Эфеб

Эфе́б (др.-греч. ἔφηβος) — в древнегреческом обществе — юноша, достигший возраста, когда он обретал все права гражданина (16 лет, в Афинах — 18), становясь членом эфебии — общности молодых людей-граждан полиса. С этого времени молодой человек становился военнообязанным и привлекался к военной службе, которую проходил до 20 лет. Становясь эфебом, молодой гражданин подвергался докимасии, с целью проверки возможности наделения его всеми гражданскими правами, заносился в списки своего дема.

Через два года (или на второй год) по достижении возмужалости, на 18 году жизни молодые люди в Афинах через внесение в Ληξιαρχικόν (общинная книга их дема) объявлялись совершеннолетними и самостоятельными гражданами. Внесенный в списки давал присягу гражданина в храме Алравры, делался способным носить оружие, получал право являться в суде, жениться и т. д..

«Я не оскверню этого священного оружия и не покину в рядах моего товарища. Я буду защищать не только то, что свято, но и то, что не свято, как один, так и вместе с другими. Я передам потомкам отечество не униженным или уменьшенным, но возросшим и в положении улучшенном сравнительно с тем, в каком я его наследовал. Я буду почитать решения мудрых. Я буду повиноваться законам, которые были или будут народом приняты, и если кто вздумает нарушить их, я не должен того допускать, и стану защищать их, все равно придется ли мне делать это одному или будут со мною другие. Я буду чтить верования».

— Клятва эфеба, Уссинг. Воспитание и обучение у греков и римлян. — СПб., 1878 г., стр. 141.

Право участвовать в народном собрании эфеб получал лишь через два года, через внесение в πίναξ ἐκκλησιαστικός, на 20 году жизни, после того, как он прослужил два года в пограничной страже, как περίπολος. С тех пор он мог участвовать и в войнах вне пределов отечества. Кроме этого более узкого и определенного значения слова, существует еще более широкое, по которому εφηβος мог быть назван всякий молодой человек, вышедший из детского возраста. В искусстве молодые люди этого возраста изображаются с коротко стриженными волосами в противоположность к мальчикам и мужам, носившим более длинные волосы (κομα̃ν). Это подстрижение волос совершалось до ἐπὶ διετὲς ἡβη̃σαι, вероятно, на 16 году, и, вероятно, от этого акта третий день праздника Апатурий назывался κουρεω̃τις (от κουρα, κείρω).

Для прохождения военного искусства эфебы имели двух преподавателей гимнастики и, сверх того, отдельных преподавателей для усовершенствования в стрельбе из лука, метании дротика, употреблении оружия, управлении катапультой и т. д. Лекции по предметам общего образования (по Плутарху = γράμματα с философией, геометрия, риторика и музыка) читались в Диогеновской гимназии (Διογενετον). По истечении года, эфебы получали в народном собрании, устраивавшемся в театре, по щиту и копью, после чего проходили школу полевой и гарнизонной службы, в качестве гарнизонных солдат или блюстителей порядка в общественных местах. В качестве гарнизонных солдат они назывались также периполами.

Наблюдение за нравственным воспитанием эфебов и внешним устройством их жизни имел космет, под начальством которого состояло 10 софронистов, по одному от филы. Выбор косметов и софронистов производился в народном собрании из числа лиц свыше 40-летнего возраста, избранных предварительно по филам. Каждый эфеб получал от государства по 4 обола в день, которые отдавались в распоряжение софронистов и расходовались на стол; столовались же эфебы по филам.

Жили эфебы — за исключением тех, которые несли службу в городе — в соседних домах и крепостях, но в промежутках между служебными занятиями они могли бывать где угодно и проводили время по своему усмотрению. Внутри эфебии существовали отдельные группы и корпорации эфебов; кроме того, эфебы соединялись в парные союзы, причем каждый эфеб имел своего «друга» или «брата». Вообще ассоциация эфебов напоминает собой до известной степени общества американских или английских студентов. Как цвет гражданского населения, эфебы обязательно участвовали в религиозных процессиях и празднествах, позднее — при встрече римских послов; они присутствовали в полном вооружении в народных собраниях, в качестве наблюдателей за порядком. Одежду эфебов составляли шляпа с полями и хламида. Вне службы эфебы вели шумную, полную удовольствий жизнь; одни проводили время за игрой в кости или у флейтисток, другие посещали гимназии, служившие с IV века местами собрания блестящего афинского общества. Вообще из эфебов состояла так называемая золотая молодежь афинских щёголей.

Обычаи, связанные с эфебами, сохранялись и в период римского господства, например, на острове Капри, издавна колонизированном греками (Светоний сообщает об этом в жизнеописании императора Тиберия).

Ссылки

• Эфебы // Фридрих Любкер. Реальный словарь классических древностей.
• Эфебы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Эфебы // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.

Отрывок, характеризующий Эфеб

Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему: