Этнография

См. также: Этнология

Этногра́фия (от др.-греч. ἔθνος — народ и γράφω — пишу) — часть исторической науки, изучающая народы-этносы и другие этнические образования, их происхождение (этногенез), состав, расселение, культурно-бытовые особенности, а также их материальную и духовную культуру.

Предмет этнографии

Основным предметом этнографии является изучение народов мира, их духовной и материальной культур, их историческое развитие. Важное место занимает изучение этногенеза — истории возникновения того или иного этноса, становление социальных институтов. В последнее время уделяется внимание и межэтническим взаимоотношениям.

Этнография и этнология

Судьба двух названий во многом сопровождалась теми или иными историческими условиями. Так, в отечественном народоведении XVIII-XIX веках в основном употреблялось понятие «этнография», тогда как в западноевропейских странах употреблялись понятия «антропология» и «этнология».

Н. Н. Харузин (1865—1900) определял этнографию как науку, «которая, изучая быт отдельных племен и народов, стремится отыскать законы, согласно которым шло развитие человечества на низших ступенях культуры».

После непродолжительного употребления термина «этнология» в послереволюционные года, в 1920—1930 гг. народоведение снова возводится к понятию этнографии как науки о народах и вспомогательной исторической дисциплины. В это время отечественную науку о народах сформировали такие учёные, как С. А. Токарев («Этнография — часть исторической науки, изучающая материальную и духовную культуру, быт народов»), Ю. Бромлей, С. П. Толстов, Н. Н. Чебоксаров, Р. Ф. Итс и другие.

По поводу терминологии Р. Ф. Итс (1928—1990) писал:

Предлагаемое некоторыми советскими исследователями изменение названия "этнография" на "этнология" либо выделение на основе теоретических аспектов этнографии той же "этнологии" не оправдано и не способствует терминологической ясности, так как под термином "этнография" давно уже понимается не столько "народо (этнос) -описание (графо)", сколько "народоведение", что практически является русским переводом термина "этнология"

Коренной сдвиг в употреблении как термина, так и самой науки происходит в 1990-е годы. После принятия решения о переименовании Института этнографии АН СССР в Институт этнологии и антропологии, происходит фактически раздвоение понятия, образование двуязычия. Во-многом это связано с деятельностью директора института В. А. Тишкова:

Не так-то просто было решиться на переименование института и дисциплины в целом из этнографии в этнологию, если несколько поколений формировалась идентичность ученых как этнографов, а само слово «этнография» сохраняло своё достойное содержание. Критиков и обидных высказываний на этот счет было много до и после того, когда Президиум РАН в 1990 г. принял постановление переименовать институт, а союзников было очень мало. Мне было важно модернизировать дисциплину, вписать её в мировое этнологическое и антропологическое знание, сохранив при этом цеховую основу нашей науки – её этнографический метод .

Конец 1980-х – начало 1990-х гг. были временем разброда и даже раскола в некогда казавшемся дружном сообществе советских этнографов. Мне казалось, что создание национальной ассоциации и проведение дисциплинарных конгрессов необходимы для развития отечественной этнологии и антропологии и для исполнения координирующей роли института. Ассоциация этнографов (именно этнографов, чтобы не совершать насилие над всем отечественным сообществом!) и антропологов России была создана. Первый конгресс прошел в 1995 году в г. Рязани. В нем участвовало около 80 ученых, в том числе из Грузии и других новых государств. Сильно покусанные комарами в пойме р. Оки, где было место проведения конгресса, эти люди заложили новую традицию. VII Конгресс в 2007 г. в г. Саранске собрал более 700 участников! Эта традиция будет жить долго .

Двуязычие сохранилось, что ярко выражено в наименовании кафедр — Кафедра археологии, этнографии и источниковедения АлтГУ, Кафедра этнографии и музееведения ОмГУ, Кафедра антропологии и этнографии СПбГУ:

В последние годы в России все чаще науку, изучающую народы Земли, их культуру и бытовой уклад, традиции и обычаи, начинают называть не этнография, что буквально означает "народоописание", как это было принято в нашей стране в XIX и в первой половине XX в., а этнология, т. е. "народоведение", как это принято в ряде научных школ Запада. Кафедра Петербургского университета и своим наименованием и своей учебной программой стремится продолжать традиции отечественной науки, заложенные в нашем городе с самого его основания. В понятие этнография кафедра по-прежнему, как это было в российской науке XIX в., вкладывает как эмпирическое, описательное содержание процесса изучения народов, так и теоретическое, этнологическое, осмысление закономерностей их развития и взаимодействия. Сегодня основным объектом внимания этнографии (этнологии) является биосоциальная общность - этнос (народ), а основной задачей этнографов - исследование вопросов, связанных с образованием этносов, их расселением, внутренними и внешними особенностями, их региональными и глобальными взаимосвязями.

Проблема понятия «этнос» в этнографии

Ещё в XIX веке возникают первые попытки объяснить, что означает понятие «этнос», «народ». Одним из первых попытался это сделать А. Бастиани. Он пришёл к выводу, что типами существования этноса являются нация, народность, племя, как самодостаточные, самопроизводящиеся путём воспроизведения этнического самосознания и этнически однородных браков, целостные и устойчивые, односистемные образования. Впрочем, такое объяснение не смогло удовлетворить исследователей, так как не учитывало факторы, например, этнокультурной и языковой ассимиляции.

Под влиянием трудов эволюционистов, а также трудов К. Маркса и Ф. Энгельса, появляется новая теория — этносы как социальные группы, возникшие в ходе исторического процесса (в трудах марксистов он часто выглядел так — племя, народность, капиталистическая нация (а иногда и без этого периода), социалистическая нация).

В СССР также велись исследования на тему сущности понятия «этнос». Одно из основных теоретических положений было выдвинуто академиком Ю. В. Бромлеем, который выделил этнос как «этникос» в локальном смысле и этнос как этносоциальный организм. Ю. Бромлей разделял понятия «этникос» и «нация», так он писал: «Этникосы и этносоциальные организмы — основные виды этнических общностей. Но ими этническая структура человечества не исчерпывается. Многие этносы, особенно крупные, нередко сами состоят из так называемых этнографических групп или субэтносов. Этими терминами принято обозначать территориальные части этноса, отличающиеся локальной спецификой разговорного языка, культуры и быта, имеющие иногда самоназвание и как бы двойственное самосознание. Этнографические группы часто ведут своё происхождение от вошедших в народность или нацию племенных компонентов. Иногда они возникают при социально-религиозной дифференциации этноса, а также в результате сильного расширения этнической территории, когда мигрирующие части этноса попадают в различную природную среду, взаимодействуют с различными соседними этносами и т. д.»

В современной России исследованием проблематики «этноса» занимается, в частности, В. А. Тишков, который выстраивает свою теорию на основе зарубежных исследований. Следует отметить, что одной из причин зарождения конструктивизма (такое название получила это теория) стало обострение национального вопроса в некоторых зарубежных странах. Понятие о расе в ней заменено на «фенотип».

Важнейшим понятием в современной этнологии и этнографии является понятие «этничности» как совокупности языковых, культурных и других признаков, отделяющую один социум от другого.

Методы этнографии

Основным методом этнографии является непосредственное наблюдение быта и нравов народов земного шара, их расселение и культурно-исторические взаимоотношения, с последующим их анализом. Поскольку этнография изучает современные народы не только в их существующем, но и в их историческом и культурном развитии, этногенезе и истории становления социальных институтов, то используются также и письменные и вещественные источники.

Методом непосредственного наблюдения является работа этнографа на территории его исследования, и именуется полевым этнографическим исследованием (Полевая этнография)

Полевая этнография — исследования, ведущиеся среди живых народов с целью сбора первоначальных этнографических данных об отдельных структурных компонентах традиционно-бытовой культуры и их функционирования как определенной системы.

Все полевые этнографические исследования можно разделить на два типа:

• Стационарные — долгое проживание среди изучаемого народа, в результате чего этнограф более глубоко узнает его материальную и духовную культуру, а также быт. Из недостатков — малый охват территории, а следовательно и невозможность сравнительного исследования с другими областями (Яркими представителями были В. Г. Богораз, Л. Я. Штернберг, Н. Н. Миклухо-Маклай, Б. Малиновский и др.).
• Экспедиционный — наиболее распространенный метод сбора этнографического материала, позволяет за короткое время (от нескольких недель до пары месяцев) собрать материал о быте, жилище, одежды, утвари то есть о том, что не требует стационарного наблюдения.

Во время полевых этнографических исследований используют следующие методы:

• Наблюдение — метод, при котором исследователь вживается в изучаемую среду, различают простое — наблюдение со стороны или внутреннее, когда исследователь принимает участие в жизни изучаемого социума.
• Опрос — метод сбора первичной информации. Этнограф сначала составляет вопросник, а потом беседует по нему с жителями.
• Анкетирование — метод, при котором исследователь не лично беседует с информатором, а путём анкеты (через почту, путём раздачи листовок или прессы)
• Интервью — личная беседа с использованием вопросника.

Также следует отметить:

• Метод пережитков — изучение тех или иных явлений, которые ещё остаются у народов, но потеряли своё прежнее значение.
• Сравнительно-функциональный (или кросс-культурный) метод, позволяющий путём сравнения выявлять общее в развитии народов, а также их причины.

Хозяйственно-культурные типы

Давно было замечено, что народы, говорящие на разных языках имеют много общего в духовной и материальной культурах, а родственные наоборот, иногда очень отличаются. Именно поэтому были сформулированы понятия о «хозяйственно-культурных типах» и «историко-этнографических областях».

Хозяйственно-культурный тип (ХКТ) — комплекс особенностей хозяйства и культуры, сложившийся исторически у различных народов, находящихся на близких уровнях социально-экономического развития и обитающих в сходных естественно-географических условиях

Все хозяйственно-культурные типы зависят в первую очередь от способа производства каждого конкретного общества, так как именно он определяет в конечном счете характер взаимодействия с окружающей средой. Именно поэтому, из-за различия в промыслах, изготовления пищи, утвари и т. д., появляются и особенности у разных народов (Ср.: наличие схожих верований у народов Поволжья и кельтов, а также со славянским населением — общность производства — земледелие, и связанный с ним, аграрный культ). От вида ХКТ зависит и социальный строй общества. Все хозяйственно-культурные типы можно разделить на 3 больших группы:

• Группа с преобладающей ролью охоты, собирательства и рыболовства, т. н. «присваивающий» вид хозяйства
• Мотыжные земледельцы и животноводы. Здесь экономика более устойчива, и носит регулярный характер. Становится возможным сохранять часть продуктов на время, появляется избыток, а следовательно и появление раннеклассовых отношений (например, рабовладение, без накопления, «избытка», оно было бы невозможно, ведь нечем было бы кормить рабов).
• Плужные земледельцы. Главная особенность — использование при сельскохозяйственной работе тягловой силы животных. Производительность труда возрастает, именно этот тип был основным способом производства у классовых обществ Азии, Европы и Африки.

Эти три типа являются поверхностными (общими), и сами делятся на другие типы (например: охотники и собиратели лесов жаркого пояса, высокогорные скотоводы-кочевники и т. д.)

Историко-культурные области

Историко-культурные области (историко-этнографические) — территории, население которых обладает похожей духовной и материальной культурой, связанные исторической судьбой, общностью экономического развития, возникших в результате тесного взаимного влияния. В отличие от Хозяйственно-культурных типов, историко-этнографические области зависят именно от территориальной близости, тогда как первые — от характера производства и среды обитания. Например, ХКТ пашенных земледельцев лесостепей и лесов умеренного пояса — это территории умеренного пояса Европы и стран Азии и Северной Америки (после колонизации).

Антропологическая классификация

Классификация основанная на внешнем (антропологическом) различии человечества. Согласно этой части народоведения народы делятся на расы, которые также имеют свои подтипы:

Антропологические типы человечества
Европеоидная раса	Монголоидная раса	Негроидная раса	Австралоидная раса	Переходные группы
Североевропейские типы: Атланто-балтийская Беломорско-балтийская Переходные типы: Альпийская Среднеевропейская Восточноевропейская Южные типы: Средиземноморская Индо-афганская Балкано-кавказская Переднеазиатская (арменоидная) Памиро-ферганская	Азиатский тип Континентальные монголоиды Арктическая раса Тихоокеанские монголоиды Американские расы	Негры Негрилли (пигмеи) Капоидная раса — Бушмены и готтентоты	Веддоиды Австралийцы Айны Папуасы и меланезийцы Негритосы	Между европеоидами и азиатской ветвью монголоидов: Уральская раса Лапоноиды Южносибирская раса Памиро-ферганская раса Сибирский расовый тип Между европеоидами и американской расой: Американские метисы Между европеоидной и негроидной расами: Мулаты Эфиопская малая раса Малые расы Западного и Восточного Судана Южные синиды или Южноазиатская (малайская) раса

Лингвистическая классификация

Важным при изучении народов является лингвистическая классификация, которая делится на два типа — морфологический и генетический. Для этнографии особую важность имеет именно генетическая классификация, так как родство языков подразумевает и родство их носителей (за исключением, например, испанского и английского и некоторых других, где исторический процесс отличался).

Языковая классификация
Типологическая (морфологическая)	Генетическая
Языки флективного строя Языки агглютинативного строя Изолирующие языки Полисинтетические языки	Индоевропейские языки Баскский язык Кавказские языки Уральские языки Алтайские языки Дравидийские языки Палеоазиатские языки Австронезийские языки Андаманские языки Сино-тибетские языки (китайско-тибетские) Афразийские языки Нигеро-конголезские языки Нило-сахарские языки Койсанские языки Языки Океании и Австралийские языки Языки индейцев Северной Америки Языки индейцев Южной Америки и другие

Связь этнографии с другими науками

Несмотря на то, что этнография является частью исторической науки, она имеет много общего и с другими дисциплинами.

Этнография и антропология

Теснейшими узами связана этнография с этой наукой. Несмотря на то, что физическая антропология изучает народы в их антропологическом многообразии, взаимодействие очевидно: иногда даже родственные народы и племена имеют отличия, объяснить которые только сравнением фольклора и письменными источниками нельзя. Лишь только изучением антропологических особенностей можно выделить те или иные гипотезы (например, таджики Памира в результате долгой территориальной изоляции обособились от остального населения, что наложило отпечаток и на их культуру). Важнейшее значение антропология имеет и при изучении этногенеза. Неслучайно кафедра этнографии в СПбГУ носит название Кафедра этнографии и антропологии.

Этнография и философия

В своё время философию считали главнейшей из наук не случайно — какая ещё соединила в себе столько учений и мнений? Связана с ней и этнография. Трудно отделить труды Э. Тэйлора, Дж. Фрэзера от неё. Ведь разве не философия их разрабатывала первой, выдвинув теории о религии? А труды К. Маркса и Ф. Энгельса? Взаимодействие наук просто очевидно. И сейчас ученые и исторической, и философской наук трудятся бок о бок.

Этнография и социология

Э. Дюркгейм считается основателем школы в этнографии (социологическая школа). Его учение об обществе, понятие социума применимы и в этнографии. Ведь что такое этнос, как не социум? Со своими культурными и историческими связями, общим мифом о происхождение и т. д.

Важно отметить, что методы этнографии по изучению народов, очень похожи на социологические — это и анкетирование, вопросник, наблюдение и т. д. Сегодня, обе науки тесно взаимодействуют друг с другом, используя совместные и отдельные работы. Современное изучение города (особенно мегаполиса) невозможно без социологии. Появилась новая дисциплина — этносоциология.

Этнография и психология

Ещё и раньше пытались объяснить те или иные верования психологией. Одними из первых были З. Фрейд и К. Г. Юнг.

Их труды подверглись жесткой критике (С. А. Токарев, Ю. В. Бромлей, Ф. Боас, Б. Малиновский, К. Леви-Стросс и многие другие). Главными причинами являются:

• Если народы обладают индивидуальной психологией, то чем объяснить схожесть ритуалов с другими?
• Понятие о мифе К. Г. Юнга. Но, если он вариантный и встречается у разных народов и племен, как это объяснить? Лишь одним образом мышления? Психология не находит ответы на эти вопросы.
• Как объяснить те или иные характеристики поведения? Например, население США было грубым и невежественным, что изменилось? Психология? — нет, именно промышленный прогресс, а как следствие и наука повлияли на людей.

Таким образом, не сама психология влияет на этнографию, а наоборот, этнография помогает постичь и психологию. Ведь человек очень связан с материальной культурой, что накладывает отпечаток и на его мышление.

В 90 годы XX века возникает новое направление психологии в рамках народоведения — этнопсихология. По мнению сторонников этой дисциплины это связано с тем, что «начиная с 60-70 гг. нашего столетия в мировом масштабе наметились процессы, характеризующиеся стремлением народов сохранить свою самобытность, подчеркнуть уникальность бытовой культуры и психологического склада, всплеском у многих миллионов людей осознания своей принадлежности к определенному этносу».

Данные воззрения вызвали негативную реакцию у видных этнографов и этнологов. Так В. А. Тишков, директор Института этнологии и антропологии РАН им. Н. Н. Миклухо-Маклая, пишет:

Последние фишки неофитов в сфере этнологии — это психологизация этноса и национализма, выросшие из уязвимой романтики С. М. Широкогорова. Этнопсихология, не порвавшая пуповину с этносом,- одно из наваждений, от которого придётся избавляться десятилетиями… Одна из российских этнопсихологов сокрушается… Может быть, страшит то, что критическое отношение к самому феномену этноса как организму со своей этнопсихологией может поставить вопрос хотя бы о более тонком инструментарии этнопсихоанализа (например, необходимость введения при опросе, кроме групп русских и удмуртов, референтной группы лиц смешанной национальности)? И тогда вся этнопсихология и « этнические характеры» осыпятся сверху донизу.

История этнографии

Ранняя история науки

Ещё в Древнем Египте были те или иные этнографические исследования, где были описаны соседние народы (Палермский камень, записи на гробницах и др.), позже появляются наблюдения из Месопотамии и раннебиблейских текстов. Но, первым исследователем применившим метод непосредственного наблюдения, а также честно описавшего на основании их народы, следует считать Геродота:

Геродот описывает одну за другой страны, подвластные персидскому царю, говорит об их народах, добросовестно пересказывая все, что ему о них известно: их происхождение (главным образом по легендам), образ жизни, религия, обычаи… В целом Геродот, и как историк, и как географ, и как излагатель обильных этнографических сведений, знаменует собой некий переходный этап — от стиля наивно безыскусственного летописания к научному исследованию; от доверчивого пересказывания мифов — к рационалистической их критике.

Впоследствии труды об этнографии дополняются такими исследователями как Фукидид, у которого материал более скуден, а также упоминается лишь с теми или иными событиями связанными с Элладой, Ксенофонт и другие.

Важные этнографические источники сообщают историки римского времени : Полибий, Страбон, Павсаний, Демокрит и «отец медицины» Гиппократ, где он объясняет различия между народами географической средой:

Что же касается вялости духа и трусости, то наибольшей причиной, почему азиаты менее воинственны, чем европейцы, и отличаются более тихим нравом, суть времена года, которые не производят больших перемен ни к теплу, ни к холоду…

Очень важные работы оставил Г. Ю. Цезарь, так, например, в Записках о Галльской войне, полководец, рассматривая военный потенциал кельтов, сравнивает их с германскими племенами.

Богатейший этнографический материал собрал римский историк Корнелий Тацит. Уже в своих ранних работах историк пытается систематизировать увиденное — откуда, например, произошли народы Британии, чем объясняется их историко-этнографическое многообразие. Но, особенно важен труд «О происхождении германцев и местонахождение Германии», который С. А. Токарев называет: «Это буквально этнографическая монография, притом, видимо, самая ранняя в мировой литературе». Также следует отметить труды А. Марцеллина.

Средневековье

После падения Западной Римской империи (476 г.), центр науки перемещается на восток — к Византии, менее затронутой и пострадавшей от набегов. Данный период знаменуется произведениями таких авторов как Прокопий Кесарийский, который оставил ценнейшие источники о славянах, где даёт описание быта и культуры антов и склавинов, их расселение и внешний вид. В дальнейшем важные источники по истории оставили Иордан, Константин Багрянородный, Анна Комнин и другие.

Позже особую важность имеют источники описывающие Крестовые походы, а также средневековые западноевропейские хроники, например, Титмара, Адама Бременского и Гельмольда. По странам Востока можно выделить труды таких исследователей и путешественников как Юлиана — целью которого было узнать о судьбе венгров после нашествия монголов; Плано Карпини, написавшего известную «Историю монгалов» (Libbelus historicus); Рубрука («Путешествие в восточные страны»). Ценнейшую информацию оставил венецианец Марко Поло, 25 лет проживавшего в Китае и произведение которого «Книга Марко Поло» становится очень популярным в Европе.

Отдельно следует отметить русского путешественника Афанасия Никитина, оставившего после путешествия по Индии и Персии путевые записи, известные сегодня как Хождение за три моря.

Эпоха Великих географических открытий

После открытия новых земель европейцами, таких как Африки южнее Сахары (Гвинейское побережье, Мадагаскар, Занзибар; Америки (от совр. Мексики и Перу, до районов Атлантического побережья и бассейна Миссисипи), появляются и первые этнографические данные о регионах. Следует отметить труды Педро Мартира «О Новом Свете», Г. Ф. Овиедо-и-Вальдеса, Диего де Ланда («Сообщение о делах в Юкатане») и другие.

Бернардина де Саагуна считают предшественником современных этнографов, ибо для него характерны тщательное изучение местного языка, разработка плана исследования, подбор информаторов, запись услышанного на языке информатора, критическое отношение к материалу. Он составил фундаментальное произведение «Общая история дел Новой Испании» (1547—1577), опираясь на сведения ацтеков.

Важным является, как отмечает С. А. Токарев, что несмотря на то, что в данный период появляется много известий о народах, которые раннее были или полностью неизвестны, либо данные по ним были скупы, многие европейские путешественники и миссионеры рассматривали туземцев крайне предвзято, а также, как, например, Диего де Ланда, уничтожали их культуру и письменность, считая языческой.

Развитие этнографической науки в XVIII—XIX вв. Мифологическая школа

На начальном этапе наиболее полными являются известия миссионеров. Так, иезуит Пьер де Шарльвуа первым отмечает такое явление, как тотемизм, а также матриархальную систему или её пережитки у многих племён Северной Америки. Менее насыщены данные по этнографии Южной Америки, где следует отметить труд Мартина Добрицгофера «Истории абипонов», на труды которого ссылались многие этнографы и который первый описал обычай «кувада».

Несмотря на то, что ещё в XVI веке некоторые европейские суда достигали Австралии и Океании, лишь в XVIII—XIX веках начинается систематическое изучение данных регионов (См.подр: История исследования Австралии, Океания). В 1700—1701 годах выходит книга Ле Гобиена «История Марианских островов», открытия острова Пасхи, а также сочинения Луи Антуана Бугенвиля. Интересный этнографический материал принесли и путешествия Дж. Кука и Жан-Франсуа Лаперуза. Происходит дальнейшее изучение Африки и Азии.

Именно в это время впервые используется кросс-культурный метод, хотя и в зачатковом состоянии. Впервые им воспользуется Ж. Лафито, Г. Форстер, Шарль де Бросс (вывел такое понятие как Фетишизм фетишизм, географические названия «Австралия» и «Полинезия»).

Важнейшей вехой является XIX век, в котором наряду с дальнейшим изучением народов вне Европы, начинается усиление к познанию своей самобытности, усилившееся после Великой французской революции. Особенно данные воззрения имели силу в раздробленной Германии, где после оккупации Наполеоном I немецких земель нарастают патриотическая идеология и интерес к самобытной культуре своего народа. Одним из первых это озвучит И. Г. Фихте. Впоследствии появляются работы Ахима фон Арнима и К. Брентано — одних из первых собирателей народной песни, а также впервые (Арнимом), ввёдших такое понятие как «Volkskunde».

Целый этап связан с Якобом и Вильгельмом Гримм, собирателей сказок, которые они рассматривали с точки зрения индогерманизма, а также выделяли особенные немецкие сказки, например, о животных, считая их присущим только данном народу

Воззрения братьев Гримм были первыми, которые обозначили зарождавшееся направление — Мифологическую школу.

Эволюционная школа

Основателем считается Эдуард Тэйлор (1832—1917), написавший капитальный труд «Первобытная культура» (1871 г.), где автор делает следующие выводы (основная концепция данной школы):

• 1. Культура развивается по линии прогресса от первобытного состояния к современному.
• 2. Существующие различия между народами не имеют отношения к расовым различиям, а отражают лишь достигнутый уровень культурного развития.
• 3. Все конкретные элементы культуры у каждого народа либо изобретены самостоятельно, либо заимствованы у соседей, либо унаследованы от прошлых эпох.

Также Э. Тэйлору принадлежит введение такого понятия, как «пережиток». Например, разбитое зеркало, которое носит рудиментарный характер, но тем не менее вера о том, что это к неудаче сохраняется до сих пор.

Также видными представителям этой школы были Дж. Фрэзер, Л. Морган, И. Я. Бахофен, Г. Спенсер и др.

Культурно-историческая (Культурно-антропологическая), диффузионизм

На волне критики теории эволюционистов возникли многие другие мнения.

