Этапирование осуждённых декабристов
 |
Даты в этой статье приведены по юлианскому календарю. |
Из 115 декабристов, осуждённых Верховным уголовным судом на каторжные и крепостные работы и на поселение, были этапированы 113 человек. Кроме них, причастных к участию в тайных обществах направляли в ссылку по решениям военно-полевых судов и по прямым Высочайшим указам.
Отправка осуждённых в Сибирь заняла два года (1826—1828), а на Кавказ — более двух десятилетий (1826—1848)[1].
В условиях нового явления в общественной жизни России — массовой политической ссылки — подготовка и проведение этапирования декабристов в особом порядке отражали стремление властей к обеспечению строжайшей секретности и изоляции. Отправка осуждённых к месту отбытия наказания в соответствии с действовавшим тогда «Уставом об этапах» не позволила бы Николаю I добиться немедленного достижения одной из главных целей вынесенного им приговора — политической смерти преступников.
Многое из механизма этапирования осуждённых декабристов было использовано репрессивным аппаратом России в более поздние времена, в том числе, и организаторами ГУЛАГа[2][3].
Содержание
Этапная система Александра I
В эпоху Александра I при реорганизации военно-охранительной системы, связанной с выполнением карательных функций государства, значительное внимание было уделено созданию и реформированию внутренней службы, в том числе, и в целях конвоирования ссыльнокаторжан.
Хронология реформирования
Особое положение Сибири, связанное с заинтересованностью властей в колонизации края, постоянным увеличением количества отправляемых туда ссыльнокаторжан и удаленностью мест наказания и ссылки, обусловило попытки правительства законодательно регулировать возникавшие при этапировании проблемы[4][5].
В 1807 г. конвоирование арестантов возложили на башкиров и мещеряков.
В 1810 г. службу передали казакам гражданского ведомства.
В 1811 г. из гарнизонных батальонов выделили формирования внутренней стражи, в задачи которой входила и организация сопровождения арестантов.
30 марта 1816 г. был издан указ, переименовавший внутреннюю стражу в Отдельный корпус Внутренней стражи.
В 1817 г. вводится этапная система препровождения арестантов. В составе ОКВС были сформированы этапные команды. С учётом региональных особенностей и маршрутов по сибирским губерниям обязанности внутренней стражи возлагались на Иркутский гарнизонный полк, Тобольский и Томский батальоны, в помощь которым были сформированы инвалидные команды в городах (соответственно, в Нижнеудинске, Верхнеудинске, Якутске, Киренске, Нерчинске, Тюмени, Ялуторовске, Ишиме, Омске, Туринске, Кургане, Таре, Енисейске, Канске, Бийске, Кузнецке, Нарыме и Красноярске) и заводах.
В этом же году учреждаются жандармские части внутренней стражи.
28 января 1822 г. было принято положение, которое определило порядок и способы применения оков к каторжникам, этапируемым в Сибирь.
22 июля 1822 г. Александр I утвердил законодательные акты — «Учреждение для управления сибирских губерний» и уставы о ссыльных и об этапах[6].
Этапирование по «Учреждению» 1822 г.
Предложения по реформированию системы управления каторгой и ссылкой разрабатывалось под руководством М. М. Сперанского и с участием будущего декабриста Г. С. Батенькова[7][8]. Ими была подготовлена большая часть проектов, посвящённых управлению сибирской ссылкой, в том числе уставы о ссыльных и этапах[9]. В то время невозможно было предположить, что всего через несколько лет они на опыте проверят эффективность разработанных уставов, только Сперанский окажется среди обвинителей, а Батеньков — среди осуждённых. Руководство приемом, распределением и общим учётом ссыльных возлагалось на Тобольский приказ о ссыльных, в который должна была поступать информация о каждом ссыльном: его продвижении до Тобольска, всех передвижениях на территории Сибири. Всех сосланных в Сибирь предписывалось этапировать через г. Тобольск. Распределять в партии допускалось только в губернских городах, откуда они могли отправляться раз в неделю и строго по расписанию — в день, определённый для данного губернского города. При формировании партий требовалось каторжан отделять от остальных ссыльных. Практиковалось заковывание в кандалы и цепи, прикрепление по несколько человек к железному пруту (отправка «по канату»)[10][11].
Путь по Сибири (от границы Пермской губернии через Тобольскую, Томскую, Енисейскую, Иркутскую губернии до Иркутска) был разбит на этапы: 40 этапов в Западной Сибири и 21 — в Восточной Сибири. На каждый этап определялась этапная команда из одного офицера, двух унтер-офицеров и рядовых солдат[12]. Этапные команды, которые размещались по трактам через одну станцию, проводив партию ссыльных до следующего этапа, возвращалась обратно. С 1823 г. Сибирский тракт через каждые 60 верст был обустроен этапными острогами и полуэтапами для отдыха. При каждом остроге был кузнец для снятия и заковывания кандалов.
Отправка декабристов в Сибирь
Первый конвой, уже 14 декабря 1825 г. по приказу Николая I препроводивший арестованных бунтовщиков в Петропавловскую крепость, возглавил командир Отдельного корпуса внутренней стражи генерал-адъютант Е. Ф. Комаровский[4]. Новый царь, лично руководивший разгромом декабристов на Сенатской площади, уже в ходе следствия «становился судьёй над своими политическими врагами, а его „препроводительные записки“ о предварительном аресте в некоторой степени были уже приговорами к наказанию»[13]. Он же утверждал доклад учрежденного манифестом от 1 июня 1826 г. и действовавшего по его указке Верховного уголовного суда.
Для отправки приговорённых в каторгу в Сибири был разработан особый порядок и план[14], свидетельствующие о стремлении Николая I быстро изолировать участников происшедшего. Он не мог позволить декабристам «путешествовать» через полстраны не только в составе партий других арестантов, но и в большой группе единомышленников, чтобы не возбуждать нежелательный интерес к необычным ссыльным.
Особый порядок
На приговорённых к каторжным работам декабристов не распространялось действие «Устава о ссыльных» и «Устава об этапах». Вопреки действовавшему законодательству, декабристов приговорённых к каторжным работам, везли в ножных кандалах. А. Е. Розен в своих «Записках декабриста» писал: «Не знаю, почему против принятого порядка[15] заковывали в железы дворян, осуждённых в каторжную работу; такому сугубому наказанию подлежат только те из каторжных, которые подвергаются новому наказанию или покушаются на бегство. Нельзя было опасаться побега, потому что на каждого ссыльного дан был жандарм для караула; всех отправляли на почтовых с фельдъегерями». Условия этапирования и содержания осуждённых определялись только указаниями царя и разработанными на их основе инструкциями различных учреждений, а с 31 августа 1826 г. — специально созданного «Особого комитета» по исполнению приговоров над декабристами. В него вошли начальник Главного штаба И. И. Дибич и главный начальник III отделения и шеф жандармов А. Х. Бенкендорф, как представители центральных органов исполнения приговора, генерал-губернатор Восточной Сибири А. С. Лавинский и комендант Нерчинских рудников С. Р. Лепарский, как непосредственные организаторы декабристской ссылки на местах[16].
В соответствии с утверждённым порядком, предписывалось:
— маршруты следования сохранять в тайне;
— в Сибирь из Петербурга отправлять только по Ярославскому тракту, минуя Москву;
— отправку производить не в один день, а группами по 2 — 4 человека через сутки, тайно и по ночам;
— при каждом преступнике иметь 1 жандарма, а при группе — 1 фельдъегеря.
Декабрист Н. И. Лорер вспоминал об указаниях, полученных сопровождавшим его фельдъегерем[17]: «…две ночи ехать, на третью ночевать, не позволять нам иметь ни с кем ни малейшего сообщения…»
Фельдъегерская доставка
Уже использовавший ранее фельдъегерей для сопровождения активных участников событий 14 декабря 1825 г. из крепостей на допросы в следственную комиссию, Николай I возложил на фельдъегерский корпус ответственность за распределение уже приговорённых к ссылке по крепостям временного содержания и за доставку осуждённых декабристов в Сибирь[18]. Для ускорения доставки и исключения возможности общения осуждённых между собой и с местным населением фельдъегеря имели особые предписания всем местным военным и гражданским начальникам по маршруту от Петербурга до Иркутска, «оказывать во всяком случае по требованию его скорейшее пособие, как равно и в снабжении его подводами»[19].
Уже первые доставки декабристов в Иркутск, тем не менее, выявили нарушения установленного порядка, связанные как со злоупотреблениями сопровождающих, так и с сочувственным отношением некоторых из них к ссыльным. Порядок сопровождения декабристов был ужесточен и в декабре 1826 г. Главный штаб утвердил новую инструкцию для фельдъегерей:
«1. Поручаются тебе государственные преступники, которых приняв в крепости от господина коменданта следовать с оными в (город) прямо по назначенному тебе тракту, отнюдь не переменяя оного и не заезжая никуда в сторону.
2. Везти сих преступников каждого на одной подводе с одним жандармом, для чего получишь прогонные деньги на (количество) подвод и откомандировано с тобой (число) жандармов, самому же тебе ехать сзади так же на особой подводе.
3. Никаких особенных повозок, бричек и тому подобного, дорогою, ни для себя, ни для арестантов не заводить и ни от кого не принимать.
4. На продовольствие арестантов получишь ты кормовые деньги по 50-ти копеек на человека в сутки, которые им в руки не отдавать, а иметь у себя.
5. Отнюдь не останавливаться дорогою нигде в трактирах, харчевнях и тому подобных заведениях и ни под каким предлогом в оные не заезжать, особенно в городах, а стараться доставать нужную на продовольствие пищу на самих станциях, дозволяя преступникам употреблять, что только необходимо нужно будет для поддержания сил и здоровья, но избегая всякой роскоши и излишеств, как-то больших обедов, употребления шампанских и других виноградных вин.
6. Дорогою нигде не допускать ни под каким предлогом свидания с арестованными и разговоров, а также, принимать от посторонних людей пособия.
7. Не позволять им нигде никаких писать записок, писем и вообще, какого бы рода ни было письменных бумаг; равно и на имя их таковых ниоткуда не принимать.
8. Никому не сказывать, кого и откуда препровождаешь.
9. Если кто из арестантов заболеет, то оставлять такого тогда только, когда предвидится, что не можно будет довести до места назначения без опасности для жизни. В таком случае, буде нельзя достигнуть города, то оставить оного в ближайшем по удобности месте, но не иначе как с одним жандармом, и при проезде через губернский или уездный город известить о том местное начальство для принятия нужных мер как для попечения в оном, так и для надзора.
10. В случае приключившейся арестанту какой болезни, по которой не нужно будет оставлять его на пути, позволяется тебе по усмотрению необходимости расковать его, но вместе с тем усугубить над ним надзор, когда же он получит облегчение, то иметь заковать его по-прежнему.
11. Во всяком неожиданном случае, если потребует нужда, как равно при затруднениях при получении подвод просить помощи со стороны местного начальника по открытому предписанию, которое тебе дано будет.
12. По доставлении арестантов к месту назначения сдать их и самому с жандармами отправляться обратно».
Маршрут, по которому отправляли большую часть осуждённых, проходил через города: Ярославль, Кострома, Вятка, Пермь, Екатеринбург, Тобольск, Тара, Каинск, Колывань, Томск, Ачинск, Красноярск, Канск, Нижнеудинск, Иркутск[20].
Фельдъегеря возили декабристов до Тобольска или Иркутска (далее те передавались местным властям и конвоировались внутренней стражей до назначенных мест), а также этапировали их при изменении мест наказания.
Фельдъегеря, возвратившиеся из командировки, давали объяснения о поведении в пути сопровождаемых ими лиц в Инспекторском департаменте Главного штаба.
Нарушения порядка этапирования строго наказывались. За разрешение расковать первых прибывших в Иркутск декабристов и временное направление их вместо Нерчинских рудников на работы в ближайшие заводы председатель губернского правления Н. П. Горлов был предан суду и освобожден от должности"[21].
Полковник корпуса внутренней стражи Штемпель, который позволил направленному «под присмотром» в Оренбург И. И. Завалишину задержаться на несколько дней в Москве и далее следовать не этапом, а в сопровождении унтер-офицера на подводе, был арестован на две недели[4].
Фельдъегерь Желдыбин, согласившийся за вознаграждение доставить письма И. И. Пущина родственникам, был арестован «за преступное пособничество»[22].
График отправки
Этапирование декабристов в Сибирь продолжалось два года — с 1826 по 1828 гг. Первые две партии, отправленные 21 и 23 июля 1826 г. состояли из 8 декабристов, осуждённых Верховным уголовным судом по I разряду к каторжным работам в Сибири.
Затем до конца сентября отправляли декабристов V—XI разрядов, приговорённых к поселению и в крепостные работы:
в Западную Сибирь — Березов, Нарым, Пелым, Сургут;
в Восточную Сибирь — Верхневилюйск, Верхнеколымск, Верхоянск, Витим, Жиганск, Киренск, Олёкминск, Среднеколымск, Туруханск;
в гарнизоны — Бобруйска, Владикавказа, Кизляра, Красноярска, Оренбурга, Семипалатинска, Томска и других,
а также сосланного по приговору «на житие в Сибирь» Муравьева А. Н.
Профессор М. Н. Гернет обратил внимание на то, что «облегченное» наказание приговорённых на поселение декабристов обернулось для некоторых из них изощренным характером этапирования: едва прибывших в назначенные места поселенцев ожидал царский приказ от 06.09.26 о переводе в другие пункты: «…приказ шел на далекие пункты поселения вслед за пробиравшимися туда декабристами, как будто для того, чтобы заставить их повторно испытать муки этапного переезда по необъятной Сибири»[13].
Уже после того, как в Сибирь доставили первых ссыльнокаторжан, оказалось, что там не были готовы к приему большого числа осуждённых.
Отправки приостановили и около 70 человек временно содержали в Петропавловской крепости, а остальные были развезены фельдъегерями по казематам других крепостей: Выборгской (Анненков, Муханов, Лунин), Динабургской (Булгари, Кюхельбекер В. К.), Кексгольмской (Барятинский, Вадковский, Горбачевский, братья Кюхельбекеры, Поджио А. В. , Спиридов), Роченсальмской (Арбузов, Бестужев А. А., Муравьев-Апостол, Тютчев, Якушкин), Свартгольмской (Батеньков, Бечаснов, Павло-Швейковский, Панов, Сутгоф, Штейнгейль, Щепин-Ростовский), Свеаборгской (Громницкий, Киреев, Лунин, Митьков, Норов, Муханов), Шлиссельбургской (Андреевич, Барятинский, Бестужев М. А., Бестужев Н. А. Вадковский, Горбачевский, Поджио И. В., Пущин И. И., Спиридов, Юшневский, Пестов, Дивов).
Основную часть узников Петропавловской и других крепостей начали отправлять в Сибирь 10 декабря 1826 г.
Вне графика были этапированы, отбывавшие наказание в крепостях:
В ноябре 1827 г. Раевский В. Ф. — «первый декабрист», арестованный ещё в 1822 г. — был отправлен из крепости Замосць (Польша) в Сибирь на поселение в Олонки. Вопреки установленному порядку фельдъегерю пришлось везти его через Москву.
10 июля 1834 г. Поджио И. В., приговорённый в 8 годам каторги, был отправлен с нарочным фельдъегерем в Сибирь на поселение в Усть-Куду после заключения в одиночной камере Шлиссельбургской крепости.
14 декабря 1835 г. Кюхельбекер В. К., приговорённый в 15 годам каторги, после заключения в крепостях (Кексгольмской, Шлиссельбургской, Динабургской, Свеаборгской), был отправлен в Сибирь на поселение в Баргузин.
14 февраля 1846 г. Батеньков Г. С., который был приговорён к 15 годам каторги и по решению царя провел в Петропавловской крепости не только весь срок каторжных работ, но и лишние 5 лет, был отправлен «с надёжным жандармским унтер-офицером» в Сибирь на поселение в Томск.
Отправка «по канату»
По решению гарнизонных судов некоторых участников тайных обществ, приговорённым к каторжным работам в Сибири, отправляли пешими этапами. Герцен написал «… Пешочком в Сибирь идти трудно и долго, но кое-кому из декабристов привелось…»[23].
5 сентября 1826 года в Могилеве по решению военного суда при Главной квартире Первой армии, офицеры Черниговского полка Быстрицкий А. А., Мозалевский А. Е., Соловьев В. Н. и Сухинов И. И. были приговорены к вечной каторге и отправлены по этапу пешком с партией арестантов из Киева в Москву через Козелец, Нежин, Глухов, Орел, Калугу. 1 января 1827 года Мозалевский, Соловьев и Сухинов, без заболевшего Быстрицкого, закованные в кандалы, были отправлены из Москвы в Сибирь через Казань. 12 февраля 1828 года черниговцы пришли на дневку в Читу, а 16 марта — в Зерентуйский рудник у границы с Китаем, проведя в пути 1 год 6 месяцев и 11 дней.
В Петербурге состоялось два военно-полевых процесса по делу нижних чинов принимавших участие в восстании на Сенатской площади.
В январе 1827 г. военным судом Московского полка участники восстания 14 декабря 1825 года унтер-офицер Луцкой А. Н. и рядовой Поветкин Н., а в июне того же года военным судом Гренадерского полка рядовые Долговязов П., Мезенцев Г., Рытов С., Соловьев Д., Трофимов Ф. и Федотов Т. были осуждены на бессрочные каторжные работы и отправлены по этапу с партией уголовных ссыльных из Петербурга в Москву и далее по Владимирке через Казань и Пермь в Тобольск.
Кроме того, военно-полевыми судами на различные сроки каторжных работ и поселение в Сибирь были осуждены на каторжные работы и отправлены в Сибирь члены других тайных обществ.
Осуждённые 15 апреля 1827 г. военным судом в Белостоке члены Общества военных друзей — Вегелин А. И., Вронский Л. И., Высоцкий И. С., Игельстром К. Г., Рукевич М. И. в сопровождении жандармов были доставлены в Тобольск. Из Тобольска уже пешком по этапу с партией каторжников Вегелин, Игельстром и Рукевич были отправлены в Читинский острог, а Вронский и Высоцкий в Омск.
13 сентября 1827 г. членов Оренбургского тайного общества Дружинина Х. М., Завалишина И. И., Колесникова В. П., Таптикова Д. П. отправили из Оренбурга через Стерлитамак, Пермь, Екатеринбург в Тобольск в ножных кандалах, скованными попарно (Колесников с Дружининым, а Таптиков с Завалишиным) и примкнутыми к пруту.[24]. В Читинский острог они пришли 9 сентября 1828 г.[25].
Из Читинского острога в Петровский завод
Декабристы, направленные работы в Читинский острог, оставались там до 1830 г. Только в конце 1828 г. им было объявлено о снятии кандалов. А летом 1830 г. заключённых отправили в тюрьму при Петровском заводе.
Узников разделили на две партии, которые 7 и 9 августа 1830 года вышли из Читинского острога[26][27]. Во главе одной из них шёл сам комендант генерал-майор С. Р. Лепарский, а во главе другой — племянник коменданта плац-майор[28].
Декабристы шли с конвоем[29]: «Впереди шел авангард, состоявший из солдат в полном вооружении, потом шли государственные преступники, за ними тянулись подводы с поклажей, за которыми следовал арьергард. По бокам и вдоль дороги шли буряты, вооружённые луками и стрелами. Офицеры верхом наблюдали за порядком шествия».
Партии выходили в путь около 3 часов утра с тем, чтобы после 9 часов остановиться на отдых. В день проходили 20 — 30 верст, через два дня пути устраивалась днёвка. Переход шёл по живописной местности Восточной Сибири. После нескольких лет проведённых в остроге узники использовали возможность почти безнадзорного общения между собой, с природой и местными жителями. На ночевки и отдых декабристов размещали либо в крестьянских избах, либо в специально приготовленных юртах. Облегченный режим переходов предоставлял желающим возможность заниматься этнографическими наблюдениями, рисованием, сбором коллекций растений и насекомых.
Пройдя около 650 верст за 48 дней обе партии в конце сентября 1830 г. прибыли к новому месту заключения.
На поселение после каторги
По мере окончания назначенных сроков узников, начиная с осуждённых по младшим разрядам, стали отправлять из Петровского завода в северные и глухие места Сибири. В соответствии с инструкцией военного министра Чернышева предписывалось «…преступников не селить вместе и не отправлять туда, где уже находятся подобные им лица, каковое правило соблюдать в точности и на будущее время»[30].
В 1828-1829 гг. были увезены Аврамов И. Б., Бриген, Выгодовский, Ентальцев, Загорецкий, Кривцов, Лисовский, Лихарев, Тизенгаузен, Толстой, Черкасов, Чернышев, Люблинский (всего 13 человек) — в селения Березов, Витим, Кондинское, Нарым, Пелым, Сургут, Тунка, Туруханск, Якутск;
В 1831-1833 гг. были увезены Аврамов П. В., братья Беляевы, Бобрищев-Пушкин П. С., Глебов, Иванов, Игельстром, Кюхельбекер М. К., Лорер, Мозган, Муханов, Нарышкин, Одоевский, Репин, Розен, Фаленберг, Фонвизин, Шимков (всего 18 человек) — в Баргузин, Верхоленск, Курган, Минусинск и другие селения Забайкалья, Енисейской, Иркутской и Томской губерний.
Находившихся в ведении военного ведомства ссыльные декабристы ехали до Иркутска в сопровождении офицеров и солдат. В Иркутске их передавали под полицейский надзор гражданским властям, которые отправляли их далее к назначенному месту поселения уже под присмотром урядников и казаков.
В 1836 г., когда строгости были уже частично ослаблены и было разрешено распределять декабристов по южным областям Сибири, на поселение были отправлены Анненков, Басаргин, Волконский, Вольф, Громницкий, Ивашев, Киреев, братья Крюковы, Лунин, Митьков, Муравьев А. М., Муравьев Н. М. , Свистунов, Торсон, Тютчев, Фролов, Штейгель, Якушкин (всего 19 человек).
27 июля 1839 г., из остававшихся в Петровском заводе 22 узников Андреевич, Арбузов, Барятинский, Бечаснов, братья Борисовы, Вадковский, Давыдов, Завалишин Д. И., Артамон Муравьев, Оболенский, Панов, Повало-Швейковский, Поджио А. В., Пущин И. И., Спиридов, Сутгоф, Трубецкой, Щепин-Ростовский, Юшневский, Якубович были разделены на несколько партий и отправлены на повозках под конвоем к местам поселения[26]. В начале августа 1839 г. выехали в Селенгинск, ожидавшие разрешения поселиться там вместе с К. П. Торсоном, братья М. А. и Н. А. Бестужевы. Жить в Петровском заводе остался по собственной просьбе только Горбачевский.
Декабристов старших разрядов распределяли по Сибири уже с учётом, в том числе, мнения самих ссыльных и их семейных и дружеских связей, сложившихся на каторге. Возникли своеобразные декабристские колонии[16][31]:
— Иркутская (в Урике проживали Волконский, Вольф, Лунин, А. М. Муравьев, Н. М. Муравьев, в Оёке — Трубецкой, Вадковский, в Разводной —братья Борисовы, Муравьев А. З. (с 1840 г.), Юшневский, Якубович, в Усть-Куде — Муханов (с 1841 г.), братья Поджио, в Елани — Муравьев А. З., Одоевский, Штейнгейль, в Олонках — Раевский);
— Ялуторовская — (Басаргин, Оболенский, Пущин И. И., Якушкин, Муравьев-Апостол, Оболенский, Враницкий, Тизенгаузен, Ентальцев, Черкасов);
— Тобольская (Анненковы, Барятинский, Басаргин, Башмаков (с 1853 г.), братья Бобрищевы-Пушкины, Вольф (с 1845 г.), Ивашев, Кюхельбекер В. К. (в 1846 г.), Муравьев А. М. (с 1844 г.), Свистунов (с 1841 г.), Фонвизин (с 1837 г.), Штейнгейль (с 1840 г.);
— Селенгинская (братья Бестужевы, Торсон);
— Минусинская (братья Беляевы, братья Крюковы, Мозгалевский, Фаленберг);
— Курганская (Басаргин (с 1842 г.), Башмаков (с 1838 г.), Бриген, Кюхельбекер В. К. (с 1840 г.) Лихарев (с 1830 г.), Лорер, Назимов, Нарышкин, Одоевский, Повало-Швейковский, Розен, Свистунов, Фохт (с 1830 г.), Щепин-Ростовский (с 1842 г.)
Установленные для декабристов-поселенцев правила не позволяли им отлучаться с места жительства далее 30 верст.
После амнистии
Пока был жив Николай I, у декабристов не было надежд на амнистию. Только 26 августа 1856 года, в день своей коронации, Александр II издал манифест, позволявший декабристам (к этому моменту в живых остались 34 человека) вернуться из Сибири и проживать (под надзором полиции) везде, кроме Москвы и Петербурга.
При этом, оставшийся после амнистии в Сибири Д. И. Завалишин за критику местной власти в 1863 г. был выслан во внутренние губернии России — жандармы Александра II повезли его по той же дороге, по которой 37 лет назад везли его жандармы Николая I тоже в ссылку, но в обратном направлении[13].
Отправка декабристов на Кавказ
В ссылку на Кавказ, в «южную Сибирь», как горько шутили в то время, причастные к событиям 14 декабря 1825 г. отправлялись по решению судов и указаниям Николая I (в сопровождении фельдъегерей или жандармов) под секретный надзор с ежемесячным донесением о поведении, «чтобы они не могли распространить между товарищами каких-либо вредных толков»[32].
В 1826-1828 гг. были отправлены[31]:
— 39 «менее виновных», не преданных суду, а подвергнутых административному наказанию (переведены «тем же чином»);
— 13 декабристов VIII—XI разрядов, разжалованных по решению Верховного уголовного суда в рядовые с лишением и без лишения дворянства, ранее сосланных в удаленные гарнизоны и крепости: Бестужев П. А., Бодиско Б. А., Веденяпин Ал. И., Вишневский, Кожевников, Коновницын, Лаппа, Мусин-Пушкин, Окулов, Оржицкий, Пущин М. И., Фок, Цебриков, а также Лачинов Е. Е. по решению Военного суда при 2 армии в Тирасполе.
В 1827-1848 гг. в ответ на прошения узников, по высочайшему разрешению Николая I искупать свою вину на Кавказе уже после завершения сроков наказания в местах ссылки были отправлены декабристы разных разрядов: в 1827 г. — Берстель, в 1829 г. — Бестужев А. А., Голицын, Толстой, Чернышев, в 1831 г. — Кривцов, в 1832 г. — Корнилович, Назимов, в 1836 г. — Игельстром, в 1837 г. — Вегелин, Лихарев, Лорер., Нарышкин, Одоевский, Розен, Черкасов, в 1838 г. — Загорецкий, Мозган, в 1839 г. — братья Беляевы, в 1841 г. — Дивов, в 1848 г. — Сутгоф.
Некоторым декабристам, несмотря на просьбы, было отказано в переводе на Кавказ: А. А. Крюкову (дважды: в 1840 и 1841 гг.), Мозалевскому (1842)[33], А. З. Мурввьеву (дважды: в 1837 и 1839 гг.), Фонвизину (в 1839 г.), Фохту (в 1837 г.)
Декабристы, определённые рядовыми в отдельный Кавказский корпус, назначались «в разные батальоны под строгий присмотр и с тем, чтобы они непременно несли строевую службу по их званию и без всяких облегчений»[13].
Николай I не захотел оставить декабристов в покое и по завершении службы на Кавказе. В соответствии с «высочайшим повелением» от июля 1832 г. в указах об увольнении офицеров, осуждённых Верховным уголовным судом, должны были быть обозначены их наказание за принадлежность к тайным обществам и запрет на въезд в обе столицы империи. В 1837 г. это требование было распространено и на офицеров, направленных в действующую армию не по приговору суда, а по личному разрешению царя.
Не были оставлены без внимания и «попавшие под влияние» восставших офицеров нижние чины. Около 3000 рядовых участников событий (Черниговского полка, 8-й пехотной дивизии, 8-й артиллерийской бригады, лейб-гвардии Московского полка, лейб-гренадерского полка и гвардейского экипажа) Николай тоже велел отправить на Кавказ. Их вели партиями в сопровождении конвоев внутренней стражи до Рыбинска пешком, затем до Астрахани и вдоль побережья Каспийского моря — на судах и далее пешком к местам назначения[4][34][35][36].
Напишите отзыв о статье "Этапирование осуждённых декабристов"
Примечания
- ↑ [cheloveknauka.com/sibirskaya-i-kavkazskaya-ssylka-dekabristov-1826-1856-gg Сибирская и кавказская ссылка декабристов, 1826 - 1856 гг.].
- ↑ [penpolit.ru/papers/detail2.php?ELEMENT_ID=1048 Система этапирования ссыльных в Восточной Сибири в XIX в.].
- ↑ [www.memorial.krsk.ru/Articles/2011Sovluk1.htm Политический арестант от декабриста до заключённого ГУЛАГа].
- ↑ 1 2 3 4 [www.e-reading-lib.com/bookreader.php/1004912/Shtutman_Samuil_-_Na_strazhe_tishiny_i_spokoystviya__iz_istorii_vnutrennih_voysk_Rossii__1811_-_1917_gg._.html Штутман С.М. На страже тишины и спокойствия: из истории внутренних войск России (1811 – 1917 гг.)].
- ↑ [do.gendocs.ru/docs/index-44892.html Хроника событий по материалам МВД].
- ↑ [bazazakonov.ru/doc/?ID=2748443 Учреждение для управления Сибирских Губерний от 22 июля 1822 г.].
- ↑ [penpolit.ru/papers/detail2.php?ELEMENT_ID=1079 Управления каторгой в Сибири в начале XIX века (правовой аспект)].
- ↑ [penpolit.ru/papers/detail2.php?ELEMENT_ID=1001 Правовое регулирование сибирской каторги в первой половине XIX века].
- ↑ Успешное решение проблемы «обустройства» Сибири, как основного места ссылки в России, позволило Николаю I отказаться от идеи упрятать декабристов в тюрьме Соловецкого монастыря — /в кн.: Гернет М. Н. История царской тюрьмы. Т. 2 — М.: Гос. изд-во юридической литературы, 1951, 512 с. — с.449
- ↑ Колесников В. П. Записки несчастного, содержащие путешествие в Сибирь по канату — С.-Пб.: Огни, 1914, 160 с.
- ↑ Кандалы в России просуществовали более 100 лет. Только 8 мая 1917 г. Временное правительство отменило все виды оков
- ↑ [bsk.nios.ru/enciklodediya/etapy-i-etapnye-komandy Этапы и этапные команды].
- ↑ 1 2 3 4 Гернет М. Н. История царской тюрьмы. Т. 2 — М.: Гос. изд-во юридической литературы, 1951, 512 с. — с.109
- ↑ [penpolit.ru/papers/detail2.php?ELEMENT_ID=1080 Наказание декабристов: долженствующее и реальное].
- ↑ В соответствии с „Жалованной грамотой“ Екатерины II от 21 апреля 1785 г заковывание в кандалы не должно было применяться к дворянам
- ↑ 1 2 [russiasib.ru/dekabristy-v-sibiri Декабристы в Сибири].
- ↑ [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000101/st050.shtml Н. И. Лорер. Записки моего времени. Воспоминание о прошлом].
- ↑ [www.gfs.ru/istoriya-sluzhby/rukovoditeli-rfs/mihail-dmitrievich-vasilev-1823 Руководители Российской фельдъегерской связи – М.Д. Васильев (1823-1827)].
- ↑ Дорога от Петербурга до Иркутска занимала от 24 до 37 дней. Ещё 15—20 дней занимал путь до Читы
- ↑ Н. В. Басаргин. Воспоминания, рассказы, статьи — Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1988, 542 с.
- ↑ [irkipedia.ru/content/gorlov_nikolay_petrovich Николай Петрович Горлов].
- ↑ [m.tululu.ru/bread_14657_284.xhtml Н.Эйдельман. Лунин].
- ↑ [vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/NYE/XIX/PART06.HTM Н. Эйдельман. Твой XIX век].
- ↑ В Красноярске они догнали отставшего от своего этапа черниговца Быстрицкого и Кучевского А. Л., арестованного ещё в 1822 году за образование тайного общества в Астрахани, осуждённого 13.01.1827 г. военным гарнизонным судом на каторжные работы в Нерчинские рудниках
- ↑ Рабинович М. Д. Новые данные по истории Оренбургского тайного общества. Вестник АН СССР, № 7. 1958
- ↑ 1 2 Воспоминания Бестужевых — С.-Пб.: Наука, 2005, 892 с.
- ↑ Записки декабриста Д. И. Завалишина — Mǜnchen: J. Marchlewski @ C°, 1904
- ↑ [slovari.yandex.ru/~%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8/%D0%92%D0%BE%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D0%B0%D1%8F%20%D1%8D%D0%BD%D1%86%D0%B8%D0%BA%D0%BB%D0%BE%D0%BF%D0%B5%D0%B4%D0%B8%D1%8F/%D0%9C%D0%B0%D0%B9%D0%BE%D1%80 Плац-майор, назначался для исполнения обязанностей помощника коменданта для наблюдения за внешним порядкомъ и караулом. При отсутствии коменданта плац-майор исполнял его обязанности].
- ↑ Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина — С.-Пб.: Наука, 2007,740 с.
- ↑ Буланова О. К. Роман декабриста. Декабрист Ивашев и его семья — М.: Изд-во Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1938, 408 с.
- ↑ 1 2 Декабристы. Биографический справочник -/под ред. М. В. Нечкиной — М.: Наука, 1988,448 с.
- ↑ [feb-web.ru/feben/griboed/critics/lit/lit_nas9.htm?cmd=2#11 Грибоедов и грузинские литературно-общественные круги].
- ↑ Лунин М.С. Письма из Сибири - М.: Наука, 1987, с. 399
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/5268/%D0%94%D0%95%D0%9A%D0%90%D0%91%D0%A0%D0%98%D0%A1%D0%A2%D0%AB Декабристы – солдаты и матросы].
- ↑ [www.oldmikk.ru/Page3_let_december_soldat.html Декабристы и «нижние чины»].
- ↑ [dekabrist.mybb.ru/viewtopic.php?id=594 Декабристы в Выборге].
Отрывок, характеризующий Этапирование осуждённых декабристов
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.
Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.
– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!
В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.
Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!
Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.
Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
