Этельнот
Поделись знанием:
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
| Этельнот Æthelnoth | |
| Архиепископ Кентерберийский | |
| Епископское посвящение | 13 ноября 1020 |
|---|---|
| Интронизация | 1020 |
| Конец правления | 1038 |
| Предшественник | Ливинг |
| Преемник | Эадсиге |
| Умер | между 28 октября и 1 ноября 1038 |
| Похоронен | Кентербери |
| Святость | |
| Праздник | 30 октября |
Этельнот (др.-англ. Æthelnoth; умер в период с 28 октября по 1 ноября 1038) — 31-й архиепископ Кентерберийский (1020—1038).
Биография
Этельнот был сыном элдормена западных округов Англии Этельмера[en] и внуком элдормена и хрониста Этельварда. Будучи монахом аббатства Гластонбери[en][1], он, по утверждению агиографа Осберна Кентерберийского[en], пользовался расположением короля Кнуда Великого с тех пор, как совершил таинство миропомазания Кнуда либо в Саутгемптоне (1016 год), либо при подписании мирного соглашения в Оксфорде (1018 год), но определённо до получения архиепископской кафедры[2]. Тем не менее, из-за ссоры короля с Этельмером, члены семьи последнего подверглись преследованиям, брат Этельнота Этельверд был казнён в 1017 году.
Видимо, затем последовало примирение, и 13 ноября 1020 года настоятель собора Христа в Кентербери Этельнот был с согласия короля Кнуда рукоположён в архиепископа Кентерберийского. В 1022 году он получил в Риме благословение Папы Римского Бенедикта VIII, который собственноручно надел на Этельнота паллий и торжественно возвёл его в архиепископское достоинство, после чего тот отслужил мессу по повелению Папы и пировал с ним[3]. Архиепископ вернулся в Англию с частицей мощей Аврелия Августина, которые он передал аббатству в Ковентри.
В 1023 году с разрешения короля Кнуда и при деятельном участии Этельнота были перенесены из Лондона в Кентербери мощи Святого Альфеджа [3] (возможно, для этого понадобилось преодолеть неудовольствие лондонцев). Архиепископ Кентерберийский поощрял короля к денежным пожертвованиям иностранным храмам и оказал монарху политическое содействие, рукоположив Гербранда в епископа Роскильдского[en][4] (Дания входила во владения короля Кнуда) и укрепив положение валлийского епископа Ллэндэффского[en] Джозефа (достоверность сообщения о рукоположении Джозефа Этельнотом оспаривается[5]). После смерти короля Кнуда в 1035 году началась борьба за престол между наследниками. По версии неизвестного автора энкомия королевы Эммы Нормандской (Encomium Emmae Reginae[en]), Этельнот занял принципиальную позицию в пользу сына вдовствующей королевы, отказавшись короновать Гарольда Заячью Лапу — он якобы возложил корону и скипетр на алтарь и запретил кому бы то ни было к ним прикасаться. В действительности есть веские основания сомневаться в аутентичности данных сведений[6].
Архиепископ Этельнот умер «в ноябрьские календы» 1038 года[7], в разных источниках называются даты 28 или 29 октября, либо 1 ноября 1038 года[8]. Впоследствии канонизирован, память празднуется 30 октября.
Напишите отзыв о статье "Этельнот"
Примечания
- ↑ The Oxford Dictionary of Saints, 2004.
- ↑ Timothy Bolton, 2009, pp. 80—81.
- ↑ 1 2 Англосаксонская хроника, 2010, с. 116.
- ↑ Egon Boshof, 2008, p. 48.
- ↑ Timothy Bolton, 2009, p. 127.
- ↑ Patterns of Episcopal Power, 2011, pp. 111—113.
- ↑ Англосаксонская хроника, 2010, с. 118.
- ↑ Emma Mason. [www.oxforddnb.com/view/article/8912 Æthelnoth] (англ.). Oxford Dictionary of National Biography. [www.webcitation.org/6Jcvaoafu Архивировано из первоисточника 14 сентября 2013].
Литература
- Англосаксонская хроника / З. Ю. Метлицкая. — СПб.: Евразия, 2010. — 288 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-91852-013-0.
- Bolton T. [books.google.ru/books?id=CV-1H24C_MwC&pg=PA81&dq=%C3%86thelnoth+%C3%86thelweard&hl=ru&sa=X&ei=1u4aUr6xOqTL4ASe6YGoDQ&ved=0CDUQ6AEwAQ#v=onepage&q=%C3%86thelnoth%20%C3%86thelweard&f=false The Empire of Cnut the Great: Conquest and the Consolidation of Power in Northern Europe in the Early Eleventh Century]. — BRILL, 2009. — 351 p. — ISBN 9789004166707.
- Boshof E. [books.google.ru/books?id=FVkCWJaLVLMC&pg=PA48&dq=%C3%86thelnoth+Gerbrand&hl=ru&sa=X&ei=cZ8dUu7JJIek4ASvvoDICQ&ved=0CFcQ6AEwBQ#v=onepage&q=%C3%86thelnoth%20Gerbrand&f=false Die Salier]. — W. Kohlhammer Verlag, 2008. — 345 p. — ISBN 9783170201835.
- Farmer D. H. [books.google.ru/books?id=cRjn9aC8zhIC&pg=PT304&dq=%C3%86thelnoth+Glastonbury&hl=ru&sa=X&ei=ywEbUpPaLoO74ATQhICoDg&ved=0CG8Q6AEwCQ#v=onepage&q=%C3%86thelnoth%20Glastonbury&f=false The Oxford Dictionary of Saints]. — Oxford: Oxford University Press, 2004. — 608 p. — ISBN 9780191579523.
- Cubitt Catherine. [books.google.ru/books?id=xEnkcBNfE3YC&pg=PA111&dq=%C3%86thelnoth+Harold+Harefoot&hl=ru&sa=X&ei=K9cdUr5hw8ngBMeWgJAE&ved=0CD4Q6AEwAg#v=onepage&q=%C3%86thelnoth%20Harold%20Harefoot&f=false Bishops and Succession Crises in Tenth- and Eleventh-Century England] // Patterns of Episcopal Power. Bishops in Tenth and Eleventh Century Western Europe / Ludger Körntgen, Dominik Waßenhoven. — Walter de Gruyter, 2011. — P. 111-127. — 226 p. — ISBN 9783110262032.
Рекомендуемая литература
- The historical works of Gervase of Canterbury, ed. W. Stubbs, 2 vols., Rolls Series, 73 (1879—1880)
- Willelmi Malmesbiriensis monachi de gestis pontificum Anglorum libri quinque, ed. N. E. S. A. Hamilton, Rolls Series, 52 (1870)
- F. E. Harmer, ed., Anglo-Saxon writs, 2nd edn (1989)
- A. Campbell, ed. and trans., Encomium Emmae reginae, CS, 3rd ser., 72 (1949)
- The chronicle of John of Worcester, ed. R. R. Darlington and P. McGurk, trans. J. Bray and P. McGurk, 2-3; OMT (1995-) vol. 2
- The early history of Glastonbury: an edition, translation, and study of William of Malmesbury’s De antiquitate Glastonie ecclesie, ed. J. Scott (1981)
- M. K. Lawson, Cnut: the Danes in England in the early eleventh century (1993)
- William of Malmesbury, Gesta regum Anglorum / The history of the English kings, ed. and trans. R. A. B. Mynors, R. M. Thomson, and M. Winterbottom, 2 vols., Oxford Medieval Texts (1998—1999), vol. 1
Ссылки
- Emma Mason. [www.oxforddnb.com/view/article/8912 Æthelnoth] (англ.). Oxford Dictionary of National Biography. Проверено 24 августа 2013. [www.webcitation.org/6Jcvaoafu Архивировано из первоисточника 14 сентября 2013].
Отрывок, характеризующий Этельнот
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
