Плешките, Эугения Юозовна

Эугения Плешките
Eugenija Pleškytė
Фото 1961 г.
Дата рождения:	6 января 1938(1938-01-06)
Место рождения:	дер. Гилиогирис (ныне — Тельшяйский уезд, Литва)
Дата смерти:	3 ноября 2012(2012-11-03) (74 года)
Место смерти:	Клайпеда, Литва
Гражданство:	СССР СССР → Литва Литва
Профессия:	актриса
Карьера:	1961—2012
Награды:	Народный артист Литовской ССР

Эуге́ния Юо́зовна Плешки́те (лит. Eugenija Pleškytė; 6 января 1938, Гилегерно — 3 ноября 2012, Клайпеда) — советская и литовская актриса театра и кино, народная артистка Литовской ССР.

Биография

Родилась в деревне Гилиогирис в Литве. Окончила актёрский факультет Государственной консерватории Литовской ССР.

В 1961—1963 гг. — актриса театра драмы в Каунасе.

В 1963—1965 гг. — актриса академического театра драмы Литовской ССР; В 1965—1992 — актриса Государственного театра молодежи Литвы. В кино с 1961 года.

Жила в Сан-Франциско (США) и Вильнюсе (Литва).

Брат — Йонас Плешкис, командир плавучей базы подводных лодок, в 1961 г. угнавший корабль в Швецию.

Была в отношениях с Борисом Моисеевым, от этого брака у неё сын Амадеус и внук.

Творчество

Фильмография

• 1961 — Канонада — учительница Довиле
• 1966 — Лестница в небо — Ингрида
• 1967 — Игры взрослых людей (киноальманах) — Регина
• 1967 — Найди меня — Агне
• 1970 — Был месяц май — Герта
• 1971 — Камень на камень — Вдовушка
• 1971 — Раны земли нашей — Гедрайтене
• 1972 — Геркус Мантас — Котрина
• 1973 — Весёлые истории (фильм, 1973) — учительница
• 1974 — Садуто туто — Мария
• 1974 — Чисто английское убийство  — миссис Карстерс
• 1975 — День возмездия — Юстина
• 1976 — Долгое путешествие к морю — жена Йонаса
• 1976 — Огненный мост — Гильда Хорн
• 1977 — За пять минут до катастрофы — Марта
• 1977 — Подарки по телефону — Тамара Шимановская
• 1978 — Цветение несеяной ржи — Эляна
• 1979 — Малые грехи наши — Альбина Улбайте
• 1979 — Чёртово семя — Морта
• 1980 — Факт — Каролина
• 1980 — Американская трагедия — жена Эйсы
• 1981 — Женщина в белом — миссис Катерик
• 1982 — Английский вальс — миссис Хоуп
• 1982 — Самая длинная соломинка — Юшкене
• 1984 — Без семьи  — матушка Барберен
• 1985 — Волны умирают на берегу — Эмма
• 1985 — Ночные шёпоты
• 1986 — Беньяминас Кордушас — пани Ядвига
• 1986 — Все против одного — Беатрис Корнель
• 1989 — Романтик — Зинаида Павловна
• 1991 — Смерть за кулисами — Грета Креппель
• 1991 — Крест милосердия — Прозорова

Награды

• Лауреат Государственной премии Литовской ССР (1973, за роль Котрины в фильме «Геркус Мантас»).
• Заслуженная артистка Литовской ССР (1978)
• Народная артистка Литовской ССР
• Премия «Золотой аист / Auksinę gervę», 2009, Литва

Отрывок, характеризующий Плешките, Эугения Юозовна

Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.