Этхем-черкес

Этхем-черкес (между 1880 и 1886, около Бандырмы, Османская империя — 7 октября 1949 или 1950, Амман, Иордания) — османский и турецкий военный деятель, получивший известность во время Войны за независимость Турции — сначала как важный военачальник в Национальных силах (тур. kuva-yi Milliye), а впоследствии возглавивший одно из восстаний против Мустафы Кемаля Ататюрка, причиной которой послужила националистическая политика в стране.

Биография

Детство и юношество

Точная дата рождения Этхема неизвестна — в различных источниках указаны 1880, 1883, 1884 и 1886 годы. Известно, что он происходил из адыгского шапсугского мусульманского рода, представители которого в 1860-е годы бежали с российского Кавказа в Османскую империю (в Турции таких людей именовали черкесами). Этхем родился в деревне Эмрекёй около Бандырмы, был младшим из пяти сыновей Али-бея. Два его старших брата, Ильяс и Нури, погибли в стычке с некими бандитами (в турецких источниках утверждается, что эти бандиты были греками). Два других брата, Решит и Тевфик, в соответственно 1901 и 1902 годах поступили на обучение в военную академию и по окончании её стали офицерами. Решит-бей впоследствии участвовал в нескольких войнах и сделал политическую карьеру: был избран депутатом нижней палаты первого турецкого парламента (тур. Meclis-i Mebusan) от Сарухана (ныне провинция Маниса в Турции), а затем вошёл в состав первого меджлиса Турецкой Республики.

Сам Этхем, по некоторым сведениям, убежал из дома в возрасте четырнадцати лет и поступил на обучение в кавалерийское училище в Бакыркёе, где готовили младших офицеров. Во время Балканских войн воевал против болгарских войск, где проявил себя храбрым солдатом, был ранен, награждён медалью и отмечен денежной премией. После вступления Османской империи в Первую мировую войну служил в контрразведке (так наз. Особом учреждении, тур. Тешкилят-и Махсуса) под началом Эшрефа Сенджера Кушчубаши, участвуя в секретных операциях на территории Ирана, Афганистана и Ирака. Во время одного из таких рейдов получил ранение, после чего возвратился в родную деревню.

Во время Войны за независимость

После поражения Османской империи в Первой мировой войне и начала оккупации её территории войсками Антанты Этхем 15 мая 1919 года основал на западе Анатолии в районе Измира (Смирны) особую мобильную боевую группу (Kuvva-yi Seyyare), присоединившуюся затем к движению Ататюрка за независимость Турции и ставшую частью иррегулярных Национальных сил (тур. Kuvva-yi Milliye). В составе 20-го Анкарского корпуса под командованием Али Фуата-паши вместе с братьями участвовал в партизанских наступательных операциях против британских и греческих войск.

Поскольку регулярная армия как таковая до момента созыва Национального собрания фактически не была сформирована, отряды Этхема занимались, помимо борьбы с интервентами, подавлением внутренних восстаний, таких как восстания Ахмета Анзавура и Чопура Мусы в Болу, Дюздже, Гереде и Йозгате. При этом Этхем-черкес в ряде случаев самовольно, без согласования с меджлисом в Анкаре приказал казнить главарей мятежников, что привело к конфликту Этхема с руководством официальных «трибуналов независимости» (тур. İstiklâl Mahkemeleri), подконтрольных Анкаре.

В конце 1920 года командир 20-го корпуса Али Фуат-паша и вместе с ним Этхем-черкес успешно командовали войсками в битве при Гедизе (провинция Кютахья), восстановив контроль над районом города Гедиз и в первый раз с начала войны заняв часть оккупированных измирских территорий.

Восстание и бегство из Турции

Ещё с конца 1910-х гг. Этхем-черкес стал интересоваться социализмом, в том числе работами Владимира Ильича Ленина. Позднее он стал одним из участников так наз. «Общества Зелёной Армии» (Yesil Ordu Cemiyeti) — своего рода «исламистско-большевистскому» блоку в меджлисе. Его батальон численностью в 700 штыков даже стали неофициально именовать «большевистским батальоном». Разногласия Этхема с руководством кемалистов постепенно нарастали, а личный его конфликт с Исмет-пашой (Инёню), новым командующим Западным фронтом, ещё больше осложнил отношения Этхема с Анкарой. В конце концов от Этхема потребовали подчинить все верные ему иррегулярные войска правительству в Анкаре. Он отказался и 27 декабря 1920 года восстал против центральной власти.

14 января 1921 года против Этхема-черкеса были направлены войска под командованием Рефет-бея. 21 января 1921 года между ними произошло сражение, в результате которого отряды Этхема были разбиты. Сам Этхем, два его брата и небольшая группа сторонников смогли бежать через линию фронта в Грецию и укрылись там.

После окончания Войны за независимость правительство Турции объявило Этхема, его братьев и всех их сторонников и родственников изменниками. Впоследствии Этхем с двумя братьями попал в список так называемых Yüzellilikler — «группу ста пятидесяти», члены которой после заключения правительством Ататюрка Лозаннского договора в 1923 году были объявлены персонами нон грата и которым был официально запрещён въезд в страну. Братья некоторое время жили в Греции, затем в Германии и разных арабских странах, в итоге осев в Аммане (Трансиордания). В 1935 году все они были на некоторое время помещены под домашний арест по обвинению в том, что якобы планировали убийство Ататюрка.

В 1937 году парламент Турции принял решение амнистировать братьев и позволил им вернуться на родину. Однако Этхем отказался, заявив, что никогда не был предателем и потому не нуждается в амнистировании; два его брата, Тевфик и Решит, впоследствии вернулись в Турцию: Тевфик в 1938-м, а Решит в 1950-м году. Сам Этхем умер в Аммане 7 октября 1949 (по другим данным, 1950) года от опухоли мозга.

Отрывок, характеризующий Этхем-черкес

В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.