Одним из первых была концепция диффузионизма — от лат. diffusio — «растекание», «разлитие» — теория, по которой распространение культуры, ход исторического процесса зависел от контактов между народами, история человечества — это столкновения, заимствования, переносы культур.

Выделяются следующие школы этого направления:

• Антропогеографическая школа — основатель Ф. Ратцель. Основной его заслугой является выделение условий и закономерностей явлений культуры по странам, зонам. Также он первым отметил понятие «этнографический предмет» — явления материальной культуры, свидетельствующие об исторических связях между народами:

  Племенному родству, которое является кровным родством, мы противопоставляем этнографическое родство, которое может опираться на чисто внешнее соприкосновение, скажем на сношения

На основе теории Ф. Ратцеля возникают новые учения: Фрейбургская (или Баденская) и Марбургская школы. Из Баденской школы выделяются культурно-историческое направление и сторонники культурных кругов.

• Культурно-историческое направление. Представители — Ф. Гребнер и патер В. Шмидт. Самым важным понятием этой школы — концепция « культурных кругов» — теория о том, что существуют т. н. культурные круги, которые состоят из элементов той, или иной культуры, появившиеся лишь однажды у того, или иного народа («культуры»).

Под влиянием теории Ф. Гребнера возникает и т. н. «Венская школа», основателем которой считается католический патер В. Шмидт. Культурные круги он разделил по их «архаичности». Так самым первым был « пигмейский». Во многом теория В. Шмидта противоречила гипотезе Ф. Гребнера, как географической, основной причиной было учение Венской школы о «прамонотеизме» — учение клерикалов об одном едином боге, якобы, присутствующем у самых отсталых народов, но взаимосвязь с другими культурами «исказила» этот образ, затмили исконно чистый образ бога.

• Школа Л. Фробениуса. Основным отличием от других школ диффузионизма было учение о «душе культуры» — «paideuma», культура имеет и свой возраст — она рождается, растет, стареет и умирает, это «живое» существо. Также ему принадлежит попытка классификации первых стадий религии, систематизация и картографирование «культурных кругов». С. А. Токарев пишет:

  Бесспорную заслугу Фробениуса составляет то, что он впервые ввел в широком масштабе и строго систематически метод картографирования явлений культуры. Серия карт, приложенная к его «Происхождению африканских культур», представляет и до сих пор несомненную ценность

Французская социологическая школа

Если эволюционисты выделяли главным предметом этнографии человека, а диффузионисты — культуру, то зародившаяся в конце XIX в. «социологическая» школа — человеческое общество.

Главным её представителем был Эмиль Дюркгейм. Несмотря на то, что первым законы об обществе начал рассматривать Огюст Конт, Дюркгейм был первым, кто применил их при этнографическом исследовании.

Одним из главных понятий социологической школы было понятие «коллективное представление» — совокупность верований и чувств, общих в среднем членам одного и того же общества, образуют определенную систему, имеющую общую жизнь, они не возникают у человека из его личного опыта, а заимствуются из окружающей его социальной среды.

Важными являются исследования о религии. Э. Дюркгейм считал, что религиозное мировоззрение делит мир на 2 половины: «мир священный» и «мир обыденный», между которыми есть непереходимая граница. Переход между ними возможен, но только посредством изменения собственного существа — инициации, монашество, аскетизм, то есть явления, при которых человек отказывается от основных потребностей (ср.: «базовые потребности» у Б. Малиновского). Само происхождение религии Э. Дюркгейм видит в обществе, общественной среде, бог — выражение сил, которым надо подчиняться, не понимая их происхождения (ср.: власть царей, князей и т. д.)

Эмиль Дюркгейм создал целую школу в этнографии. Его учеником является Марсель Мосс — автор работ о «дарении», как социального явления, которое не только материальное, но и нематериальные (праздники, обряды. Ср.: приданое, сватовство, подарки на свадьбу и т. д.).

Одновременно с Дюркгеймом начинает свою исследовательскую деятельность Леви-Брюль. Основываясь в целом на теории о «коллективном представлении», он выводит следующие понятие — дологическое мышление -восприятия мира отсталых народов через эмоции и волевых актов, вера в мистичность окружающего мира, человек не ищет объяснения мира, а воспринимает его чисто субъективно, тогда как «современные» народы — объективно. Соответственно и религия делится на две части — на собственно «религию» и «дорелигию». За схематизм (так как многие действия народов, состоящих на низком уровне развития, действовали весьма логично), Леви-Брюль подвергся критике со стороны многих ученых -Ф. Боас , Б. Малиновский, Р. Лоуи и другие. Впрочем, и сам Леви-Брюль указывал, что « дологическое мышление» присутствует и у европейских народов (пережитки, обряды, суеверия и др.)

Школа Франца Боаса

С начала 30-х годов возникает новая этнографическая школа — американская школа исторической этнологии, её основоположником и создателем является выдающийся ученый Франц Боас.

Франц Боас считал, что нужно составить историю человечества, для чего надо сначала изучить историю каждого отдельного народа. Из школы Боаса вышли в основном все американские этнографы (антропологи) первой половины XX в. Ученики Боаса — А. Кребер, А. Гольденвейзер, Р. Лоуи, Л. Уайт.

Функциональная школа. Функционализм

Несмотря на то, что данная этнографическая школа начинает быть популярной в 20-е годы, огромное воздействие на неё оказал французский социолог Э. Дюркгейм. В основе направления лежит идея культуры как целостного и единого образования, в которой каждый элемент играет важную роль, а разрушение одного из них, может её нарушить.

Задача этнографа заключается не в том, чтобы выяснить историю происхождения тех или иных институтов, а чтобы показать их значение в данном обществе и показать это с определенной целью, не ради большей точности описания, но чтобы научить колониальные власти и предпринимателей, имеющих дело с этим народом, как нужно обращаться с ним для более удобного достижения своих целей.

Б. Малиновский, Основы этнографии

Основоположниками данной концепции являются Б. Малиновский(культура служит нуждам индивида) и А. Рэдклифф-Браун(культура служит всему обществу). Бронислав Малиновский выделяет три вида основных человеческих потребностей: базовые (пища и др.); производные (распределение продуктов жизнедеятельности, в защите поселений, контролю рождаемости), интегративные (законы, религия и др.).

Психологическая школа. Теории З. Фрейда и К.Юнга

Данное направление обозначает целый ряд течений, которые довольно значительно отличаются одно от другого. Основоположником являлся известный психиатр Зигмунд Фрейд, первым попытавшимся исследовать народы с точки зрения психоанализа, сравнивая психологию первобытных народов с ребёнком, где важную роль играл Эдипов комплекс, выведенный им же.

Несмотря на критику ряда этнографов (Б. Малиновского и других), данная теория получила распространение среди многих психологов и народоведов. Важной заслугой называет С. А. Токарев то, что учёный сломал «табу» на сексуальные взаимоотношения, первым осветив данный вопрос в этнографии.

Следующий этап связан с учеником, позже отделившемся от Фрейда, известным психиатром и психологом Карлом Юнгом, который помимо индивидуального бессознательного выдвинет ещё и коллективное бессознательное, следствием чего станет становление такого понятия как архетип.

Также представителями данной школы являлись: К. Кереньи, М. Элиаде (иерофания), Ж. Лакан, Г. Рохейм (культура — защитная система против младенческого страха отделения от матери, вся цивилизация — невроз) и другие.

Культурный релятивизм и теория ценностей в американской этнографии

Учение, возникшее после Второй мировой войны, одной из главных идей которого было признание обособленности каждых народов, их культурная идентичность. Представители теории — Т. Норсроп и М. Херсковиц.

Этнопсихологическая школа в США

Несмотря на то, что до 30-х годов XX в. в США доминировала школа Франца Боаса, выделяется и новое направление. Главной причиной являлось несоответствие отрицания Ф. Боасом любых закономерностей в развитии той или иной области культуры (точнее — более детального их изучения, а не переноса всех теорий на все народы).

Часть исследователей попытались найти закономерности, но в отличие от эволюционистов не в быте (общности материальной культуры), а в психологии. Так и зародилась новая школа — этнопсихологическая. Где основными понятиями этого учения были:

• Главным понятием является индивид — личность. Именно с него и следует начать изучать те или иные народы. Не с социума в целом, а с индивида в частности.
• Институт детства. Именно то, как обращались с ребенком в его раннем детстве (ношение, кормление и т. д.) влияет на возникновение «основной личности».
• Из понятия «основная личность» можно выделить как тип культур, так и предсказать их развитие. Например, А. Кардинер — основоположник данной школы, приводил пример жителей о. Алор, где, якобы, слабая материнская забота о ребенке накладывала отпечаток на культуру (сейчас уже доказано, что наоборот, участие женщин в земледелие накладывали особенности, именно социально-экономический фактор, стал основой для обособления культуры этих людей, а уже потом привел и к «слабой материнской заботе»).

В настоящее время данная школа представляет лишь историографический интерес.

Советская школа в этнографии

Советская школа стала использовать термин этнография в 1920-е годы. С 1926 по 1930 год выходил журнал "Этнография", с 1931 по 1992 год журнал назывался "Советская этнография". При этом, несмотря на распространение в зарубежных странах для обозначения науки, занимающейся изучением этнографической проблематики, термина «этнология», в советской литературе этот термин не получил распространения, и этнография объединяла как описательную, так и теоретическую стороны исследования народов мира.

В 1990 году директор Института этнографии Академии наук В.А. Тишков вынес инициативу о переименовании науки с «этнографии» на «этнологию». Несмотря на переименование ряда московских высших учебных заведений, проект не был поддержан этнографическим сообществом: «Не так-то просто было решиться на переименование института и дисциплины в целом из этнографии в этнологию, если несколько поколений формировалась идентичность ученых как этнографов, а само слово «этнография» сохраняло своё достойное содержание».

Советская школа базировалась как на зарубежных исследованиях, так и на отечественных. Ещё Кавелин К. Д. за 10 лет до Э. Тэйлора первым выделил такое понятие, как «пережиток».

Следует отметить и Д. Н. Анучина, он первым привлек для решения сложных задач комплексный подход. Также следует отметить произведения В. Г. Богораз, Л. Я. Штернберг и другие.

До революции главным центром изучения народов было Императорское Географическое общество (позднее Русское географическое общество). С начала XX в. начинает всё более выделяться Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера), под руководством В. В. Радлова, музей координировал работу исследователей по всей России, в том числе в Москве и Казани, был крупнейшим этнографическим центром в стране.

Р. Ф. Итс пишет:

Великая Октябрьская социалистическая революция свершилась в многонациональной стране. Решение национального вопроса стало важной заботой советской власти. Ликвидация всех последствий антинациональной политики царизма..., активное социалистическое строительство в национальных окраинах бывшей империи требовало научного знания уровня их развития... Выдающуюся роль в этой революционной и преобразующей деятельности сыграла советская этнографическая наука и её научный центр — Музей антропологии и этнографии

Начинают открываться музеи, а также курсы этнографов для изучения национальных окраин. В. Г. Богоразом был создан Музей религии и атеизма в Казанском соборе.

В 1933 году был создан Институт антропологии и этнографии Академии наук СССР, с 1935 г. — Институт этнографии АН СССР.

Следующий этап связан с академиком Ю. В. Бромлеем, который возглавлял Институт этнографии, при нём была завершена энциклопедия «Народы мира» (1966 г.), « Страны и народы» (1986 г). Ю. В. Бромлей пишет:

Понимание этнографии как науки, изучающей все этносы на всех этапах их исторического пути делает её ответственной за разработку общей этнографической характеристики народов мира, включающей в себя их историческую этнографию и современное положение… необходимость выявления общего и особенного в этнографической картине мира предполагает исследование не только основных этнических единиц — самих народов, но и этнических общностей высшего порядка, а также таких межэтнических комплексов, как хозяйственно-культурные типы и историко-этнографические области

Отдельно следует отметить Сергея Александровича Токарева. Выдающийся этнограф, религиовед, автор таких монографий, которые до сих пор являются ключевыми, как «История русской этнографии», «Истоки этнографической науки», «История зарубежной этнографии», «Религия в истории народов мира». Редактор и автор большинства статей об Австралии и Океании, индейцев Америки, а также многих народов Западной Европы

Благодаря таким ученым, как С. А. Токарев, отечественное обществоведение XX в. сумело выжить в условиях жесткого идеологического диктата, более того, опираясь на традицию и развивая её в единственно возможном в то время марксистском ключе, смогло выйти на передовые рубежи… Работы настоящих ученых советского периода, к числу которых, несомненно, принадлежит С. А. Токарев, останутся в чести у читающей публики, посколько они прочно вошли в золотой фонд отечественной и мировой науки, и многим уже понятно, что, только переиздавая и широко обсуждая эти работы, возможно сохранить преемственность российской научной традиции

Академик Б. А. Рыбаков на праздновании 70-летнего юбилея С. А. Токарева в 1969 г. сказал:

В Москве есть три этнографических учреждения: Институт этнографии АН СССР, кафедра этнографии исторического факультета МГУ и Сергей Александрович Токарев.

Современная отечественная этнография продолжает труды своих предшественников большей частью под именем этнографии. Этнографические исследования культуры и поведения русских горожан ХХ - ХХI вв. осуществляются под именем "культурная антрпология" (см. Википедия: Культурная антропология. В России)

Неоэволюционизм

Основателями неоэволюционизма считаются Л. Уайт и Дж. Стюард. Во многом поддерживая своих предшественников (эволюционистов), они отвергали однолинейность развития культуры, предлагая несколько концепций эволюции.

Структурализм

Его можно разделить на две части: 1. Структурный функционализм (идет от трудов функционалистов Б.Малиновского и А.Радклифф-Брауна). Одним из основателей является Э.Эванс-Притчард. В основе его теории — понятие о том, что описание фактов подчиняется определенной социологической теории. Так, например, «политическая система» состоит из базы материального производства и всей общественной жизни, экологической среды, родоплеменной структуры, системы возрастных классов . Важным понятием является «структурное пространство» — расстояние не физическое, а основанное на родоплеменном отношении.

2. Французский структурализм. Основателем считается Леви-Стросс. Главной его идеей было единство человеческого разума на всех стадиях развития, и строгое логическое мышление с преобладанием сознательного и разумного. Все явления в глазах людей имели свою логичность.

Также продолжают разрабатываться и другие концепции, и развиваться старые.

Выдающиеся исследователи — этнографы

• Гумилёв, Лев Николаевич
• Итс, Рудольф Фердинандович
• Гадло, Александр Вильямович
• Токарев, Сергей Александрович
• Бромлей, Юлиан Владимирович
• Фрэзер, Джеймс Джордж
• Леви-Стросс, Клод
• Боас, Франц
• Малиновский, Бронислав Каспар
• Миклухо-Маклай, Николай Николаевич
• Тайлор, Эдуард Бернетт
• Морган, Льюис
• Дюркгейм, Эмиль
• Мид, Маргарет
• Пропп, Владимир Яковлевич
• Бенедикт, Рут
• Гиренко, Николай Михайлович

Литература

• Бернардино де Саагун, Куприенко С.А. [kuprienko.info/bernardino-de-saagun-s-a-kuprienko-obshhaya-istoriya-o-delah-novoj-ispanii-knigi-x-xi-poznaniya-astekov-v-meditsine-i-botanike/ Общая история о делах Новой Испании. Книги X-XI: Познания астеков в медицине и ботанике] / Ред. и пер. С. А. Куприенко.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 218 с. — (Месоамерика. Источники. История. Человек). — ISBN 978-617-7085-07-1.
• Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. — М.: 1973
• Бромлей Ю. В., Марков Г. Е. Этнография. — М.: МГУ, 1982
• Громов Г. Г. Методика этнографических экспедиций. — М. 1966.
• Итс Р. Ф. [www.ethnology.ru/doc/its01/its01_ann.htm Введение в этнографию: Учебное пособие]. — Л.: Издательство Ленинградского университета, 1991
• Пименов В. В. Основы этнографии: программа дисциплины. — М.: МГУ, 1988.
• Пименов В. В. [www.suveniri-knigi.ru/Pimenov_V_V_Osnovi_etnologii_Uchebnoe_posobie_sk.html Основы этнологии: Учебное пособие]. — М., МГУ 2007.
• Тишков В. А. [valerytishkov.ru/cntnt/publikacii3/knigi/rekviem_po/rekviem_po1.html Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии]. — М.: Наука 2003.
• Токарев С. А. История русской этнографии. — М.: Наука, 1966.
• Токарев С. А. Истоки этнографической науки. — М.: Наука, 1978.
• Токарев С. А. История зарубежной этнографии. — М.: Высшая школа, 1978.
• Токарев С. А. Этнография народов СССР. Исторические основы быта и культуры. — М.: МГУ 1952
• Чебоксаров Н. Н., Чебоксарова И. А. Народы, расы, культуры. — М.: Наука, 1971
• Штернберг Л. Я.,. Этнография // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

См. также

• Этногеография
• Кафедра этнологии МГУ
• Кафедра этнографии и антропологии СПбГУ
• Институт этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН
• Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого
• Российский этнографический музей
• Мифология
• Этнология
• История
• Антропология

Ссылки

• [www.ethnomuseum.ru/ Российский этнографический музей в Санкт-Петербурге]
• [www.kunstkamera.ru/ Музей этнографии и антропологии им. Петра Великого]
• [s81.ulstu.ru/ton/structura/methods.htm#pol Методы использованные при исследование этнокультуры]
• [www.ethnonet.ru/ru/pub/?c=tema&l=0 Этно-журнал]
• [www.ethnology.ru/lib/publ.html Этнография народов России (Публикации по этнографии)]
• [scepsis.ru/library/id_1062.html Юрий Семёнов «Предмет этнографии (этнологии) и основные составляющие её научные дисциплины»]
• [rgo.msk.ru/commissions/ethnography/ Комиссия этнографии Московского центра Русского географического общества]
• [manefon.org/show.php?t=2&txt=0 Статьи по этнографии]
• [xutir-savky.com.ua Этнографический музей]
• [mogilewmuseum.iatp.by/etno/e-exp-zemlikrug.htm Музей этнографии в Могилеве]

Отрывок, характеризующий Этнография

В том и другом случае личная деятельность его, не имевшая больше силы, чем личная деятельность каждого солдата, только совпадала с теми законами, по которым совершалось явление.
Совершенно ложно (только потому, что последствия не оправдали деятельности Наполеона) представляют нам историки силы Наполеона ослабевшими в Москве. Он, точно так же, как и прежде, как и после, в 13 м году, употреблял все свое уменье и силы на то, чтобы сделать наилучшее для себя и своей армии. Деятельность Наполеона за это время не менее изумительна, чем в Египте, в Италии, в Австрии и в Пруссии. Мы не знаем верно о том, в какой степени была действительна гениальность Наполеона в Египте, где сорок веков смотрели на его величие, потому что эти все великие подвиги описаны нам только французами. Мы не можем верно судить о его гениальности в Австрии и Пруссии, так как сведения о его деятельности там должны черпать из французских и немецких источников; а непостижимая сдача в плен корпусов без сражений и крепостей без осады должна склонять немцев к признанию гениальности как к единственному объяснению той войны, которая велась в Германии. Но нам признавать его гениальность, чтобы скрыть свой стыд, слава богу, нет причины. Мы заплатили за то, чтоб иметь право просто и прямо смотреть на дело, и мы не уступим этого права.
Деятельность его в Москве так же изумительна и гениальна, как и везде. Приказания за приказаниями и планы за планами исходят из него со времени его вступления в Москву и до выхода из нее. Отсутствие жителей и депутации и самый пожар Москвы не смущают его. Он не упускает из виду ни блага своей армии, ни действий неприятеля, ни блага народов России, ни управления долами Парижа, ни дипломатических соображений о предстоящих условиях мира.


В военном отношении, тотчас по вступлении в Москву, Наполеон строго приказывает генералу Себастиани следить за движениями русской армии, рассылает корпуса по разным дорогам и Мюрату приказывает найти Кутузова. Потом он старательно распоряжается об укреплении Кремля; потом делает гениальный план будущей кампании по всей карте России. В отношении дипломатическом, Наполеон призывает к себе ограбленного и оборванного капитана Яковлева, не знающего, как выбраться из Москвы, подробно излагает ему всю свою политику и свое великодушие и, написав письмо к императору Александру, в котором он считает своим долгом сообщить своему другу и брату, что Растопчин дурно распорядился в Москве, он отправляет Яковлева в Петербург. Изложив так же подробно свои виды и великодушие перед Тутолминым, он и этого старичка отправляет в Петербург для переговоров.
В отношении юридическом, тотчас же после пожаров, велено найти виновных и казнить их. И злодей Растопчин наказан тем, что велено сжечь его дома.
В отношении административном, Москве дарована конституция, учрежден муниципалитет и обнародовано следующее:
«Жители Москвы!
Несчастия ваши жестоки, но его величество император и король хочет прекратить течение оных. Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступление. Строгие меры взяты, чтобы прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность. Отеческая администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш муниципалитет или градское правление. Оное будет пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе. Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить через плечо, а градской голова будет иметь сверх оного белый пояс. Но, исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки.
Городовая полиция учреждена по прежнему положению, а чрез ее деятельность уже лучший существует порядок. Правительство назначило двух генеральных комиссаров, или полицмейстеров, и двадцать комиссаров, или частных приставов, поставленных во всех частях города. Вы их узнаете по белой ленте, которую будут они носить вокруг левой руки. Некоторые церкви разного исповедания открыты, и в них беспрепятственно отправляется божественная служба. Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтобы они в них находили помощь и покровительство, следуемые несчастию. Сии суть средства, которые правительство употребило, чтобы возвратить порядок и облегчить ваше положение; но, чтобы достигнуть до того, нужно, чтобы вы с ним соединили ваши старания, чтобы забыли, если можно, ваши несчастия, которые претерпели, предались надежде не столь жестокой судьбы, были уверены, что неизбежимая и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнут на ваши особы и оставшиеся ваши имущества, а напоследок и не сомневались, что оные будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из всех монархов. Солдаты и жители, какой бы вы нации ни были! Восстановите публичное доверие, источник счастия государства, живите, как братья, дайте взаимно друг другу помощь и покровительство, соединитесь, чтоб опровергнуть намерения зломыслящих, повинуйтесь воинским и гражданским начальствам, и скоро ваши слезы течь перестанут».
В отношении продовольствия войска, Наполеон предписал всем войскам поочередно ходить в Москву a la maraude [мародерствовать] для заготовления себе провианта, так, чтобы таким образом армия была обеспечена на будущее время.
В отношении религиозном, Наполеон приказал ramener les popes [привести назад попов] и возобновить служение в церквах.
В торговом отношении и для продовольствия армии было развешено везде следующее:
Провозглашение
«Вы, спокойные московские жители, мастеровые и рабочие люди, которых несчастия удалили из города, и вы, рассеянные земледельцы, которых неосновательный страх еще задерживает в полях, слушайте! Тишина возвращается в сию столицу, и порядок в ней восстановляется. Ваши земляки выходят смело из своих убежищ, видя, что их уважают. Всякое насильствие, учиненное против их и их собственности, немедленно наказывается. Его величество император и король их покровительствует и между вами никого не почитает за своих неприятелей, кроме тех, кои ослушиваются его повелениям. Он хочет прекратить ваши несчастия и возвратить вас вашим дворам и вашим семействам. Соответствуйте ж его благотворительным намерениям и приходите к нам без всякой опасности. Жители! Возвращайтесь с доверием в ваши жилища: вы скоро найдете способы удовлетворить вашим нуждам! Ремесленники и трудолюбивые мастеровые! Приходите обратно к вашим рукодельям: домы, лавки, охранительные караулы вас ожидают, а за вашу работу получите должную вам плату! И вы, наконец, крестьяне, выходите из лесов, где от ужаса скрылись, возвращайтесь без страха в ваши избы, в точном уверении, что найдете защищение. Лабазы учреждены в городе, куда крестьяне могут привозить излишние свои запасы и земельные растения. Правительство приняло следующие меры, чтоб обеспечить им свободную продажу: 1) Считая от сего числа, крестьяне, земледельцы и живущие в окрестностях Москвы могут без всякой опасности привозить в город свои припасы, какого бы роду ни были, в двух назначенных лабазах, то есть на Моховую и в Охотный ряд. 2) Оные продовольствия будут покупаться у них по такой цене, на какую покупатель и продавец согласятся между собою; но если продавец не получит требуемую им справедливую цену, то волен будет повезти их обратно в свою деревню, в чем никто ему ни под каким видом препятствовать не может. 3) Каждое воскресенье и середа назначены еженедельно для больших торговых дней; почему достаточное число войск будет расставлено по вторникам и субботам на всех больших дорогах, в таком расстоянии от города, чтоб защищать те обозы. 4) Таковые ж меры будут взяты, чтоб на возвратном пути крестьянам с их повозками и лошадьми не последовало препятствия. 5) Немедленно средства употреблены будут для восстановления обыкновенных торгов. Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были! Вас взывают исполнять отеческие намерения его величества императора и короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами!»
В отношении поднятия духа войска и народа, беспрестанно делались смотры, раздавались награды. Император разъезжал верхом по улицам и утешал жителей; и, несмотря на всю озабоченность государственными делами, сам посетил учрежденные по его приказанию театры.
В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.