Эсьмоны

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Деревня
Эсьмоны
белор. Эсьмоны
Страна
Белоруссия
Область
Могилёвская
Район
Сельсовет
Координаты
Население
230 человек (2009)
Национальный состав
белорусы, русские.
Часовой пояс
Телефонный код
+375 2232
Почтовый индекс
213171[1]
СОАТО
7204840106

Эсьмо́ны (белор. Эсьмоны)[2] — деревня в составе Мощаницкого сельсовета Белыничского района Могилёвской области Республики Беларусь.

До декабря 2012 года деревня входила в состав упразднённого Эсьмонского сельсовета и являлась его административным центром.

В деревне расположены: лесничество, средняя школа-сад, клуб, библиотека, амбулатория, отделение связи, памятник воинам и партизанам, погибшим в годы Великой Отечественной войны, историко-краеведческий музей Эсьмонского УПК ДССШ, мемориальная доска на конторе бывшего совхоза «Эсьмоны».





Географическое положение

Деревня расположена на реке Осливка, притоке реки Друть в 15 км от г. Белыничи, 59 км от Могилева, 40 км от железнодорожной станции Славное.

Ближайшие населённые пункты д. Мокровичи, д. Алешковичи, д. Стёхово, д. Смогиловка, д. Кармановка, д. Заозерье, д. Майск, д. Хватовка.

Население

Археологический памятник

Близ Эсьмон находится докурганный могильник конца X-нач. XIII вв. 44 холмика высотой 0,8—1,5 м, диаметром 4—8 м, вершина некоторых обложена камнями. Могильник обследовали в 1889—1890 гг. М. П. Авенариус, в 1869 Л. В. Алексеев и Я. Г. Риер. Исследовано 6 холмиков. Захоронения одиночные и парные, в в горизонтальном и сидячем положении. Обнаружена глиняная посуда, бронзовые и посеребренные кольца. Уроженец здешних мест, белорусский литератор Микола Телеш в своё время писал: «За нашей деревней на запад в могучем лесу находится большое кладбище, на котором расположены огромные валуны шатром по четыре. Правда, сейчас сохранился только один большой камень, остальные — мелкие». Местные жители считают, что здесь похоронены солдаты наполеоновской армии, а под большим крестом — могила французского генерала. Видно, что здесь уже побывали «чёрные копатели».

История

Согласно могильнику, люди здесь жили уже в X в., если не раньше. До революции это было местечко, центр волости Борисовского уезда. В основном проживали евреи. В музее эсьмонской школы есть запись еврейской легенды о происхождении местечка. Будто бы в этих местах жили два еврейских рода, враждовавших между собой. Границей (осью) их владений была река, получившая название Ослик. Подобно Ромео и Джульетте, полюбили друг друга юноша Мина и девушка Эся. Стали они тайком встречаться ночью, и как-то, там, где Ослик суживался, построили мост, украсив его цветами. Тогда роды примирились и разрешили им пожениться. Тогда и стало называться местечко Эсьмоны.

Но, скорее всего, название произошло от фамилии владельцев усадьбы, которая здесь некогда была. Ближайшие местечки Белыничи и Головчин, заселенные евреями наравне с православными и католиками, принадлежали помещикам. Так что, вероятнее всего, Эсьмоны тоже.

Эсьмоны в начале XIX в. имели 60 дворов и 6 торговых лавок. К концу XIX в. население местечка выросло, изменился национальный состав, и на 305 православных жителей приходилось 214 евреев.

В Эсьмонах земледелием не занимались. Здесь жили кузнецы, столяры, кожевенники, портные, бондари, извозчики, угольщики, торговцы. Еврейские ремесленники имели скорняжные и швейные мастерские, смолокуренные и винокуренные промыслы, делали веревку из пеньки, сбрую для лошадей, занимались лесными промыслами, разводили рыбу в пруду. А сапожные изделия эсьмонских мастеров можно было встретить на рынках Смоленска и Москвы.

В 1897 г. эсьмонские евреи Ш. Эдель, М. Рабинович и Л. Фельдман открыли фабрику по изготовлению деревянных колодок для обуви под названием «Лер», которая потом стала называться товарищество «Осливка», по названию реки. Там работали 13 человек, имелся паровой двигатель. По сведениям за 1900 г. фабрика выпустила продукции на 7200 рублей, а количество рабочих увеличилось до 23. Среди них были 8 женщин. В местечке появились 4 водяные мельницы, а в соседней деревне Заозерье — паровая мельница[3].

В начале XX в. некоторые семьи и, прежде всего, еврейская молодежь стали уезжать в Петербург и Москву, в Германию и США.

В 1929 г. в Эсьмонах был организован колхоз им. Калинина. Евреи, которые не хотели вступать в него, организовали свой «Еврейский колхоз», располагавшийся в лесном массиве Хромыщино между деревнями Заозерье и Эсьмоны. У них там были хозпостройки, колодец, кони, и коровы. В субботу и на еврейские праздники колхозники не работали. Этот колхоз был ликвидирован в 1938 г.

В 1930-х гг. в старой деревянной синагоге открыли школу, где учились вместе еврейские и православные дети. На Песах еврейские дети приносили в школу мацу, а белорусы на свою Пасху угощали их крашеными яйцами и куличами. Но смешанных браков тогда в местечке не было. Еврейского кладбища в местечке тоже не было, хоронить возили в Белыничи и до революции, и после.

Из воспоминаний Татьяны Блинковой (Устинович): «В 30-х годах в старой деревянной синагоге открыли школу, где учились вместе еврейские и русские дети. Местечко наше было еврейское, свиней не держали. В Эсьмонах до войны был неплохой колхоз. Работали все вместе, а отдыхали каждый на свои праздники, и никто ни на кого не обижался. На всю деревню был только один пьяница, да на него никто внимания не обращал. Смешанных браков не было. Дома у соседей-евреев были такие же, как у нас, пожалуй, только было больше покупных вещей из магазинов или присланных родственниками, а в домах белорусов — почти все самотканое, „самошитое“.

В деревне в январе-июле 1944 года находился штаб партизанского соединения „Тринадцать“, под командованием Героя Советского Союза С. В. Гришина[4].

Уничтожение евреев

Перед войной в Эсьмонах было 58 дворов, проживали 255 человек. Больше половины из них были евреями. Практически все еврейское население местечка погибло в 1941—1942 гг. Выжили немногие, призванные в армию и выехавшие из Эсьмон ещё до войны. Уехать на восток в первые дни войны, по воспоминаниям, смогли лишь несколько человек. В 1941 году Эсьмоны оказались под немцами. В сентябре всех евреев Эсьмон погнали в Белыничи, где с евреями других местечек загнали в один квартал-лагерь (в прямоугольнике нынешних улиц им. Энгельса и Кирова), где содержались под охраной украинцев-полицейских, а позже немцев с овчарками. Ограды вокруг гетто не было, но выходить за территорию запрещалось.

„12 декабря 1941 года все еврейское население, находившееся в квартале-лагере, построили в колонну под предлогом переселения на жительство в Эсьмоны. Операцией занималась специальная команда немцев около 60 человек с собаками. Впереди колонны шли полицейские и заставляли всех занавешивать окна под угрозой стрельбы по ним. В 3 км от Белынич в лесу в урочище Мхи (в 1,5 км на юго-запад от бывшей деревни Задрудская Слобода) заранее были вырыты две ямы размером каждая 40х30х3 м. Здесь колонна была остановлена. Каждого человека по одиночке заставляли раздеваться до нижнего белья, зайти в яму и лечь лицом вниз, после заполнения ряда их расстреливали из автоматов. Здесь было уничтожено более 1600 человек. После этого вся одежда и обувь были на подводах доставлены в Белыничи, откуда часть вещей и ценностей карательным отрядом увезли в трех машинах в г. Могилев, а остальное роздано…“[5]

Из воспоминаний Татьяны Блинковой (Устинович):

Где-то через 3-4 дня после начала войны началась мобилизация. Наших мужчин выстроили возле церкви. Там всех собрали, отвели в Белыничи в Дом Красной Армии. Говорили, что Дардик и Бочаров не захотели идти в армию, боялись семьи оставить. Со своими семьями они поехали в Круглое, но вскоре вернулись. Наверное, было уже поздно. Перед отъездом они хотели сжечь свои дома. Но по просьбе сельчан, красноармейцы убедили их не делать этого. Был бой в 10 километрах от нас. Было очень страшно. Мы спрятались в овраге. Бомбили. Попала бомба в дома моего брата и убила его дочь-подростка. Немцы к нам пришли 6 июля. Всех выстроили прямо на нашей улице. Отдельно мужчин и женщин. Объявили, что нас освобождают, и теперь мы будем жить хорошо. Всем евреям сразу приказали нашить желтые звезды на одежду и ходить только с ними. Сначала в деревне жило несколько (2-3 человека) немцев-связистов. В нашем доме тоже жил немец. Вскоре эти немцы уехали, потом приехали другие немцы. Эти немцы и расстреляли девять молодых здоровых мужчин, в том числе Дардика Бориса и Бочарова. Пожилой еврей Вэлька тайком пошел вслед за ними и видел, как их уводили. Он видел, как они копали яму под дулами автоматов. Второй расстрел был на том месте, где сейчас стоит памятник, а тогда был разрушенный снарядом колхозный погреб для картошки. Это было где-то в конце июля. Тогда забрали не всех евреев, а как-то выборочно. По нескольку семей с каждой улицы. Собирать их начали рано утром, часов в восемь. Мы ещё спали и ничего не слышали. Проснулись от криков. К нам домой не заходили, а соседей-евреев забрали. Видно, немцы знали куда заходить. Всех собрали на колхозном дворе и долго там держали. Стрелять начали около полудня. Расстреливали немцы, приехавшие на машинах из Белынич. Тогда расстреляли и семью Лившицев. Вместе с евреями забрали и моего дядю. Мой дядя Семен Ясюкевич был председателем колхоза в Эсьмонах. Его спросили, как он живёт с евреями. Он ответил, что хорошо, тогда и его увели. Когда погнали евреев на расстрел, я видела, как один немец на крыльце укладывал посылку, наверное, домой в Германию из вещей, взятых в лавке Бочаровых. Он аккуратно паковал хороший отрез, шерстяной платок, браслетка и какие-то золотые вещи. А другой немец, пожилой, стоял рядом с крыльцом и плакал. Часть немцев, приехавших из Белыничей не занятых в расстрелах, ходили по еврейским домам и брали себе ценные вещи»[6].

См. также

Напишите отзыв о статье "Эсьмоны"

Примечания

  1. [zip.belpost.by/street/esmony-mogil-belynichskiy-esmonskiy Почтовый индекс населённого пункта Эсьмоны (Могилёвская область, Белыничский район, Мощаницкий сельсовет)]
  2. Нарматыўны даведнік «Назвы населеных пунктаў Рэспублікі Беларусь. Магілёўская вобласць», 2007 г.
  3. Российская еврейская энциклопедия, т. 4. — М., 2000
  4. [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=5249 Герой Советского Союза Гришин Сергей Владимирович]
  5. Акт Комиссии Белыничского района Могилевской области Белорусской ССР по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников от 4 декабря 1944 года (ГАМО, ф. 306, оп. 1, д. 10, с. 58- 59)
  6. Гибель местечек Могилевщины. Холокост в Могилевской области в воспоминаниях и документах. — Могилев, 2005

Литература

  • Акт Комиссии Белыничского района Могилевской области Белорусской ССР по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников от 4 декабря 1944 года (ГАМО, ф. 306, оп. 1, д. 10, с. 58- 59).
  • ГАООМО ф. 9, оп. 1а, д. 131, лл. 16-19.
  • Память. Белыничский район. — Мн. 2000.
  • Российская еврейская энциклопедия, т. 4. — М., 2000.
  • Гибель местечек Могилевщины. Холокост в Могилевской области в воспоминаниях и документах. — Могилев, 2005.
  • Из воспоминаний Стельмаковой Полины Александровны, 1917 г.р., Яд Ва-Шем 03/4729.

Ссылки

  • [nalog.gov.by/program/ssoato.html Населённые пункты Республики Беларусь]
  • [vl.nca.by/ Национальное кадастровое агентство Республики Беларусь]
  • [maps.by/ Государственный комитет по имуществу Республики Беларусь]
  • [mishpoha.org/library/03/0301.shtml Моя семья]
  • [www.sn-plus.com/culture/716-2010-03-13-14-02-49.html КАМЕННАЯ ТАЙНА ЗАОЗЕРЬЯ ]
  • [shtetle.co.il/shtetls_mog/esmony/esmony.html ЭСЬМОНЫ, ИСТОРИЯ МЕСТЕЧКА]

Отрывок, характеризующий Эсьмоны

Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе: