Психологическая антропология

Психологи́ческая антрополо́гия (этнопсихология) — направление в культурной антропологии и одновременно междисциплинарная область исследований, использующая для интерпретации фактического материала ряд психологических теорий с целью получения интегративного знания о людях, действующих в условиях различных культур. Также определяется специалистами как интегративная наука о человеке в единстве его общих закономерностей и культурно-исторических особенностей, образованная при взаимодействии психологии и антропологии. Эквивалентным психологической антропологии понятием является психологическое направление в этнологии. Психологическая антропология представляет собой очень сложное взаимодействие теоретических построений, эмпирических исследований, а также самых разнообразных типов и видов техник и методик сбора и анализа информации. При этом консенсус относительно теоретических и методологических подходов среди учёных, представляющих данное направление, отсутствует.

История развития

Предыстория

Ещё на первых этапах развития этнографии европейские учёные уделяли значительное внимание разработке её психологического аспекта. Некоторые понятия этнопсихологии появились во второй половине XIX века: народный дух, национальный характер, психология народов. В это же время появился термин «этническая, этнографическая психология». В книге «Немецкая психология сегодня» Т. Рибота, изданной в 1886 году, есть часть под названием «Школа Гербарта и этнографическая психология». Хотя философско-психологическая система Гербарта не получила широкой известности в Германии, она оказала значительное влияние на ряд учёных-этнографов, которые первыми реализовали психологический подход в этнографии. Гербарт пытался развить основные идеи Иммануила Канта с включением многих элементов философии Г. В. Лейбница, но не оставил большого следа в истории психологии и философии. Тем не менее, в современной науке учитывается положение И. Ф. Гербарта о том, что психология останется неполной, если она будет рассматривать изолированного индивида. Требование рассматривать человека не абстрактно, а в контексте социальных связей было новым для того времени, и оно не утратило своей актуальности и в наши дни.

Действительным предшественником психологической антропологии в современной научной литературе называется Вильгельм Вундт, который изучал психологию народов и оставил десятитомный одноимённый труд. Возникновение этнопсихологии в США связано с именем Франца Боаса (1858—1942), хотя он не участвовал непосредственно в разработке цикла проблем «культура и личность». Тем не менее, Боас способствовал распространению в США некоторых идей европейских учёных, которые известны как одни из первых создателей психологического направления в социологии и в этнографии (Тард, Вундт, Бастиан). Лекция Ф. Боаса «Психологические проблемы в антропологии», посвящённая 20-летию Кларкского университета, стала важным историческим рубежом в развитии психологии как фактора в этнологии. Она была организована президентом университета Г. С. Холлом, бывшим студентом В. Вундта. Холл, поддерживавший распространение психологии и психоанализа в США, пригласил на юбилей университета З. Фрейда, К. Г. Юнга и других известных представителей психоаналитической психологии.

В 1913 году вышла книга Зигмунда Фрейда «Тотем и табу», оказавшая большое влияние на возникновение психологического направления в этнологии США. В этой книге Фрейд применяет свой психоаналитический метод в анализе этнографического материала. Фрейдистские концепции были популярны в Америке и раньше, но данная книга послужила образцом для психоаналитического исследования в этнографии. Идеи Фрейда оказали значительное воздействие на отдельных представителей психологического направления в этнологии США. В его становление и развитие свой вклад внесли также бихевиоризм и гештальтпсихология.

Формирование

Первый период (конец 20 – начало 50-х годов XX в.) развития психологической антропологии под первоначальным названием «культура и личность» проходил под влиянием классического труда Рут Бенедикт «Модели культуры» (1934) и серии работ Маргарет Мид, принесших ей мировую известность. М. Мид написала 25 книг, однако наибольшую известность ей принесли первые работы, посвящённые описанию образа жизни жителей Океании. Тираж её первой книги «Взросление на Самоа» (1928) составил более 2 млн экземпляров. Мид стала первым антропологом, известным всему миру. Её популярность в США в 30-х годах XX века не уступала славе известных писателей и голливудских звёзд. В 1930 году была издана вторая книга Мид под названием «Как растут на Новой Гвинее», а в 1935 году – третья: «Секс и темперамент в трёх примитивных обществах». Именно мировая популярность книг Мид дала импульс развитию психологического направления в изучении культур. Для первого периода систематического изучения психологии культур были характерны такие процессы, как формулирование идей и целей исследований, поиски интерпретирующих теорий, определение основных понятий, выделение специфических областей исследований, а также активное взаимодействие с другими дисциплинами и образование междисциплинарных сфер изучения.

Направление «Культура и личность» внесло новизну в развитие этнологии США. Оно отличалась широким выбором объектов исследования: в нём были представлены все регионы нашей планеты – как развивающиеся, так и развитые. Тематика исследований данного направления была весьма разнообразна. В число вопросов, привлекавших внимание этнопсихологов США, входили проблема аккультурации, сравнительного анализа различных культур, разработка теории базовой или модальной личности, а в 50-х годах большое внимание уделялось проблеме «культурных ценностей». С конца 50-х годов – начала 60-х годов XX века началась дискуссия о переориентации направления «культура и личность».

Американский учёный Ф. Л. К. Сюй предложил новое название данной дисциплины: психологическая антропология. Так назывался и сборник, изданный под его редакцией в 1961 году. Его предложение базировалось на анализе содержания исследований культуры и личности, где он выделил две основные сферы: соотношение индивида и общества и характеристики обществ.

Важным историческим этапом для развития психологической антропологии стал VI конгресс МКАЭН, состоявшийся в 1973 году в Чикаго. Секция «Психологическая антропология», работавшая под председательством М. Мид, оказалась одной из самых представительных на конгрессе. Общий объём работ, поданных на секцию, составил 2 тысячи страниц. Состав участников секции «Психологическая антропология» показал, что эта дисциплина получила международное признание и перестала быть только американским явлением.

Середину 1960 - середину 1980-х годов XX века учёные характеризуют как период зрелого развития психологической антропологии – фундаментальной части антропологического знания, ставшей учебной дисциплиной в университетах США и других стран.

Современный этап

В последнее десятилетие XX века интерес к психологической антропологии несколько уменьшился. Тем не менее, данное направление науки продолжает играть важную роль в психологических и антропологических исследованиях. Общество психологической антропологии является подразделением Американской антропологической ассоциации. Учебные программы по психологической антропологии преподаются в ряде крупных университетов США и других стран. В России исследования по этнопсихологии ведутся в Институте этнологии и антропологии имени Н. Н. Миклухо-Маклая РАН. Данная дисциплина преподаётся в курсах по антропологии в российских университетах. В 2003 году на базе факультета социальной психологии МГППУ была открыта кафедра этнопсихологии и психологических проблем поликультурного образования.

Как отметила в 2005 году С. Лурье, в настоящее время психологическая наука находится в глубоком кризисе. Этот кризис может быть преодолён за счёт обращения к ответвлениям психологической науки, которые на данный момент находятся на периферии, но основываются на близких для антропологов предпосылках. Одним из выходов из сложившегося кризиса стало обращение американских антропологов к советской психологии в лице представителей «деятельностного подхода» (Выготский, Леонтьев, Лурия и др.) Несколько десятилетий назад подобное обращение американских учёных к работам психологов, базировавшихся на марксизме, выглядело бы достаточно экзотично. Однако сегодня деятельностный подход широко известен и популярен в США, и рассматривается многими американскими психологами как перспектива выхода их дисциплины из кризиса.

Основные школы в психологической антропологии

Психоаналитическая антропология

• ортодоксальный подход (Фрейд, Рохейм);
• неофрейдизм (Фромм, Эриксон, Деверё, Ла Барре).

Культура и личность

• конфигурационализм (Бенедикт, Сэпир, М. Мид, Халлоуэлл);
• основная и модальная личность (Кардинер, Линтон, Уоллес);
• национальный характер (Клакхон, Батесон, Горер, Сюй, Каудилл);
• кросскультурный подход (Уайтинги, Ле Вин, Спиро, Спиндлер, Эдгертон, Д. Андраде).

Социальная структура и личность

• материалистический подход (Маркс, Энгельс, Бухарин);
• позитивистский подход (Вебер, Мертон);
• интеракционистский подход (Дж. Г. Мид, Гоффман).

Когнитивная антропология

Когнитивная школа в психологической антропологии является одной из самых малочисленных. Активные исследования в этой школе в конце XX века вели всего около 30 антропологов и лингвистов, а общее количество учёных, идентифицирующих себя с данной школой, никогда не превышало 200 человек. В когнитивной школе представлены следующие подходы:

• исследования примитивного мышления (Тейлор, Леви-Брюль, Боас, Леви-Стросс);
• анализ проблемы человеческого развития (Пиаже, Коул, Прайс-Вильямс);
• этносемантика (Конклин, Кей, Берлин).

Структура исследований психологической антропологии

Деление по методу

1. психоаналитический метод;
2. когнитивистский метод (в значительной мере психологически-экспериментальный);
3. этологический метод (этология человека);
4. интеракционистский метод.

Деление по предмету

1. этническая идентичность в её разнообразных исторических формах;
2. культура и мышление. Характерные особенности восприятия и познания в различных культурах;
3. культура, личность, экология;
4. психоантропология религии. Анализ ритуалов;
5. антропология (этнология) детства;
6. модели нормы и патологии в различных культурах. Этнопсихиатрия. Изучение форм народной терапии;
7. изменённые состояния сознания: проблема классификации и функции в современном и традиционном обществах;
8. культура и биология. Психобиологическое изучение личности в условиях различных культур;
9. личность и экономическое развитие. Психологические основы различных типов экономики. Проблема адаптации личности к изменениям.

Исследования народной медицины

Одна из широко встречающихся в научной литературе классификаций медицины состоит в выделении трёх её видов: народной, традиционной и современной. Народная и традиционная не имеют принципиальных отличий друг от друга, за исключением способа передачи накопленных знаний. В народной медицине знания передаются устно, в традиционной – письменно. Народная медицина распространена в традиционных обществах (индейцы бассейна Амазонки, индейцы, живущие на плоскогорьях Анд, бушмены Калахари и др.). К традиционной медицине относятся системы китайской, тибетской, арабской медицины и др., которым, помимо письменной фиксации знаний, свойственно ещё и наличие специальных школ, учебных пособий и т. д.

Специалисты в области психологической антропологии отмечают, что стереотип восприятия народной медицины как бесполезного занятия невежественных людей постепенно разрушается. Они указывают на то, что за свою многотысячелетнюю историю народная медицина накопила огромный арсенал фармакологических и иных способов воздействия на человека. К примеру, суммарное количество лекарственных растений, используемых в народной медицине многих стран, превышает 10 тысяч. Народная медицина представляет собой сложнейшую систему терапии, учитывающую возраст и пол больного, природные условия, место проживания, время года, фазы Луны. Она комплексно использует самые разнообразные средства: фармакологию и массаж, психо- и физиотерапию, диетологию.

Свидетельства высокого мастерства народных целителей были обнаружены в эпипалеолитическом могильнике Тафоральт в Северной Африке. Там был найден череп со следами трепанации, произведённой 12 тысяч лет назад. Аналогичный череп был обнаружен в мезолитическом могильнике Васильевка III на Украине. Удачные, как правило, операции по трепанации черепа при помощи примитивных инструментов широко применялись и в XIX веке среди различных племён Африки и Полинезии (целесообразность подобных операций для лечения, например, головной боли — как они практиковались, всё же сомнительна). Н. Н. Миклухо-Маклай описал необычные и сложные операции, связанные с половой жизнью и регуляцией рождаемости, например, удаление матки и введение инородных предметов в детородный член. Хорошей иллюстрацией к возможностям народной медицины в области хирургии является описание английским врачом-миссионером успешной операции кесарева сечения, произведённой аборигеном в Уганде в 1878 году.

Народная медицина стала предметом исследования учёных-антропологов с конца XIX века. Широкомасштабное межкультурное изучение этой области деятельности человека началось в 30-х годах XX века в рамках психологической антропологии, первоначально называвшейся «культура и личность». В 60-х годах в рамках психологической антропологии выделилась медицинская антропология, специализирующаяся на исследованиях систем народной медицины.

В самом начале исследований перед учёными стояли важнейшие вопросы, связанные с особенностями поведения в традиционных культурах в сравнении с принятыми нормами на Западе, в современных обществах. Европейские и американские антропологи первоначально под влиянием фрейдизма относили к психопатологии многочисленные стереотипы поведения, не укладывающиеся в рамки нормы по европейским представлениям. Согласно подобным представлениям, народные целители, особенно шаманистского типа, считались концентрированным воплощением психопатологий, свойственных данной этнокультурной общности. В ходе дальнейших исследований произошёл отказ от столь категоричных оценок поведения людей в традиционных обществах, а народная медицина была реабилитирована.

В процессе последующих исследований экзотических стереотипов поведения, развернувшихся в различных регионах Африки, Южной и Центральной Америки, Австралии и Океании в 60—70-х годах XX века учёные с большим пониманием отнеслись к традициям и ценностям других культур. В результате более углублённого изучения организма человека было выявлено разнообразие в течении внутренних процессов, связанных с природными условиями проживания, генетическими факторами, особенностями пищи и т. д. Разносторонние научные исследования, проведённые в современных и традиционных обществах, показали различия в протекании как соматических, так и невротических болезней у представителей этих обществ.

Лечение в народной медицине представляет собой системные наставления больному: приём лекарственных средств, физиотерапия, специфические двигательные упражнения. Как правило, полная система средств народной медицины имеет своей вершиной некоторую форму психотерапии, групповой или индивидуальной. Именно в психотерапии народные целители добились высоких результатов благодаря многовековому отбору её вариантов, внушение — это фундаментальная основа народной медицины.

В настоящее время психологическая антропология изучает народную медицину как органическую часть жизни этнокультурной общности, активно участвующую в охране здоровья и связанную с системой ценностей и религиозных верований данного общества. В соответствии с таким подходом, народные целители рассматриваются как специфический социальный слой в развивающихся странах, представители которого выступают не только врачевателями, но и хранителями знаний, накопленных за многие века в традиционной культуре.

Норма и патология

Межкультурный сравнительный анализ нормы и патологии в стереотипах поведения человека в традиционном и современном обществах стал важнейшим направлением исследований в современной науке. Этот аспект изучения личности в условиях различных культур рассматривается в рамках этнопсихиатрии (транскультурной психиатрии). Учёные, работающие в данной области, решают сложнейшие вопросы: где, при каких социальных, культурных, экологических условиях уровень заболевания психическими расстройствами ниже: в индустриальных странах или в бесписьменных культурах? Существуют ли различия между преобладающими типами душевных и эмоциональных расстройств в разных культурах? Одна из самых больших трудностей при решении этих вопросов состоит в том, что представители современной западной медицины при определении и объяснении различных патологий не всегда имеют полное представление о нормальном функционировании человека в единстве его биологии, специфики организма, психологии, зависимости поведения от культурного и природного окружения.

Вопрос о патологичности тех или иных культур возник в начале 20-х годов ХХ века, когда этнопсихологи начали проводить длительные полевые исследования в различных частях земного шара. Часть учёных, попав в необычные природные условия и пугающее культурное окружение, значительно отличающееся от индустриально-цивилизованного образа жизни, объявила ряд традиционных обществ патологичными, а представителей этих обществ – недоразвитыми, «ненормальными» и т. д. В своих «диагнозах» они исходили из представления о том, что все люди должны жить только так, как живут в Европе или в США. Кроме того, в своих определениях «патологичности» они руководствовались критериями, разработанными на основе наблюдения над европейскими пациентами, и считали, что комплекс симптомов, позволяющий отнести индивида к разряду психических больных, является единым для всех людей на Земле. Однако с развитием антропологических исследований выяснилось, что таких «патологических» обществ на планете слишком много, и этнопсихологи предложили относительный, а не единый критерий нормы.

Исследования, проведённые учёными в современных и в традиционных обществах, наглядно показали вариабельность психопатологии и её зависимость от этнокультурной принадлежности. На основании полученных в этих исследованиях результатов антропологи подвергли критике некоторые постулаты современной психиатрии. В первую очередь это касается вопроса о том, кого следует считать страдающим психическим заболеванием. Решение данного вопроса зависит от выбранного критерия патологии как основы сравнения. Из-за неопределённости общетеоретических установок психиатров на Западе они часто преувеличивают уровень распространённости психических заболеваний.

Наибольшие разногласия по этому поводу вызвал комплекс заболеваний, известный под названием «шизофрения». Согласно данным Национального института психического здоровья за 1972 год, в США 0,5 млн человек было госпитализировано в связи с этой болезнью, «более 1,75 млн гуляло по улицам, а около 60 млн американцев на грани заболевания шизофренией». Американский антрополог Дж. Б. Крейн по этому поводу написал, что часть психиатров «рассматривает весь мир как палату психиатрической клиники, а жителей Земли как своих пациентов». Многие антропологи полагают, что шизофрения – это болезнь цивилизации, которая практически не встречается в традиционных обществах. В наиболее категоричной форме эту точку зрения выразил основатель этнопсихоанализа Жорж Деверё, который назвал шизофрению «этническим психозом западного мира».

С другой стороны, исследования Джейн М. Мэрфи (Jane M. Murphy) показывают, что в различных обществах, совершенно различных культурно, возникают и маркируются как ненормальные очень похожие типы поведения, из чего она заключает, что полная культурная релятивизация психиатрических заболеваний преувеличивает реальные проблемы определения нормы и патологии в психиатрии. Данный подход, по мнению Марка-Аделяра Тремблея (Marc-Adélard Tremblay), сейчас разделяется большинством антропологов и психиатров США.

С развитием этнопсихологических исследований учёными постепенно был выработан общетеоретический подход к оценке самых экзотических форм поведения, встречающихся в разных культурах. Основная его идея состоит в том, что норма и патология являются не абстрактно-клиническими понятиями, а конкретно-ситуационными, что «нормальное» поведение человека не есть качество, абсолютное и единое для всех времён и народов, а представляет собой функцию от определённой конкретно-исторической, этнокультурной и экологической ситуации. В большинстве работ психологических антропологов проблема «нормы и патологии» рассматривается как многообразие нормы, различных «образов жизни», значительно отличающихся друг от друга. Если ортодоксальные фрейдисты зачастую сводили межкультурный этнопсихологический анализ к поискам особенностей психопатологии по принципу «все ненормальны, но каждый по-своему», то большинство этнопсихологов руководствуется принципом «представители различных культур нормальны, но каждый по-своему». При этом оба подхода представлены в этнопсихологии и по сей день.

Изменённые состояния сознания и психотерапия

Изучение форм психотерапии, принятых в так называемых «примитивных» обществах, и тщательный анализ знаний, аккумулированных в народной медицине, дали мощный толчок исследованиям в 60—80-x годах XX века ранее неизвестных науке особенностей людей. Психотерапия – это та область, в которой благодаря многовековому отбору её форм и приёмов проведения народным целителям удалось добиться высоких результатов. Кроме того, психотерапия выполняет в рамках народной медицины ряд существенных дополнительных функций. Психотерапевтические приёмы нацелены не только на лечение больных людей, но и на профилактику заболеваний невротического характера в регулярно проводимых ритуалах, в которых участвуют все взрослые члены общности. Ещё одна фундаментальная функция психотерапии в форме ритуала — целенаправленное формирование определённых черт характера индивида в соответствии с потребностями конкретного общества, его идеологией, экономикой, экологией.

Огромную роль в народной медицине играет профилактика психопатологий в массовых и регулярных ритуалах, в которых достигаются экстатические состояния (в том числе с применением наркотиков и галлюциногенов). Именно эти ритуалы в своё время шокировали европейцев и были приняты ими за массовый психоз. А. Белик отмечает, что изменённые состояния сознания (ИСС) служат одним из проявлений этнопсихологического разнообразия культур, наличие которого в том или ином виде естественно и характерно для большинства обществ. Напротив, отсутствие ИСС в обществе есть признак патологии.

Общее определение ИСС сформулировано одним из основателей трансперсональной психологии Чарльзом Тартом в 1969 году: «Изменённые состояния для данного индивида состоят в том, что он отчётливо ощущает качественные изменения в образцах (формах) психического функционирования, причём он чувствует не только количественные изменения, но также и то, что некоторое качество или качества его психических процессов – другие». К ИСС относятся религиозный и сексуальный экстаз, ритуальный транс, сон в активной фазе, когда мы видим сны, состояния просветления, достигаемые в восточных культурах, ощущения человека в минуту смертельной опасности, а также комплекс ощущений, названный А. Маслоу «пиковые переживания». Кроме того, к ним относятся различные виды состояний, связанных с экстремальной профессиональной деятельностью (дрессировщики, спортсмены, спасатели и т. п.). Некоторые виды ИСС могут рассматриваться в качестве медиаторов между психологией и этнопсихологией, с одной стороны, и функционированием внутренних биологических систем организма, с другой стороны. Поэтому ИСС представляют собой не просто комплекс экзотических феноменов, а важнейшую сторону жизнедеятельности человека, сопутствующую ему на протяжении всей истории и у всех народов. Понимание этого факта этнопсихологи считают необходимым не только для анализа особенностей культур и осмысления разнообразных стереотипов поведения, существующих в них, но также и для поведения любого человека в повседневных ситуациях.

В психологической антропологии выделяются следующие основные функции, которые ИСС выполняют в современном и традиционном обществах:

• наиболее фундаментальная функция ИСС – достижение психобиологической синхронизации, которая обеспечивает нормальное ритмичное функционирование организма и комфортное самочувствие человека;
• психотерапевтическая функция, способствующая снятию напряжения в этнокультурных общностях. Наличие экстатических ритуалов снижает уровень конфликтности внутри общности и между общностями;
• ритуалы с экстатической составляющей повышают уровень коммуникабельности и взаимопонимания в различных видах обществ;
• коллективные ритуалы с ИСС часто служат своеобразной «вакцинацией» против психических заболеваний, а также способствуют сплочённости и психологической стабильности в этнокультурной общности.
• групповые ритуалы с ИСС оказывают сильный терапевтический эффект и могут способствовать лечению ряда болезней наряду с другими формами воздействия.

Проблема культурно–исторической обусловленности ИСС в рамках психологической антропологии была глубоко разработана рядом учёных, одним из крупнейших среди которых в научной литературе признана американский антрополог Эрика Бургиньон. В российской психологии и этнопсихологии в качестве методологической основы исследования ИСС наряду с западными разработками также используются подходы Л. С. Выготского и А. Н. Леонтьева.

Библиография

Selected Historical Works and Textbooks

• Bock, Philip K. (1999) Rethinking Psychological Anthropology, 2nd Ed., New York: W. H. Freeman
• D'Andrade, Roy G. (1995). The Development of Cognitive Anthropology. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
• Hsu, Francis L. K., ed. (1972) Psychological Anthropology. Cambridge: Schenkman Publishing Company, Inc.
• Wilhelm Max Wundt, Völkerpsychologie: Eine Untersuchung der Entwicklungsgesetze von Sprache, Mythus und Sitte, Leipzig (1917); 2002 reprint: ISBN 978-0-543-77838-3.

