webcitation.org/674XRpLJ5 Архивировано из первоисточника 20 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Эрменгильдо Гутьеррес

Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала: