Махмудов-Кацранский, Эфенди Махмудович

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Эфенди Махмудович Махмудов-Кацранский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Рождение:	1893(1893) аул Кацран, Казикумухский округ, Дагестанская область)
Смерть:	1975(1975)
Партия:	ВКП(б)
Награды:

Эфенди (Аппани) Махмудович Махмудов-Кацранский (1893, с. Кацран, Казикумухский округ, Дагестанская область, Российская империя — 1975) — революционер, борец за установление Советской власти в Азербайджане и Дагестане. Участник Гражданской войны на Кавказе. Активный участник соцстроительства в Дагестане. Начальник управления милиции Дагестана 1936—1937 гг..

До революции 1917 года

Эфенди Махмудов родился в 1893 году в с. Кацран Кази-Кумухского округа Дагестанской области. В 1905 году Эфенди было 12 лет, когда в поисках заработка оказался в гор. Баку. Он становится учеником в сапожной мастерской, которая соседствовала с рабочим клубом и была явочной квартирой, где часто собирались большевики. Начинается новый период в жизни молодого Эфенди. Выполняя поручения подпольной организации, он постепенно приобщается к революционному движению бакинского пролетариата.

По возвращении Махмудов активно участвует в борьбе против царского режима вместе с Серго Орджоникидзе, Степаном Шаумяном, Григорием Петровым, Нариманом и с другими видными революционерами Кавказа.

Революция и гражданская война

В 1909 году вступил в РСДРП, с 1918 года член РКП(б). Активный участник Иранской революции 1905—11. С 1909 по 1914 годы соратник вождей революции Саттар-хана и Багир-хана, организатор боевых отрядов в северном Иране, в Тебризе и Гиляне. В начале революции 1917 года Махмудов будучи тяжело болен возвращается на родину, где не был 12 лет. В Кази-Кумухе Махмудов участвует в создании первой Красной милиции в Дагестане и боевых дружин для борьбы против деникинцев и горского правительства. В феврале 1918 года эти боевые отряды нанесли поражение деникинцам под с. Унчукатль. После этого Махмудова срочно отозвали в Баку, в связи с турецким вторжением в Азербайджан, а также с началом армяно-азербайджанской резни и установлением Бакинской коммуны. Ему поручено командовать Баладжарским фронтом, куда отправились «чалманосцы» из Дагестана. Отряды из русских, азербайджанцев, дагестанцев и курдов разбив отряды Гоцинского, заставляют отойти их до Порт-Петровска. Махмудов отличился при обороне баррикад на Цициановской улице в Баку, в ходе которой были спасено сотни людей от резни, в частности семья миллионера Бейбутова и Степан Шаумян. За это Эфенди был назван героем народа Азербайджана. Летом 1918 года Советская власть в Баку пала. С боями Махмудов со своим отрядом ушёл из Баку в Муганскую степь. Бакинские комиссары, стоявшие во главе Бакинской коммуны, оказались в Баиловской тюрьме. Партизанские отряды Махмудова штурмом захватили тюрьму, освободили своих друзей, а после посадили их на пароход и отправили в Астрахань, но в пути были перехвачены и расстреляны в песках, Махмудов смог уйти в Дагестан. В статье про комиссаров написано, что они были освобождены Анастасом Микояном. В сентябре 1918 года большевики Казикумухского округа создают «Армию свободы», во главе с Махмудовым, которая вместе с отрядами аварцев и даргинцев двинулась в Темир-Хан-Шуру на разгром деникинцев и войск горского правительства. Повстанцы попали в засаду и после жестокого сражения отступили. Восстание было подавлено. Махмудову вновь удалось избежать пленения и уйти в Муганскую степь к своему отряду. В начале сентября он вновь приезжает в Баку, где в это время состоялось первое заседание временного Дагестанского областного комитета РКП(б). Заседание вел С. Казбеков, секретарём был Гавриленко. 15 сентября Дагобком РКП(б) своим решением назначает Махмудова членом совета Южного фронта, начальником пограничного, партизанского и вспомогательного отрядов.

Штаб Южного фронта находился в Касумкенте, а погранкомендатура на станции Ялама. В погранотряд были направлены лучшие повстанцы. Граница имела очень большую протяженность. В ноябре 1919 года к станции Ялама подступил из Азербайджана генерал Керселидзе, шедший на помощь отряду Лазаря Бичерахова с целью захвата Дербента и Порт-Петровска. Но войска Махмудова-Кацранского отбили нападение. Захваченное в боях оружие направили в Темир-Хан-Шуру. В это же время Махмудовым и пограничными чекистами была обезврежена большая группа разведчиков во главе с Мустафой Бутбаем, действовавшая под видом учёных из Турции. Это была первая победа дагестанских чекистов в 1919 г.

27 апреля 1920 года XI Красная Армия (Кавказский фронт) закончив 4-й этап Северо-Кавказской операции начинает наступление на Баку. 4 советских бронепоезда под командованием М. Г. Ефремова, с красноармейцами XI армии и пограничниками Махмудова, пересекли границу у реки Самур, для чего Эфенди пришлось с риском для жизни уничтожить белый бронепоезд блокировавший мост, вследствие чего был открыт путь частям 11-й армии в Баку. Здесь Э. Махмудов впервые встретился с С. М. Кировым и получил от него революционную благодарность и именной маузер. Утром 28 апреля, практически не встретив сопротивления, красные отряды вступили в Баку. Азербайджан был объявлен Советской Социалистической Республикой. В мае 1920 года, после освобождения Баку, Махмудов, ставший уже начальником особого отряда XI армии насчитывающей людей в 700 сабель, эта была крупная военная сила в условиях Дагестана, был срочно отозван советским правительством Дагестана и назначен начальником милиции Кази-Кумухского округа и партизанских отрядов. Ему было приказано ликвидировать мятеж в с. Ругуджа и Согратль, дальше он направился на помощь осаждённым Хунзаху и Гунибу, освободив по пути Чох, Кегер и ряд других сёл. Весной 1921 года отряду Махмудова-Кацранского участвовал окончательном разгроме войск Горского правительства у села Унчукатль. Эфенди Махмудов-Кацранский имеет особые заслуги в освобождении Гуниба, Хунзаха, Чоха, Кегера, Кумуха, Касумкента, являлся душой и руководителем героической обороны Унчу-катля.

После Гражданской войны

После окончания Гражданской войны на Кавказе Махмудов активно участвовал в создании дагестанской Красной милиции. Организатор и руководитель органов милиции, УГРо, ВЧК и ГПУ Дагестана. В 20—30-х годах Эфенди боролся с бандитизмом и терроризмом, занимался ликвидацией антисоветских мятежей и восстаний. Под его руководством был ликвидирован мятеж в Южном Дагестане в 1930 году. Будучи начальником Хасавюртовской окружной милиции участвовал в подавлении восстания в округе и в Чечне. О его мужестве, героизме и хладнокровии говорит такой случай. Страх на население города Хасавюрта и округа наводила банда братьев Алипши. Эфенди Махмудов решил обезглавить банду, то есть захватить её главарей, обоих братьев. Вместе с прокурором округа Багачевым из сел. Тулизма он решил поехать в гости к Алипши. Прибыв в их село, гости остановились в доме бандитов. Когда женщины подали обед, Эфенди сказал: «Что, в этом доме мужчин нет или забыли обычай дагестанский?». После этого из потайной двери в комнату вошли оба брата. Они были поражены, что сам Эфенди Кацранский у них в гостях и без охраны. Он их убедил в бесполезности борьбы с Советской властью и уговорил их сдаться. Таких эпизодов у Махмудова было много. В 1936 году назначен начальником управления милиции Дагестана (министром внутренних дел) и проработал там один год, после чего уволился.

Великую Отечественную войну встретил командиром кавалерийского полка на Южном фронте.

Награды

Махмудов был трижды награждён орденом «Боевого Красного Знамени» в 1921—1923 годах, именным оружием и многими высшими наградами РСФСР и СССР. В 1927 году Махмудов стал первым дагестанцем, которому НКВД СССР вручил серебряный знак «Почётного чекиста». Совет Труда и Обороны СССР, назвал его «героем из героев» и поручил в ноябре 1937 года пронести знамя мимо мавзолея Ленина во главе сводного полка Героев Гражданской войны.

Отрывок, характеризующий Махмудов-Кацранский, Эфенди Махмудович

В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».