Selected Theoretical Works in Psychological Anthropology

• Bateson, Gregory (1956) Steps to an Ecology of Mind. New York: Ballantine Books.
• Hallowell, A. Irving (1955) Culture and Experience. New York: Schocken Books.
• Kilborne, Benjamin and L. L. Langness, eds. (1987). Culture and Human Nature: Theoretical papers of Melford E. Spiro. Chicago: University of Chicago Press.
• Nuckolls, Charles W. (1996) The Cultural Dialectics of Knowledge and Desire. Madison: University of Wisconsin Press.
• Nuckolls, Charles W. (1998) Culture: A Problem that Cannot be Solved. Madison: University of Wisconsin Press.
• Quinn, Naomi, ed. (2005) Finding Culture in Talk: a collection of methods. New York: Palgrave Macmillan.
• Sapir, Edward (1956) Culture, Language, and Personality: selected essays. Edited by D. G. Mandelbaum. Berkeley, CA: University of California Press.
• Schwartz, Theodore, Geoffrey M. White, and Catherine A. Lutz, eds. (1992) New Directions in Psychological Anthropology. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
• Shore, Bradd (1995) Culture in Mind: cognition, culture, and the problem of meaning. New York: Oxford University Press.
• Shweder, Richard A. and Robert A. LeVine, eds. (1984). Culture Theory: Essays on mind, self, and emotion. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
• Strauss, Claudia and Naomi Quinn (1997). A Cognitive Theory of Cultural Meaning. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
• Wierzbicka, Anna (1999) Emotions across Languages and Cultures: diversity and universals. Cambridge, UK: Cambridge University Press.

Selected Ethnographic Works in Psychological Anthropology

• Benedict, Ruth (1946) The Chrysanthemum and the Sword: Patterns of Japanese Culture. Boston: Houghton Mifflin Company.
• Briggs, Jean (1970) Never in Anger: Portrait of an Eskimo family. Cambridge, MA: Harvard University Press.
• DuBois, Cora Alice (1960) The people of Alor; a social-psychological study of an East Indian island. With analyses by Abram Kardiner and Emil Oberholzer. New York: Harper.
• Herdt, Gilbert (1981) Guardians of the Flutes. Chicago: University of Chicago Press.
• Levy, Robert I. (1973) Tahitians: mind and experience in the Society Islands. Chicago: University of Chicago Press.
• Lutz, Catherine (1988) Unnatural Emotions: Everyday sentiments on a Micronesian atoll and their challenge to Western theory. Chicago: University of Chicago Press.
• Rosaldo, Michelle Zimbalist (1980) Knowledge and Passion: Ilongot notions of self and social life. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
• Scheper-Hughes, Nancy (1979) Saints, Scholars, and Schizophrenics: mental illness in rural Ireland. Berkeley, CA: University of California Press.
• Swartz, Marc J. (1991) The Way the World Is: cultural processes and social relations among the Swahili of Mombasa. Berkeley: University of California Press.

Selected Works in Psychiatric Anthropology

• Kardiner, Abram, with the collaboration of Ralph Linton, Cora Du Bois and James West (pseud.) (1945) The psychological frontiers of society. New York: Columbia University Press.
• Kleinman, Arthur (1980) Patients and healers in the context of culture: an exploration of the borderland between anthropology, medicine, and psychiatry. Berkeley, CA: University of California Press.
• -- (1986) Social origins of distress and disease: depression, neurasthenia, and pain in modern China. New Haven, CT: Yale University Press.
• Kleinman, Arthur, & Good, Byron, eds. (1985) Culture and Depression: studies in the anthropology and cross-cultural psychology of affect and disorder. Berkeley / Los Angeles: University of California Press.
• Luhrmann, Tanya M. (2000) Of two minds: The growing disorder in American psychiatry. New York, NY, US: Alfred A. Knopf, Inc.
• O’Nell, Theresa D. (1996) Disciplined Hearts: History, identity, and depression in an American Indian community. Berkeley, CA: University of California Press.
• Beneduce, Roberto (2007) Etnopsichiatria. Sofferenza mentale e alterità fra Storia, dominio e cultura, Roma: Carocci.

Ссылки

• [www.aaanet.org/sections/spa/ Society for Psychological Anthropology]
• [www.anthro.uiuc.edu/ethos/ Ethos] Journal of the Society for Psychological Anthropology
• [web.archive.org/web/20061206000251/homepage.mac.com/mccajor/SSL_panth.html Psychological and Psychiatric Anthropology Resources]
• [www.thefpr.org/ The Foundation for Psychocultural Research]
• [www.indiana.edu/~wanthro/theory_pages/Psychological.htm Psychological Anthropology] essay at Indiana University
• [geza.roheim.pagesperso-orange.fr/html/iatrica.htm Georges Devereux: Introduction on Ethnopsychiatry (fr.)]

Отрывок, характеризующий Психологическая антропология

– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему: