Этикет в Европе

Этикет в Европе — это нормы и правила поведения, принятые в Европе. Стоит отметить, что европейский этикет не является общепринятым для всего региона, и в каждый европейской стране или провинции существуют свои историко-культурные нормы в этикете. Также этикет в Европе может разниться и по языковому принципу, например, как в Швейцарии, где проживают 4 основные языковые группы людей: германошвейцарцы, франкошвейцарцы, италошвейцарцы и реторманцы, в языках которых исторически существуют свои формы вежливости и обращения.

Несмотря на эту неоднородность, существует много норм и правил этикета, которые распространены по всей Европе, а также особенностей, которые являются общими для всего региона. Римская империя исторически является источником европейской культуры, а монаршие семьи, в которых, как правило, супруги были представителями разных королевских домов, а также знать, явились в истории Европы наиболее эффективным способом распространения духовно-культурных ценностей, ставшими общепринятыми для всей этой части Света. Ярким примером может послужить французская знать в Версале, которая окончательно сформировала общепринятый европейский этикет.

Язык и формы обращения

В Европе не принято отправлять анонимное письмо или письмо, подписанное кем-то, но не автором.

Многие языки имеют разные местоимения, которые обозначают формальность или знакомство при обращении. Это также применительно к общим фразам, например, «Как дела?». Использование неуместных форм может быть расценено как уничижение, оскорбление и даже как агрессия. И наоборот, использование официальных форм обращения к близким или друзьям, может быть расценена как невежливость, снобизм и отчуждённость.

Вежливость может выражаться в разных языках и областях по-разному. Например, обращение к человеку с почётом или титулом может быть нормой в одном языке, но чересчур формальным в другом.

В большинстве уголков Европы обращение к кому-либо по имени означает определённую дружбу между людьми. При общении с незнакомцами использование фамилии или официальной формы обращения является нормой, обычно до тех пор, пока люди не согласятся перейти на более неформальную форму обращения. Но это не применительно среди молодёжи, участников спецгрупп (например, студентов).

Цветы

В некоторых странах определённые цветы, такие как хризантемы, вручают только на похоронах. Во Франции красные розы дарят, когда кто-то влюблён. В Финляндии действует подобное правило, но красные розы также могут дарить выпускники, когда оканчивают школу и те, кто собирается поступать в университет. На Украине не принято дарить жёлтые цветы на свадьбу, так как они могут означать неверность жениха и невесты. В Викторианской Англии был разработан язык цветов.

Шляпы и пальто

В Европе считается неуместным ношение шляп и других головных уборов в помещении, особенно, в церквях, школах, дома и других высоко значимых общественных местах. Однако, в католических и православных церквях для женщин данное правило не действует, наоборот, всячески обязывают их покрывать свои головы, например, платками.

Ношение пальто, ботинок и других предметов верхней одежды внутри какого-либо дома считается неуместным и возмутительным. Сидеть за обеденным столом во время трапезы в верхней одежде и шляпе расценивается как невоспитанность и дурной тон. Также принято снимать шляпу при выражении почтения человеку. Снятие шляпы — это также форма приветствия, которая уходит своими корнями в Средневековье, когда рыцари снимали свои шлемы при встрече со своим королём, если не сделать этого, то это воспринималось как недоверие и враждебность.

Обувь

В некоторых европейских странах допускается ношение обуви в помещении, но в таких, как Австрия, Босния и Герцеговина, Болгария, Чехия, Хорватия, Дания, Эстония, Финляндия, Германия, Венгрия, Исландия, Латвия, Норвегия, Польша, Румыния, Казахстан, Сербия, Словакия, Швеция, и Словения это не принято и может быть воспринято как невоспитанность. В Великобритании это почти типично во всех случаях, связанные с детьми во время формальных церемоний, где подобное считается некоторым исключением. Взрослые, которые приходят в гости, могут не снимать обувь, но если только разрешил хозяин дома. Снятие обуви может рассматриваться как частичный отказ от формальности, которая неуместна для всех случаев. Обычно снятие обуви перед вхождением в дом во всём мире считается обычным делом, если она грязная и мокрая.

Деньги

Разговоры и вопросы о благосостоянии человека, его имуществе или успехе в бизнесе считается вульгарным. Люди редко будут говорить как много они зарабатывают или имеют в банке и никогда не будут требовать такой информации от других где-либо. Невежливым считается спрашивать коллегу о его зарплате, а в некоторых местах подобное и вовсе запрещено. Даже если информация о зарплате какого-нибудь госслужащего находится в открытом доступе или опубликована на сайте, всё равно считается крайне неуместным задавать вопрос: «Сколько Вы зарабатываете?».

Транспорт

При использовании эскалатора в Нидерландах, Франции, Испании, России и Великобритании люди встают по правую сторону для того, чтобы по левой можно было пройти. Безусловно, подобное неприменительно для узких эскалаторов. В странах, где это правило не имеет широкой известности, устанавливаются знаки, например, в Германии: «rechts stehen, links gehen» («стойте на правой, проходите по левой»). Все европейские страны, кроме Великобритании, Ирландии, Мальты и Кипра, ездят по правой стороне. В стародавние времена, средневековая знать держала свои мечи в правой руке, так, чтобы пешеходы и всадники могли пройти по левой стороне.

Порядок очереди

В Великобритании и Ирландии люди выстраиваются в прямолинейную очередь. Считается грубым попытки сломать её или пройти вперёд, чтобы задать вопрос, который может быть отклонён. Если человек оставил своё место в очереди, то чтобы снова вернуться в неё, ему необходимо заново занимать очередь. Также вызывает неодобрение, если кто-то занимает места и для своих друзей.

Обнажение

В Европе считается непристойным обнажать половые органы и анус. В случае с женщинами, считается неприличным обнажение груди, особенно демонстрации сосков, но не во всех странах оголение груди расценивается как правонарушение — всё зависит от местных законов страны. Также в некоторых европейских странах кормление грудью младенцев в общественном месте считается неприличным. В Европе считается серьёзным оскорблением демонстрация кому-либо голых ягодиц. Однако публичная нагота может быть разрешена в некоторых случаях, в зависимости от страны. На нудистских пляжах и в раздевалках бассейнов нахождение в одежде считается неприличным и необходимо находится раздетым. В саунах степень наготы зависит от правил определённой страны. Кто-то может прийти в сауну голым, а кто-то с полотенцем. В большинстве саун посетители могут на время, за плату, брать с собой полотенца. Также в саунах носят сланцы.

Трапеза

Правила за столом в Европе зависят от региона и социального контекста. Считается недопустимым класть локти на стол, а также говорить с набитым ртом. Вилку принято, в большинстве случаев, держать в левой руке, используя нож в правой руке для того, чтобы нарезать пищу мелкими кусочками.

Показ жизнедеятельности организма человека

Публичная демонстрация изжоги, отрыжки, мочеиспускания, испражнения, ковыряния в носу, чихания, изрыгания считается вульгарным и отвратительным. Считается невежливым не прикрывать рот или нос во время зевоты, чихания и кашля, особенно, за столом. Разговор с набитым ртом считается вульгарным.

Плеваться на улице считается неприемлемым, а в некоторых странах, таких как Великобритания это считается правонарушением, но за которое редко наказывают.

См. также

• Этикет в Северной Америке

Отрывок, характеризующий Этикет в Европе

– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.