Повесть о Габрокоме и Антии

«По́весть о Габроко́ме и А́нтии» (известная также как «Эфесская повесть о Габрокоме и Антии», «Эфесская повесть» или «Эфесские повести») — греческий роман Ксенофонта Эфесского, по косвенным признакам относящийся ко II веку н. э.

Сюжет

Дети знатных эфесских граждан, 16-летний Габроком и 14-летняя Антия, отличаются необыкновенной красотой. Юноша гордо и насмешливо отвергает власть всемогущего бога Эрота и навлекает на себя его гнев. Встретившись по воле божества на празднике в честь богини Артемиды с прекрасной Антией, Габроком влюбляется в неё с первого взгляда. Красота Габрокома также поражает в самое сердце Антию, и они оба, скрывая от родных и близких свою любовь, заболевают от избытка чувств. Родители в волнении обращаются за разъяснением к оракулу и узнают о дальнейшей судьбе своих детей. Они должны пожениться, но им придется претерпеть много бед и страданий, перенести разлуку, победить тяжелые препятствия и, сохранив любовь и верность друг другу, наконец, вновь счастливо соединиться. Родители, сыграв свадьбу, торопятся отправить молодых путешествовать, чтобы тем самым, идя навстречу неумолимому року, они могли бы скорее перенести неизбежные страдания и прийти к счастливому концу. Молодая чета вместе с преданными рабами Левконом и Родой начинает своё путешествие. Грозное пророчество оракула сразу же начинает осуществляться: Габроком и Антия вместе с остальными терпят кораблекрушение; на них нападают пираты и захватывают их в плен.

Начинается длинный ряд приключений, где красота молодой четы служит для них источником страданий. То в них влюбляются разбойники и пытаются их соблазнить, то дочь Апсирта, предводителя пиратов, Манто стремится увлечь Габрокома, но отвергнутая Габрокомом, клевещет на него, и Габрокома, избитого, бросают в тюрьму. Манто выходит замуж за Мирида^[кто?] и увозит с собой как рабыню Антию с преданными ей Левконом и Родой. Антия подвергается всяческим притеснениям со стороны Манто, а когда в неё влюбляется хозяин Мирид, то Манто сначала хочет её убить, а затем продает как рабыню ликийским купцам. Опять Антия попадает в кораблекрушение, опять её захватывают разбойники во главе с предводителем Гиппотоем.

Антия претерпевает множество злоключений. Сначала её хотят принести в жертву богу Аресу, но её освобождает благородный полководец Перилай, разбивший разбойников и влюбившийся в Антию тотчас же. Он хочет жениться на Антии и увозит её, полную отчаяния, в город Тарс. Антия готова скорее покончить с собой, чем выйти замуж за Перилая, и умоляет врача Евдокса помочь ей. Евдокс за большие деньги обещает дать Антии смертельный яд, который она и принимает в день свадьбы. Но это был всего лишь снотворный порошок, и Антия, мгновенно погрузившись в глубокий сон, падает как бы замертво. Её принимают за умершую и хоронят в склепе, положив вместе с ней разные драгоценности. Разбойники раскрывают её могилу, чтобы забрать драгоценности; появляясь как раз в то время, когда Антия приходит в чувство, они забирают её вместе с собой.

В это время Апсирт, отец Манто, оклеветавшей Габрокома, узнает об его невиновности, освобождает его из тюрьмы и, щедро наградив, отпускает. Габроком тотчас же отправляется на поиски Антии. По дороге Габроком встречает разбойника Гиппотоя посла разгрома его шайки, они отправляются дальше уже вместе и рассказывают друг другу о своей жизни. Постепенно Гиппотой вновь собирает вокруг себя шайку и Габроком из рассказа старухи Хрисион узнает о судьбе Антии. Он немедленно покидает Гиппотоя, чтобы отыскать хотя бы тело Антии.

Антию, проданную разбойниками, покупает, пленившись её красотой, индийский царь Псаммид и хочет сделать её своей наложницей, но Антия прибегает к покровительству богини Исиды и выпрашивает у Псаммида год отсрочки. