Эфендиев, Султан Меджид

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Султан Меджид Эфендиев
азерб. Sultan Məcid Məcid oğlu Əfəndiyev<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Член президиума С. М. Эфендиев на заседании 2 сессии ЦИК СССР 7 созыва. Москва, 1936</td></tr>

Председатель ЦИК Азербайджанской ССР
15 декабря 1931 — июнь 1937
Предшественник: Газанфар Мусабеков
Преемник: Мир Башир Касумов (и. о.)
Народный комиссар рабоче-крестьянской инспекции Азербайджанской ССР
май 1922 — 1924
Народный комиссар земледелия Азербайджанской ССР
21 мая 1921 — 1924
 
Рождение: 26 мая 1887(1887-05-26)
Шемахы, Бакинская губерния
Смерть: 21 апреля 1938(1938-04-21) (50 лет)
Отец: Меджид Эфендиев
Партия: РСДРП(б)
Образование: Казанский университет
Профессия: Врач

Султан Меджид Меджид оглы Эфендиев (азерб. Sultan Məcid Məcid oğlu Əfəndiyev; 26 мая 1887, Шемаха — 21 апреля 1938) — советский и азербайджанский государственный и партийный деятель; народный комиссар земледелия (1921-1924) и рабоче-крестьянской инспекции (1924-1927), позже председатель ЦИК Азербайджанской ССР (1931-1937), директор и действительный член Азербайджанского государственного научно-исследовательского института





Биография

Ранние годы

Султан Меджид Эфендиев родился 26 мая 1887 года в Шемахе в семье торговца Меджида Эфендиева и был внуком закавказского муфтия. Первоначальное он обучался в мектебе, но затем отец перевёл его в шемахинское трёхклассное училище[1]. Торговые дела у отца шли неважно, а после шемахинского землетрясения 1902 года и вовсе оказались подорваны, после чего отец решает переехать в Баку[2]. В Баку Султан Меджид Эфендиев был определён в шестиклассное училище, где он впервые знакомится с марксизмом[3]. В 1904 году он вступает в РСДРП(б) и становится одним из организаторов социал-демократической организации Гуммет, принимает участие в Революции 1905—07 годов.

В 1915 году Эфендиев окончил медицинский факультет Казанского университета и в том же году поступил на работу в посёлке Васильсурск Нижегородской губернии в качестве врача врачебно-наблюдательного пункта. В следующем году его перевели на работу во Владимировку, находящейся в 250 верстах к северо-западу от Астрахани[4]. После Февральской революции 1917 года — член Бакинского совета, комитета «Гуммет», комитета РСДРП(б). С 1918 года С. М. Эфендиев участвует в обороне Астрахани, комиссар по делам мусульман Закавказья при Наркомнаце РСФСР и заместитель председателя Центрального бюро коммунистических организаций народов Востока при ЦК РКП(б).

На партийной работе

В период с 1920 по 1921 годы был членом Исполкома Бакинского совета, чрезвычайным уполномоченным ЦК Азербайджанской КП(б) и комиссаром Гянджинской губернии. В 19211924 гг. — член ЦИК, наркомзем, нарком РКИ Азербайджанской ССР.В 19241927 годах на должности председателя ЦКК Азербайджанской КП(б).С 1927 г. работает заместителем председателя, а с 1931 — председателем ЦИК Азербайджанской ССР и один из председателей ЦИК ЗСФСР.

Был делегатом XII и XIII съездов РКП(б), в 1924—27 годы член ЦКК ВКП(б).Был членом Заккрайкома ВКП(б), Бюро Азербайджанской КП(б), член ЦИК СССР. 28 января 1932 года постановлением II-й сессии ЦИК ЗСФСР VI-го созыва Эфендиев был назначен председателем ЦИК ЗСФСР[5].

Арест и казнь

В мае 1937 года на XXII Бакинской партийной конференции Султан Меджид Эфендиева обвинили в укрывательстве врагов Советской власти. По итогам конференции была принята резолюция, куда был включён пункт о неискреннем поведении С. М. Эфендиева, Г. Султанова и других коммунистов и о расследовании их «дела». Во время своего выступления на заседании XIII съезда Коммунистической партии Азербайджанской ССР, состоявшемся 5 июня того же года, С. М. Эфендиев отверг выдвинутые против него обвинения. Присутствующие на заседании Багиров и Сумбатов-Топуридзе потребовали от него признания в антисоветской, контрреволюционной деятельности[6]. Главной виной Багиров назвал то, , что «Вы послали в Москву так называемых своих родственников в кавычках, дав им заявление на руководство ЦК КП(б) Азербайджана». В ходе прений Багиров вспомнил о публицистической деятельности Эфендиева, в частности то, что он в одной из своих статей в 1924 году упомянул фамилию Расулзаде. С. М. Эфендиев объяснял это требованием соблюдения «исторической правдивости», в ответ на что Багиров заявил: «Товарищи, чей это язык? Товарищи, это язык Троцкого». С обвинениями выступили и другие делегаты съезда. Так, председатель Совнаркома республики Усейн Рахманов говорил: «Эфендиев пытался признать своим вождём самого злейшего врага азербайджанского народа Мамеда Эмина Расулзаде. Иначе нельзя объяснить, почему он называл Расулзаде своим товарищем... Называть своим товарищем и считат, что он вёл борьбу в бакинской организации по умиротворению так называемой национальной вражды — это является чистейшей контрреволюционной выходкой и она не случайна со стороны Эфендиева»[7]. В ходе съезда С. М. Эфендиев заявил: «...Я в партии 33 года. За эти 33 года я беспорочно работал в партии и меня никакой клеветой и провокацией погубить нельзя»[6].

24 июня Султан Меджид Эфендиев был арестован органами НКВД[8]. Тогда же в конце месяца председатель ЦИК СССР М. И. Калинин запросил обстоятельства дела С. М. Эфендиева, но М. Д. Багиров сообщил, что тот снят с должности и арестован за контрреволюционную деятельность[6]. По показаниям свидетелей он подвергался жестоким избиениям со стороны сотрудников азербайджанского НКВД (Ю. Д. Сумбатова, Цинмана, Гвоздева и Сонькина), требовавших от него необходимых им показаний. Тем не менее он долго держался, не давая требуемых показаний[9]. По свидетельству Д. П. Возничука, работавшим старшим надзирателем тюрьмы, «…жестоким избиениям подвергались председатель ЦИК Эфендиев, быв. сотрудник органов Павлов. Причём Эфендиева били так сильно, что после допросов он мог только лежать…»[8]. Бывший оперуполномоченный НКВД Азербайджана В. М. Дудиев рассказывал: «Однажды я зашёл в кабинет Сонькина или Ермакова — точно не помню, — там находился оперуполномоченный Мусатов Николай (боксёр), нач. отдела Цинман, нарком Сумбатов и ещё кто-то из работников. Из арестованных в кабинете был Эфендиев Султан Меджид, он сидел на полу в разованной рубашке, весь избит. Его кто-то из следователей обливал водой и приводил в чувство, а другой в это время говорил ему: "Давай показания..."»[10]. Другой свидетель Х. П. Халдыбанов показал: «лично видел, как Цинман и Мусатов Коля допрашивали председателя президиума Верховного Совета Азербайджанской ССР Эфендиева С. М. и избивали его. Причём Цинман оскорблял Эфендиева, презрительно называл его президентом»[8]. По утверждению других свидетелей, когда С. М. Эфендиев пожаловался на действия следователей, Цинман нанёс ему удар кулаком в лицо и вышел, после чего следователи продолжили избиение[9]. Наконец, 16 августа 1937 года Цинман оформил акт:

Привлечённый к следствию обвиняемый Султан Меджид Эфендиев сообщил, что хотя не участвовал в контрреволюционной деятельности, но, учитывая сложившуюся политическую ситуацию, готов дать показания о своём участии в националистической контрреволюционной организации[9].

21 апреля 1938 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила С. М. Эфендиева к расстрелу[8]. Приговор был приведён в исполнение.

Сочинения

  • «Из истории революционного движения азербайджанского пролетариата», Баку 1957.

Напишите отзыв о статье "Эфендиев, Султан Меджид"

Примечания

  1. Каренин, 1963, с. 5-6.
  2. Каренин, 1963, с. 7.
  3. Каренин, 1963, с. 9.
  4. Каренин, 1963, с. 51-52.
  5. [www.knowbysight.info/EEE/00047.asp Эфендиев Султан-Меджид Меджид оглы] (рус.), Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898 - 1991.
  6. 1 2 3 Каренин, 1963, с. 114-115.
  7. Исмаилов, 2015, с. 99-101.
  8. 1 2 3 4 Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. В 3-х томах. Т. 1: Март 1953 — февраль 1956. — М.: МФД, 2000. — С. 282.
  9. 1 2 3 Исмаилов, 2015, с. 179.
  10. Ашнин Ф. Д., Алпатов В. М. Дело профессора Б. В. Чобан-заде // Восток. — М., 1998. — № 5. — С. 130.

Ссылки

Литература

  • Каренин А. Султан Меджид Эфендиев (биографический очерк). — Баку: Азербайджанское гос. изд-во, 1963.
  • Исмаилов Э. История «большого террора» в Азербайджане. — М.: Политическая энциклопедия, 2015.

Отрывок, характеризующий Эфендиев, Султан Меджид

Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.