Хорхе, Эухенио

Эухенио Хорхе Лафита
Eugenio Jorge Lafita
Род деятельности:	тренер по волейболу
Дата рождения:	29 марта 1933(1933-03-29)
Место рождения:	Баракоа, Куба
Гражданство:	Куба Куба
Дата смерти:	30 мая 2014(2014-05-30) (81 год)
Место смерти:	Гавана, Куба

Эухенио Хорхе Лафита (исп. Eugenio Jorge Lafita; 29 марта 1933, Баракоа, Куба — 30 мая 2014, Гавана, Куба) — кубинский волейбольный тренер, один из лучших тренеров в истории мирового волейбола.

Биография

Начал свою волейбольную карьеру в 1947 году в гимназии «Pepe Barrientos» в гаванском районе Лухано. Как игрок национальной сборной принимал участие в Панамериканских играх в Мехико (1955) и Чикаго (1959), Играх Центральной Америки и Карибского бассейна 1962 в ямайском Кингстоне и на чемпионате мира 1956 в Париже.

Его тренерская карьера началась в 1963 году с кубинской мужской юношеской сборной, когда он создал основу будущей национальной сборной, выигравшей золотую медаль на Играх Центральной Америки и Карибского бассейна 1966 в Сан-Хуане (Пуэрто-Рико).

В 1968 году возглавил женскую сборную Кубы и на протяжении 28 лет бессменно являлся её наставником. Под его началом «Карибские брюнетки» («Morenas del Caribe» — закрепившееся за командой прозвище) выросли из команды регионального уровня в лучшую женскую сборную мира, доминировавшую в 90-х годах 20 века.

Под его руководством сборная Кубы трижды последовательно побеждала на Олимпийских играх (1992, 1996, 2000), дважды выигрывала чемпионаты мира (1978, 1994), трижды подряд становилась обладателем Кубка мира (1989, 1991, 1995), дважды побеждала на Гран-при (1993, 2000), один раз выигрывала Всемирный Кубок чемпионов (1993), 10 раз — чемпионат Северной, Центральной Америки и Карибского бассейна, 7 раз подряд — Панамериканские игры (1971—1995) и также 6 раз подряд — Центральноамериканские и Карибские игры (1974—1994).

В 1996 году после победы на Олимпиаде в Атланте (США) оставил пост главного тренера. В 1997—1999 руководил сборной его многолетний помощник Антонио Пердомо. В 2000 году он был назначен тренером мужской сборной Кубы, а наставником женской национальной команды стал Луис Фелипе Кальдерон. Интересно, что пост ассистента главного тренера тогда же занял Хорхе, фактически вновь руководивший игрой сборной на протяжении последующих нескольких лет.

С 1996 года — с небольшим перерывом занимал должность председателя Федерации волейбола Кубы и член Национального олимпийского комитета страны. На чемпионате мира 2006 в Японии официально вернулся на пост главного тренера сборной, но спустя четыре месяца навсегда оставил тренерскую работу, вновь возглавив федерацию.

В 1979 году ему было присвоено звание Национальный Герой Труда Республики Куба.

В 2002 году ФИВБ официально признала Эухенио Хорхе Лафиту лучшим волейбольным тренером XX века.

Источники

• Волейбол. Энциклопедия/Сост. В. Л. Свиридов, О. С. Чехов. Томск: Компания «Янсон» — 2001.
• [www.fivb.org/en/fivb/viewPressRelease.asp?No=46039&Language=en Volleyball mourns passing of coaching legend (пресс-релиз ФИВБ)]

Отрывок, характеризующий Хорхе, Эухенио

– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]