Эстонское имя
 |
Эту статью следует викифицировать. Пожалуйста, оформите её согласно правилам оформления статей.
|
Эсто́нские имена́, как и имена представителей большинства современных европейских народов, состоят из двух основных элементов: личного имени и фамилии. Обычно имя пишут перед фамилией; обратный порядок используется почти исключительно в упорядоченных по алфавиту списках и указателях (в том числе в заголовках статей классических энциклопедий). Помимо этих двух компонентов употребляется одно или несколько «средних имён». Отчество не используется.
Эстонские имена претерпели существенные изменения на разных исторических этапах развития эстонского народа. Следует учитывать что именные традиции у русскоязычных эстоноземельцев продолжают существенно отличаться от собственно эстонских, хотя современное законодательство страны не учитывает этого[1]. С декабря 2000 года МВД Эстонии (эст. Siseministeerium) является главным источником информации по статистике имён в стране, ежемесячно публикуя сведения по именам.[2]
Содержание
Дохристианский период
В дохристианский период эсты употребляли только личные имена, фамилии отсутствовали. Со времён эстонского язычества до нас дошли в документально зафиксированном виде не более 100 имён. Большинство из них вышли из употребления к XV—XVI векам. Однако, начиная с периода эстонского национально-культурного Возрождения XIX века, небольшое их количество было снова введено в обиход национальной интеллигенцией. К ним относятся: Лембит(у)/Lembit(u), Каиро, Химот/Himot, Меелис/Meelis и ряд других. Древние женские имена в документах не отражены вовсе. Однако в конце XIX века национальные будители реконструировали предполагаемые формы древних женских имён, которые, однако несут на себе отпечаток индоевропейского влияния в виде окончания -а и -е, ассоциирующегося с женским родов в русском, немецком, польском, испанском языках (Aita, Laine, Leida, Vaike, Maimu, Salme, Virve и др.). Следует отметить что финно-угорские языки не имеют категории грамматического рода, то есть в исконно эстонских личных именах раньше не было маркеров грамматического различения пола носителей имен. Для сравнения: муж. Juri и жен. Mart, муж. Aktо и жен. Aino, муж. Aat и жен. Aet. По причине отсутствия рода эстонские женские фамилии до сих пор ничем не отличаются от мужских, хотя в окружающих соседних языках (русском, латышском и литовском) фамилии имеют женские окончания.
Христианизация
Христианизация эстонцев сопровождалась принятием ими целого ряда христианских имён общеевропейского характера с сильным немецким влиянием. Вместе с ними были также заимствованные формальные внешние признаки грамматического различия между мужскими и женскими имен, например жен. Johanna от муж. Johannes. До начала Реформации в Эстонии господствовала старая система церковно-календарных имён: Maria, Kathrina, Elisabeth, Johannes, Andreas и др. С началом Реформации (XVI век) это строгая система была нарушена, и в эстонских семьях в широком употреблении осталось лишь незначительное количество старых христианских имен (Andres, Toomas, Jaan, Peeter, Ann, Anne, Mari, Malie, Tuna и др.). Поскольку до начала XIX века эстонцы были преимущественно крестьянами, фамилии среди них были крайне редки. У малочисленной эстонской знати и горожан они начали появляться с XIV века, но у сельского населения фамилии массово появились во времена Российской империи, в период описей 1816—1835 годов[3]. Поскольку и в это время этнические немцы продолжали сохранять своё доминирующее положение в эстонских городах и канцеляриях, большинство фамилий, данных эстонцам, были также почти исключительно немецкими. Многие эстонцы добровольно получали немецкие фамилии, чтобы лучше интегрироваться в крупных городах.
Независимая Эстония
В период Первой эстонской республики власти независимой Эстонии проводили кампанию по эстонизации имён и топонимов. Большинство немецких фамилий и имён было дословно переведено на эстонский язык в 1930-х годах: Вильфрид и Фридеберт превратились в Калева и Урмаса. Приблизительно в это же время в Эстонию пришла мода на создание большого количества искусственных имён на основе различных образных или звуковых ассоциаций и вариаций уже имеющихся имён (Анне, Аана, Ану, Айно, Айне), которые формально считаются отдельными именами. Например, Мерике, Пильве, Вайке дословно переводятся как именами «Морюшко», «Облачко», «Тихоня»[1]. Некоторые из них были заимствованы из эпосов: Айно — из финской «Калевалы», Линда — из «Калевипоэга». Общее число имён в эстонском языке достигает 70 000.[1]
Средние имена
До принятия закона об именах в 2004 году в Эстонии разрешалось давать ребёнку неограниченное количество средних (вторых, третьих и более) имён. После этого в Эстонии допускаются максимум два средних имени после первого, если все они пишутся отдельно, и одно, если они пишется через дефис после первого[1].
См. также
Напишите отзыв о статье "Эстонское имя"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 Вера Копти. [rus.postimees.ee/618048/chto-v-imeni-tebe-moem «Что в имени тебе моем…»] (рус.). Postimees (1.11.2011). Проверено 3 января 2016.
- ↑ [planeta-imen.narod.ru/imena/topestonia.html Популярные имена в Эстонии].
- ↑ [www.ejonok.ru/names/%D0%AD%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%BD%D1%86%D1%8B Имена народов мира. Эстонцы].
Отрывок, характеризующий Эстонское имя
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.
Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.
На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
