Эстел, Мэри

Мэри Эстел
Mary Astell
Род деятельности:	писательница, ритор
Дата рождения:	12 ноября 1666(1666-11-12)
Место рождения:	Ньюкасл-апон-Тайн, Англия
Гражданство:	Великобритания
Дата смерти:	11 мая 1731(1731-05-11) (64 года)
Отец:	Питер Эстел
Мать:	Мэри Эррингтон Эстел

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Мэри Эстел (англ. Mary Astell; 12 ноября 1666 — 11 мая 1731) — английская писательница-феминистка и ритор. Защитой равных образовательных прав для женщин заслужила титул «первой английской феминистки».

Жизнь и карьера

Уцелело всего несколько записей о жизни Мэри Эстел. Как объясняет биограф Рут Перри, «как у женщины у неё было мало или не было вовсе дел в мире коммерции, политики или права. Она родилась, она умерла; несколько лет она владела маленьким домом; у неё был счет в банке; она помогла открыть благотворительную школу в Челси: эти факты можно установить из публичных записей». Сохранились только четыре её письма, которые были адресованы влиятельным мужчинам того времени. В процессе исследования её биографии Перри обнаружила большее количество писем и фрагментов рукописей, но она отмечает, что если бы Эстел не писала богатым аристократам, которые могли позволить себе передавать по наследству целые имения, осталось бы очень мало свидетельств её жизни.

Мэри Эстел родилась в Ньюкасле 12 ноября 1666 года у Питера и Мэри (Эррингтон) Эстел. У её родителей было еще двое детей, Уильям, умерший в раннем детстве, и Питер, младший брат Мэри. Её крестили в церкви св. Иоанна в Ньюкасле. Семья принадлежала к высшему среднему классу. Отец Мэри был консервативным роялистом и англиканином, он управлял местной угольной компанией. Как женщина, Эстел не получила формального образования, но её обучал дома дядя, Ральф Эстел, бывший священник и неоплатонист, член основанной в Кембридже философской школы, поддерживавшей учения Платона, Аристотеля и Пифагора. Отец Мэри умер, когда ей было двенадцать, не оставив дочери приданого. Остатки средств семьи были вложены в образование сына, и Мэри была вынуждена вместе с матерью переехать к тете.

В 1688 году, после смерти матери и тети, Эстел переехала в Челси, Лондон, где ей посчастливилось познакомиться с влиятельными, связанными с литературой женщинами (включая леди Мэри Чадлай, Элизабет Томас, Джудит Дрейк, Элизабет Элстоб и леди Мэри Уортли Монтегю) и войти в их круг. Они помогли Эстел в развитии и публикации её работ. Она также была знакома с архиепископом Кентерберийским Уильямом Сэнкрофтом, известным благотворителем. Сэнкрофт помогал Эстел финансово, а также познакомил с её будущим издателем. Её первая книга вышла в 1694 году.

В 1700 году Мэри Эстел опубликовала эссе «Some Reflections upon Marriage». В этой работе она утверждает, что для дальнейшего здорового брака женщине следует сперва получить образование. Критикуя мужчин, которые женятся ради денег, власти или из тщеславного желания видеть рядом с собой привлекательную жену, Эстел пишет, что для большинства женщин такой брак не является здоровым состоянием, и образование может вооружить их навыками, необходимыми, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу. В третьем издании этого труда в 1706 году Эстел отвечает на критику и убеждает английских женщин стремиться к браку, основанному на настоящей дружбе, а не на необходимости или гордости.

Отдалившись от общественной жизни, в 1709 году Эстел основала благотворительную школу для девочек в Челси, где лично занималась организацией учебного процесса. Финансовую помощь в этом начинании она получала от своих покровительниц, леди Кэтрин Джонс и леди Элизабет Гастингс. В шестьдесят лет Эстел была приглашена жить вместе с леди Джонс, она приняла приглашение.

Эстел умерла в 1731 году, через несколько месяцев после мастэктомии по удалению раковой опухоли правой груди. В свои последние дни она отказывалась принимать посетителей и оставалась в своей комнате, думая только о Боге. Её похоронили на церковном дворе Chelsea Church в Лондоне. Эстел помнят за её способность свободно дискутировать и с мужчинами, и с женщинами, рассматривая вопрос положения женщин в обществе прежде всего с точки зрения философии (влияние Декарта), а не исторической очевидности, как пытались ранее. Теория дуализма Декарта, согласно которой тело и дух независимы друг от друга, позволила Эстел утверждать, что женщины так же, как и мужчины, способны к рассуждению, а следовательно, отношение к ним должно измениться: «Если все мужчины рождены свободными, то почему все женщины рождены рабами?»

Книги

В двух своих наиболее известных книгах, «A Serious Proposal to the Ladies, for the Advancement of Their True and Greatest Interest» (1694) и «A Serious Proposal, Part II» (1697), Эстел очертила свой план по учреждению учебного заведения нового типа для женщин, которое предоставило бы им возможность получить и религиозное, и светское образование. Эстел предлагала сделать карьерные возможности для женщин более широкими, чем только мать или монашка. Она хотела для всех женщин равной с мужчинами возможности провести вечность в раю с Богом, и считала, что для этого им нужен достаточный уровень образования и самосознания. Предложенный ей «монашеский» стиль образования должен был позволить женщинам жить в защищенной среде, без влияния внешнего патриархального общества.

Её предложение так и не было принято, критики сочли его «слишком католическим» для англичан. Позже идеи Эстел высмеивали в «Tatler» Джонатан Свифт и Ричард Стил. Даниэль Дефо восхищался первой частью предложения Эстел, но находил её план «невыполнимым». Тем не менее, Партисия Спринборг замечает, что идеи самого Дефо об академии для женщин, описанные им в «An Essay Upon Projects», не так уж отличаются от оригинального предложения Эстел. Несмотря на критику, Эстел имела интеллектуальное влияние в образованных классах Лондона.

Несколько лет спустя Эстел опубликовала вторую часть «A Serious Proposal», более подробно описав своё видение женского образования для леди. Она отбросила современный ей риторический стиль, где ораторы выступали перед аудиторией, наставляя, и предложила вместо этого разговорный стиль, которым «соседям» рассказывается о должном образе действий. Она ссылалась только на «Port-Royal Logic» как источник современного влияния, однако все ещё полагалась на классические теории риторики, представляя свои идеи. Эстел считала, что риторика как искусство не требует для мастерства мужского образования, и женщина может обрести необходимые навыки из естественной логики.

В начале 1690-х Эстел вступила в переписку с теологом и философом Джоном Норрисом после того как прочитала его «Practical Discourses, upon several Divine subjects». Письма проливают свет на мысли Эстел о Боге и теологии. Норрис посчитал письма достойными публикации, и с согласия Эстел опубликовал их как «Letters Concerning the Love of God» (1695). Её имя не появляется в книге, но её личность была вскоре раскрыта, и риторический стиль Эстел удостаивался многих похвал от современников.

Список работ

• A Serious Proposal to the Ladies for the Advancement of their True and Greatest Interest. London, 1694, 1697, 1701
• Letters Concerning the Love of God, between the author of the 'Proposal to the Ladies' and Mr John Norris. London, 1695
• Some Reflections upon Marriage. London, 1700
• Moderation Truly Stated: A Review of a Late Pamphlet Entitul’d 'Moderation a Vertue' with a Prefatory Discourse to Dr D’Avenant Concerning His Late Essays on Peace and War. London, 1799
• A Fair Way with the Dissenters and their Patrons. London, 1799
• An Impartial Enquiry into the Causes of Rebellion and Civil War in This Kingdom. London, 1799
• The Christian Religion as Profess’d by a Daughter of the Church of England. London, 1799
• Bart’lemy Fair, or An Enquiry after Wit. London, 1799

Ссылки

• [plato.stanford.edu/entries/astell/ Mary Astell at Stanford Encyclopedia of Philosophy]
• [oregonstate.edu/instruct/phl302/philosophers/astell.html Mary Astell(1666—1731)] at [oregonstate.edu/instruct/phl302/ Great Voyages: History of Western Philosophy]
• [www.luminarium.org/eightlit/astell/astellbib.php Excerpts from Astell’s works]

Отрывок, характеризующий Эстел, Мэри

Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.