Эссе

Запрос «Эссе» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Эссе́ (из фр. essai «попытка, проба, очерк», от лат. exagium «взвешивание») — литературный жанр, прозаическое сочинение небольшого объёма и свободной композиции.

Эссе выражает индивидуальные впечатления и соображения автора по конкретному поводу или предмету и не претендует на исчерпывающую или определяющую трактовку темы (в пародийной русской традиции «взгляд и нечто»). В отношении объёма и функции граничит, с одной стороны, с научной статьёй и литературным очерком (с которым эссе нередко путают), с другой — с философским трактатом. Эссеистическому стилю свойственны образность, подвижность ассоциаций, афористичность, нередко антитетичность мышления, установка на интимную откровенность и разговорную интонацию. Некоторыми теоретиками рассматривается как четвёртый, наряду с эпосом, лирикой и драмой, род художественной литературы.

История термина

В качестве особой жанровой формы ввёл, опираясь на опыт предшественников, Мишель Монтень в своих «Опытах» (фр. Les Essais, 1580). Своим сочинениям, изданным в виде книг в 1597, 1612 и 1625, Фрэнсис Бэкон впервые в английской литературе дал название англ. essays. Английский поэт и драматург Бен Джонсон впервые использовал слово эссеист (англ. essayist) в 1609.

Развитие жанра

В XVIII—XIX веках эссе — один из ведущих жанров английской и французской журналистики. Развитию эссеистики содействовали в Англии Дж. Аддисон, Ричард Стил, Генри Филдинг, во Франции — Дидро и Вольтер, в Германии — Лессинг и Гердер. Эссе было основной формой философско-эстетической полемики у романтиков и романтических философов (Г. Гейне, Р. У. Эмерсон, Г. Д. Торо)..

Жанр эссе глубоко укоренился в английской литературе: Т. Карлейль, В. Хэзлитт, М. Арнолд (XIX век); М. Бирбом, Г. К. Честертон (XX век). В XX веке эссеистика переживает расцвет: к жанру эссе обращались крупнейшие философы, прозаики, поэты (Р. Роллан, Б. Шоу, Г. Уэллс, Дж. Оруэлл, Т. Манн, А. Моруа, Ж.-П. Сартр, Н. Хикмет, Олд. Хаксли).

Эссе в русской литературе

Для русской литературы жанр эссе не был характерен. Образцы эссеистического стиля обнаруживаются у А. Н. Радищева («Путешествие из Петербурга в Москву»), А. И. Герцена («С того берега»), Ф. М. Достоевского («Дневник писателя»). В начале XX века к жанру эссе обращались В. И. Иванов, Д. С. Мережковский, Андрей Белый, Осип Мандельштам, Лев Шестов, В. В. Розанов, позднее — Илья Эренбург, Юрий Олеша, Виктор Шкловский, Константин Паустовский, Иосиф Бродский. Литературно-критические оценки современных критиков, как правило, воплощаются в разновидности жанра эссе.

Эссе в зарубежной литературе

Эссе в литовской литературе

В литовской критике термин эссе (лит. esė) впервые использовал Балис Сруога в 1923. Характерными чертами эссе отмечены книги «Улыбки Бога» (лит. «Dievo šypsenos», 1929) Юзапаса Альбинаса Гербачяускаса и «Боги и смуткялисы» (лит. «Dievai ir smūtkeliai», 1935) Йонаса Коссу-Александравичюса. К примерам эссе относят «поэтические антикомментарии» «Лирические этюды» (лит. «Lyriniai etiudai», 1964) и «Антакальнисское барокко» (лит. «Antakalnio barokas», 1971) Эдуардаса Межелайтиса, «Дневник без дат» (лит. «Dienoraštis be datų», 1981) Юстинаса Марцинкявичюса, «Поэзия и слово» (лит. «Poezija ir žodis», 1977) и Папирусы из могил умерших (лит. «Papirusai iš mirusiųjų kapų», 1991) Марцелиюса Мартинайтиса. Антиконформистская моральная позиция, концептуальность, точность и полемичность отличает эссе Томаса Венцловы.

См. также

• Эссе (образование)
• Эссе в Википедии

Ссылки

• [magazines.russ.ru/inostran/2008/12/zhz10.html Александр Жолковский. Эссе]
• Александр Любинский. [ec-dejavu.net/e-2/Essay.html Эссе] // Любинский А. На перекрестье. — СПб.: Алетейя, 2007, с. 165—170

Отрывок, характеризующий Эссе

– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?