Эстляндская трудовая коммуна

Эстляндская трудовая коммуна
Eesti Töörahva Kommuun
← 29 ноября1918 — 18 января1919 →
Флаг
Столица	Нарва
Крупнейшие города	Нарва, Тарту, Раквере
Язык(и)	эстонский, русский
Форма правления	Советская республика
Председатель Совета Коммуны
-	Яан Анвельт

К:Появились в 1918 годуК:Исчезли в 1919 году

Эстляндская трудовая коммуна (сокр. ЭТК; эст. Eesti Töörahwa Kommuuna, в современном написании: Eesti Töörahva Kommuun (ETK)) — провозглашённая 29 ноября 1918 года в Нарве и просуществовавшая до 18 января 1919 года советская республика на территории современной Эстонии.

Провозглашение Советской власти в Эстонии в 1917 году

После Октябрьской революции, произошедшей в Петрограде 7 ноября 1917 года, Советская власть была провозглашена также и в Эстонии. 1 февраля 1918 года исполком Совета рабочих и солдатских депутатов Эстляндии опубликовал проект конституции Эстляндской трудовой коммуны, в соответствии с которым будущая Эстонская Советская республика провозглашалось автономной республикой в составе Советской России.

28 ноября 1917 года Временный Земский Совет Эстляндской губернии провозгласил себя верховной властью в губернии до созыва Конституционного совета, однако вскоре был распущен большевиками.

Эстонские большевики в период оккупации Эстонии Германской империей

С началом 18 февраля 1918 года немецкого наступления на материковую часть Эстляндской губернии, собравшийся в Ревеле 19 февраля на чрезвычайное заседание, Земский Совет передал исполнительную власть в руки Комитету спасения Эстонии. 23 февраля этим комитетом был оглашён «Манифест народам Эстонии» (т. н. «Манифест о независимости»), объявлявший Эстонию независимой демократической республикой, нейтральной по отношению к российско-германскому конфликту. Вскоре Ревель был занят германскими войсками. В начале марта 1918 года вся территория Эстляндской губернии, а также Нарва, входившая в состав Петроградской губернии, была оккупирована немцами. Хотя во время немецкой оккупации большинство членов исполкома Эстляндского Совета рабочих и солдатских депутатов находилось в Советской России, некоторые из них остались в Эстонии на нелегальном положении. Немецкие оккупационные власти так же, как это сделал чуть ранее Комитет спасения Эстонии, отменили практически все нововведения и большевиков, и самого Комитета спасения.

19 мая 1918 года в Петрограде был создан Центральный комитет эстонских секций РКП(б) под председательством Яана Анвельта. 15 июля того же года на проходившей в Москве конференции эстонских секций РКП(б) было принято решение о создании Красных эстонских полков — эстонских подразделений Красной Армии (т. н. Эстонская красная армия).

12—14 сентября и 9 ноября в оккупированном немцами Ревеле произошли забастовки. Тем временем Ревельский Совет рабочих и солдатских депутатов обратился за поддержкой к правительству Советской России, которое ещё 13 ноября в одностороннем порядке аннулировало Брестский мир, после чего увеличило свою помощь действовавшим в Эстонии большевикам. Координация и политические контакты поддерживались через ЦК эстонских секций РКП(б).

Военно-политическая обстановка в Эстонии по окончании немецкой оккупации

После начавшейся в Германии 9 ноября 1918 года Ноябрьской революции, причиной которой было поражение Германии в Первой мировой войне, министр обороны провозглашённой немецкими революционерами Веймарской республики отдал 29 ноября приказ о выводе дивизий Германской имперской армии из Прибалтики. Однако в действительности немцы не торопились с выводом всех войск, так как надеялись использовать их для сохранения своего влияния в Прибалтике путём установления прогерманских режимов в Латвии и Эстонии. Опасаясь угрозы захвата Красной Армией территории своих новопровозглашённых государств, руководители борьбы за независимость Эстонии и Латвии, за неимением в своём распоряжении достаточных средств и времени для формирования национальных вооружённых сил, были вынуждены принять помощь, предложенную им командованием германской армии.

Сражение за Нарву

22 ноября 1918 года части 6-й Стрелковой дивизии 7-й Армии (командир армии — Е. Голубинский) в составе Северного фронта попытались взять Нарву лобовой атакой вдоль Ямбургского шоссе, но, неся большие потери, были отбиты слаженными действиями и массированным огнём немецких частей.

28 ноября 1918 года дислоцировавшиеся на правом берегу Наровы Красные эстонские полки и части 6-й Стрелковой дивизии РККА под командованием Н. Иванова, в распоряжении которой было 4 тысячи штыков и сабель, а также 19 пушек, предприняли вторую попытку взятия Нарвы, причём, согласно плану, часть подразделений должна была своим наступлением на главном направлении отвлечь внимание противника, в то время как усиленные ударные части одновременными ударами южнее и севернее Нарвы должны были перерезать пути отступления оборонявших город частей и захватить его. Город обороняли подразделения 405-го пехотного полка германской армии, только начавшие формирование части 4-го эстонского пехотного полка и добровольцы из Нарвской дружины Кайтселийта (Союз обороны Эстонии). Команда немецкой батареи, стоявшей на краю поля Йоала, развернула свои орудия в сторону частей Красной Армии и открыла огонь по приближающимся цепям бойцов Красных эстонских полков. При поддержке огня немецкого бронепоезда сводный эстонско-немецкий отряд предпринял контратаку и заставил красноармейцев отступить с большими для них потерями. В то же время Красная Армия высадила в Гунгербурге десант численностью в 500 человек, который, не встретив сопротивления немцев, начал быстро продвигаться в сторону деревень Рийги и Пеэтерристи. Взорвав за собой один из железнодорожных мостов, немцы отступили из Нарвы. Однако малочисленные эстонские части не считали возможным для себя далее удерживать Нарву и с боями начали отступление в западном направлении.

Потери сторон

В бою за город погибло около 80 солдат эстонских подразделений Красной Армии, в основном бойцов 2-го Феллинского (Вильяндиского) эстонского коммунистического пехотного полка. В числе погибших был и Яан Сихвер — организатор и член Реввоенсовета Красных эстонских полков и член ЦК эстонских секций РКП(б).

Провозглашение Эстляндской трудовой коммуны

Нарва с окрестностями до немецкой оккупации по решению исполкома Советов рабочих и солдатских депутатов была передана в состав Эстляндской губернии России. Однако Земский совет Эстонии, который считал себя верховной властью в Эстляндской губернии, своим решением постановил, что делать этого не следует.

После занятия Нарвы Красной армией в городе был образован Временный революционный комитет (ревком), провозгласивший 29 ноября создание Эстляндской трудовой коммуны. Об этом было объявлено на митинге в здании Александровской церкви Нарвы. Был сформирован Совет Коммуны под председательством Яана Анвельта. Нарва была объявлена временной столицей Эстляндской трудовой коммуны.

7 декабря 1918 года Совет народных комиссаров РСФСР издал декрет о признании независимости Эстляндской трудовой коммуны.

Деятельность Эстляндской трудовой коммуны

Состав Совета Эстляндской трудовой коммуны

• Яан Анвельт — Председатель Совета и комиссар обороны Эстляндской трудовой коммуны
• Виктор Кингисепп — комиссар внутренних дел ЭТК
• Эдуард Отто — председатель ЧК ЭТК
• Ханс Пегельман — комиссар народного хозяйства ЭТК
• Артур Вальнер — комиссар просвещения
• Йоханнес Мяги — комиссар иностранных дел (начиня с 20 декабря 1918 Макс-Альфред Тракманн) и народного контроля (позже Карл Мюлберг)
• Рудольф Вакман — комиссар соцобеспечения (и. о. Отто Рястас)
• Александер Рикс — комиссар финансов
• Йоханнес Кясперт — управляющий делами ЭТК

С февраля 1919 года начальником штаба Эстонских красных полков являлся Август Корк, бывший до этого (с декабря 1918) консультантом при комиссариате обороны Эстляндской трудовой коммуны.

У Эстляндской трудовой коммуны было собственное телеграфное агентство — ЭсТА, которым руководила Эльза Лелль-Кингисепп, супруга Виктора Кингисеппа, в 1917 году входившая в Исполнительный комитет Советов Эстляндии.

Декреты ЭТК

На территории Эстляндской трудовой коммуны вновь стали действовать декреты Советской власти, но в аграрном вопросе были допущены ошибки (на базе бывших помещичьих имений создавались только государственные хозяйства, земля не была передана крестьянам и др.), что настроило против большевиков часть крестьянства.

10 декабря 1919 года в праздник Знамения Божьей Матери Совет Эстляндской трудовой коммуны издал в Нарве декрет о выселении из страны всех лиц духовного звания как распространителей ложного учения. Через два дня вышло второе постановление, запрещавшее совершение богослужений под страхом смерти. 30 декабря 1918 года Народный комиссариат внутренних дел ЭТК передал все культовые здания в распоряжение местных исполнительных комитетов.

Красный террор

Декреты ЭТК преследовали цель полного уничтожения церквей в пределах Эстонии. На основании этих указов всё нарвское духовенство было арестовано. Священникам было выдано предписание покинуть страну в течение 24 часов. Отцы Александр Волков и Димитрий Чистосердов были расстреляны как черносотенцы, хотя в политической деятельности они замешаны не были. После расстрела их тела были брошены в нечистоты.
Протоиерей Владимир Бежаницкий, священник Нарвской Кренгольмской Воскресенской церкви, был подвергнут издевательствам. ^{[неавторитетный источник?]}

После того, как Юрьев (ныне Тарту) был занят большевиками, приказом от 29 декабря совершение богослужений было запрещено под страхом смерти и в этом городе.

Распоряжение от 31 декабря предписывало всем «попам» оставить город, чему православное духовенство не подчинилось. 4 января 1919 года был обнародован приказ о конфискации всего имущества церкви. В этот же день объявлялось, что «православному попу» Николаю Бежаницкому, брату протоиерея Владимира Бежаницкого, разрешено, ввиду преклонного возраста, оставаться в городе до 20 января, однако уже 5 января он был арестован в Георгиевской церкви и расстрелян вместе с епископом Платоном и настоятелем Успенского собора протоиереем Михаилом Блейве (в августе 2000 года отец Николай Бежаницкий был причислен к лику новомучеников российских на юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной церкви в Москве).

Отступление Красной Армии из Эстонии и ликвидация ЭТК

7 января 1919 года при поддержке Антанты началось совместное контрнаступление вооружённых сил Эстонской республики и белогвардейских сил под командованием генерала Н. Юденича. В результате контрнаступления 19 января была взята Нарва. В феврале 1919 года части Коммуны и 7-й армии РККА были вытеснены за пределы Эстляндской губернии. Совет Коммуны переехал в Лугу (по другим источникам — в Старую Руссу), где 5 июня 1919 года объявил о самороспуске и ликвидации Эстляндской трудовой коммуны.

Впоследствии несколько Эстонских красных полков, ранее подчинявшихся Совету Эстляндской трудовой коммуны, сражались на фронтах Гражданской войны в России против армий Колчака и Юденича, а также против войск Эстонской республики, захвативших часть территории Петроградской губернии России в 1919-1920 гг.

См. также

• Красные эстонские стрелки
• Освободительная война Эстонии
• История Эстонии
• Гражданская война в России
• Коммунистическая партия Эстонии
• Братское кладбище Северо-Западной армии 1918–1920 гг. в Нарве

Ссылки

• [www.moles.ee/05/Jan/25/15-1.php Накануне (статья о рассказе участника событий 1917—1919 гг. в Эстонии)] (рус.), «Молодёжь Эстонии» (25 января 2005).
• Эстляндская трудовая коммуна — статья из Большой советской энциклопедии.
• [www.riigi.arhiiv.ee/index.php?lang=est&content=naitused-15-0v&parent_btn=menu_11 НАРВСКИЙ ФРОНТ В ЭСТОНСКОЙ ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ ВОЙНЕ 1918—1920. НАРВСКОЕ СРАЖЕНИЕ 28.11.1918 г.]. — Информация на сайте Государственного архива Эстонии. [www.webcitation.org/66j5Oz7JT Архивировано из первоисточника 6 апреля 2012].

Литература

• Szajkowski, Bogdan. The Establishment of Marxist Regimes. London: Butterworths, 1982. p. 21-22. (ISBN 0-408-10834-7)
• [bdcol.ee/fileadmin/docs/bdreview/bdr-2002-8-11.pdf The Baltic States from 1914 to 1923: The First World War and the Wars of Independence]PDF (1.24 MiB) — in Baltic Defence Review No.8 Volume 2/2002

Отрывок, характеризующий Эстляндская трудовая коммуна

– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.