Иосиф из Леонессы

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Иосиф и фамилией Дезидери.

Иосиф из Леонессы
итал. Giuseppe da Leonessa
Неизвестный автор из центральной Италии. Святой Иосиф из Леонессы (XVIII — начало XIX века). Музей капуцинов, Рим.
Имя в миру	Эуфранио Дезидери
Рождение	8 января 1556(1556-01-08) Леонесса, провинция Риети, Папская область
Смерть	4 февраля 1612(1612-02-04) (56 лет) Аматриче, провинция Риети, Папская область
Монашеское имя	брат Иосиф из Леонессы
Почитается	в Римско-католической церкви
Беатифицирован	22 июня 1737 года
Канонизирован	29 июня 1746 года
В лике	святых
Главная святыня	мощи в санктуарии святого Иосифа из Леонессы, Леонесса
День памяти	4 февраля
Покровитель	миссий в Турции, города Леонесса
Атрибуты	распятие, чётки, железные крюки
Подвижничество	священник (O.F.M.Cap.), проповедник, исповедник

Ио́сиф из Леоне́ссы (итал. Giuseppe da Leonessa), в миру Эуфра́нио Дезиде́ри (итал. Eufranio Desideri; 8 января 1556, Леонесса, провинция Риети, Папская область — 4 февраля 1612, Аматриче, провинция Риети, Папская область) — священник, член Ордена братьев меньших капуцинов (O.F.M.Cap.), святой Римско-католической церкви, проповедник.

На миссии в тюрьмах Стамбула заботился о пленниках-христианах. За появление во дворце без разрешения и просьбу к султану позволить проповедь Евангелия на территории Османской империи был подвергнут казни, но чудом выжил. Проповедовал в Папской области, произнося по восемь-десять проповедей в день. Выступал за социальную справедливость. Содействовал оказанию помощи бедным крестьянам и горожанам. Обладал даром чудотворения.

После смерти был канонизирован. Мощи его покоятся в санктуарии в Леонессе. Литургическая память ему отмечается 4 февраля.

Биография

Ранние годы и призвание

Эуфранио Дезидери родился в Леонессе 8 января 1556 года. Он был третьим ребёнком из восьми детей в семье богатого торговца шерстью Джованни Дезидери и Франчески, урождённой Паолини. На тринадцатом году жизни потерял обеих родителей. Попечение об осиротевших детях взял на себя Джованбаттиста Дезидери — дядя по линии отца, живший в Витербо. Джованбаттиста Дезидери был профессиональным учителем. Под его руководством Эуфранио продолжил образование, начатое в Леонессе. В 1571 году они переехали в Сполето.

Когда ему исполнилось шестнадцать лет, дядя посватал за него девушку из благородной семьи, но Эуфранио чувствовал в себе призвание к жизни посвящённой Богу. Вскоре он заболел, и его отправили в Леонессу поправить здоровье. Здесь он познакомился с монахами из Ордена братьев меньших капуцинов, которые строили в городе монастырь. Эуфранио был впечатлён их образом жизни. Не найдя понимания у родственников, настаивавших на его пребывании в миру, он тайно покинул дом.

3 января 1572 года стал послушником и надел облачение капуцинов в монастыре «Малая темница» (итал. Carcerelle) в Ассизи. Спустя год, 8 января 1573 года Эуфранио принял монашеский постриг и взял новое имя Иосиф. Он продолжил богословское образование в учебных заведениях Сполето и Перуджи.

Иосиф строго соблюдал монашеский устав и верность данным обетам. Он носил старую монашескую рясу, держал строгий пост, спал на досках и усердствовал в келейной дисциплине. Ежедневно исповедовал помыслы своему духовнику и причащался каждый раз, когда получал на это благословение. Нередко всю ночь Иосиф проводил в покаянии перед распятием, созерцая тайны Страстей Христа.

24 сентября 1580 года в Амелии он был рукоположен в сан священника. 21 мая 1581 года Иосиф получил официальное благословение проповедовать и начал проповедь среди бедных крестьян в центральной Италии. Он проповедовал в Умбрии, Абруццо и Лацио в Папской области.

На миссии

Тот, кто любит жизнь созерцательную обязан выйти в мир, чтобы проповедовать, особенно когда мысли людей сбиты с толку и беззаконие изобилует на земле. — Иосиф из Леонессы

В 1587 году, вместо умерших от чумы иезуитов, Папа Григорий XIII отправил в Стамбул капуцинов. Иосиф присоединился к группе миссионеров вместо заболевшего собрата. Получив индульгенцию в Ассизи, он пришёл в Венецию, откуда в составе группы отбыл в столицу Османской империи. Путешествие длилось почти месяц и закончилось в конце августа.

На капуцинов были возложены заботы о многочисленных христианах, находившихся в плену у мусульман. В Стамбуле они разместились в монастыре в районе Галата. Ежедневно капуцины оказывали помощь 4 000 христианам, заключённым в тюрьмах, большинство из которых были похищены мусульманами во время разбойничьих нападений на мирное население сопредельных государств. Они использовали христиан в качестве рабов на галерах.

Иосиф с особым усердием заботился не только об их физическом состоянии, но и о душевном равновесии. Однажды он не смог вернуться в район Галата до закрытия ворот. Его обнаружили спящим у стены и арестовали, обвинив в шпионаже. Месяц он провёл в тюрьме и был отпущен под залог, который внесли за него венецианский бальи Джованни Франческо Морозини и французский посол Жак Савари. В 1588 году, по просьбе последнего, правительство Османской империи разрешило капуцинам свободно передвигаться по территории государства.

К 1589 году эпидемия чумы уничтожила всех членов миссии, кроме Иосифа, который хоть и заразился, но выздоровел, и его собрата-капуцина Григория из Леонессы. В том же году Иосиф, не имея на то разрешения, вошёл во дворец султана, но был остановлен охранниками. Оказался ли он там, понимая последствия своего поступка, или неверно понял разрешение о свободе передвижения, неизвестно. Оставленные им письменные свидетельства, говорят о трезвости мышления и отсутствии экзальтированности. Его отношения с мусульманами всегда носили благоразумный характер. Он даже начал изучать их обычаи и турецкий язык. Сам Иосиф не рассказывал о случившемся подробностей.

По преданию, перед султаном он исповедовал себя христианином и обратился с просьбой разрешить в империи проповедь Евангелия. Мурад III посчитал его сумасшедшим и приговорил к смертной казни через подвешивание на крюках. Три дня Иосиф висел над слабым огнём, подвешенный на крюки за правую руку и пятку и задыхаясь от дыма. Легенда повествует, что он был избавлен от казни и исцелён от ран ангелом. По другой версии, смертный приговор ему был заменен высылкой из страны по просьбе Сафийе-султан, фаворитки Мурада III, имевшей христианское происхождение.

Последние годы и смерть

Осенью 1589 года Иосиф вернулся в Италию. После аудиенции у Папы Сикста V прибыл в монастырь в Ассизи. В декабре он возобновил проповедническую деятельность в центральной Италии. Проповедовал по шесть-восемь, иногда десять, раз в день, в том числе в бедных горных селениях. Его «Практика сорока часов» представляла собой народную миссию, когда после каждого часа адорации следовала проповедь. После последней проповеди, Иосиф поднимался на возвышенность близ деревни, где в память о миссии устанавливал принесённый им крест.

Он выступал за социальную справедливость. Критиковал жестоких землевладельцев, ростовщиков и спекулянтов. Содействовал строительству домов зерна и сострадания, выдававших беспроцентные малые кредиты зерном и деньгами неимущим крестьянам и горожанам. По его инициативе возводились небольшие больницы для бедняков и странноприимные дома для паломников. Иосиф оказывал духовную поддержку приговорённым к смерти и с риском для жизни пресекал кровную месть и драки.

В 1591 году, во время эпидемии чумы, в Треви по его молитве исцелился местный горожанин. Несколько чудес по его молитве произошли также в Риме. Вскоре в народе его стали почитать как чудотворца. В 1600 юбилейном году он проповедовал в Отриколи в течение всего Великого поста многочисленным паломникам, направлявшимся в Рим. Иосиф не только проповедовал, но и кормил их, чистил одежду, стриг волосы.

В 1596 году у него проявились первые симптомы болезни, которую 28 июня 1611 года врачи диагностировали как опухоль в паху. Иосиф не оставил служения. Несмотря на все запреты, продолжал носить на теле верёвки из конского волоса и железные цепи. Последнюю проповедь он произнёс 18 октября в Кампотосто, опираясь на трость. Затем в Леонессе попрощался с родственниками и местными жителями. Уходя, Иосиф благословил город. Последнюю мессу он отслужил 28 декабря.

Состояние его здоровья резко ухудшилось. Он ежедневно причащался. 2 февраля 1612 года Иосиф был неудачно прооперирован без анестезии. На следующий день врач повторил операцию, но снова безрезультатно. Иосиф постоянно молился Богоматери. Он умер в монастыре в Аматриче 4 февраля 1612 года.

Почитание

Перед погребением Иосифа в монастыре капуцинов в Аматриче, по поручению городского совета, художник Паскуале Риго из Монтереале написал его посмертный портрет. Этот единственный портрет с натуры ныне находится в капелле при госпитале в Аматриче.

Могила Иосифа вскоре после его смерти стала местом паломничества. Воспользовавшись землетрясением, 18 октября 1639 года жители Леонессы похитили его останки из монастыря в Аматриче и положили их в своём городе в санктуарии, построенном в его честь на месте дома, в котором он родился. Здесь же хранятся некоторые, написанные им, проповеди.

В 1636 году Фердинанд II, император Священной Римской империи, внёс его имя в список небесных покровителей дома Габсбургов, а Папа Урбан VIII провозгласил покровителем и защитником католического мира и единства.

22 июня 1737 года Папа Климент XII беатифицировал Иосифа из Леонессы. 29 июня 1746 года в базилике святого Иоанна Крестителя на Латеранском холме в Риме Папа Бенедикт XIV канонизировал его. Литургическая память ему отмечается 4 февраля.

Папа Пий XII в апостольском послании от 12 января 1952 года провозгласил святого Иосифа из Леонессы покровителем миссий капуцинов на территории Турции. В другом апостольском послании от 2 марта 1967 года Папа Павел VI провозгласил его покровителем города Леонесса.

В 2011 году мощи святого Иосифа из Леонессы были исследованы, в ходе чего было установлено, что он был высоким (170 – 175 см) крепко сложенным мужчиной, совершавшим в течение жизни многочисленные пешие путешествия. Также было обнаружено, что гортань его осталась совершенно нетленной, хрящевая ткань окаменела, также как у других известных проповедников — святых Антония из Падуи и Леонарда из Порто-Маурицио.

Литература

• Armerigo, Antonio Maria. De Rossi, Angelo Maria. Feliciano, Antonio. [books.google.ru/books?id=U2xcBh2io5UC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Vita del ven. servo di Dio p. Giuseppe da Leonessa predicatore cappuccino della Provincia di San Francesco] : [итал.]. — Genova : Gio. Battista Scionico, 1695. — 408 p.</span>
• Butler, Alban. Burns, Paul. [books.google.ru/books?id=fuH5Uka64MUC&pg=PA50&dq=Joseph+of+Leonessa&hl=ru&sa=X&ved=0CB8QuwUwAGoVChMI4s_F6snkxgIVhY8sCh0QZAlG#v=onepage&q=Joseph%20of%20Leonessa&f=false Butler's Lives of the Saints: February] : [англ.]. — Tunbridge Wells : Burns & Oates, 1998. — Vol. II. — P. 50. — 288 p. — (Butler’s Lives of the Saints). — ISBN 978-0-86-012251-7.</span>

Ссылки

• [www.santiebeati.it/dettaglio/90380 San Giuseppe (Desideri) da Leonessa]. Santi, beati, testemoni. — Статья «Святой Иосиф (Дезидери) из Леонессы» на сайте Энциклопедии святых. Проверено 5 июля 2015.  (итал.)
• [www.leonessa.org/leo_sacra/doc/103-118.pdf Leonessa. Santuario di San Giuseppe]. Leonessa. — Статья «Леонесса. Санктуарий святого Иосифа» на официальном сайте коммуны Леонессы. Проверено 5 июля 2015.  (итал.)

Отрывок, характеризующий Иосиф из Леонессы

В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.