Харих-Шнайдер, Эта

Эта Харих-Шнайдер Eta Harich-Schneider

Эта Харих-Шнайдер (нем. Eta Harich-Schneider, полное имя Маргарета Эльфрида Берта, нем.  Margarethe Elfriede Berta; 16 ноября 1897, Ораниенбург — 10 января 1986, Гархинг) — немецкая клавесинистка. Жена писателя Вальтера Хариха.

Училась в Берлинской Высшей школе музыки как пианистка, затем занималась у Ванды Ландовской. Дебютировала как концертирующий исполнитель в 1924 году с премьерным исполнением фортепианной сюиты Пауля Хиндемита. Преподавала клавесин в Берлинской консерватории вплоть до 1941 году, когда отправилась в концертное турне по Японии. Турне имело большой успех, и Харих был предложен восьмилетний контракт. Она не только выступала с концертами, но и преподавала при японском императорском дворе, в начале 1940-х была дружна с Рихардом Зорге. В послевоенные годы преподавала в американском военном колледже в Токио.

В 1949 году Харих-Шнайдер переехала в Нью-Йорк, изучала японистику в Колумбийском университете и социологию в Новой школе социальных исследований. Во второй половине жизни Харих-Шнайдер была, прежде всего, крупным специалистом по японской музыке, автором монографий «Ритмические модели гагаку и бугаку» (англ. The Rhythmical Patterns in Gagaku and Bugaku; 1954) и «История японской музыки» (англ. A History of Japanese Music; 1973, издательство Оксфордского университета). В 1955—1961 годах преподавала клавесин в Венской музыкальной академии. В 1978 году выпустила автобиографию «Характеры и катастрофы» (нем. Charaktere und Katastrophen).

Отрывок, характеризующий Харих-Шнайдер, Эта

– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.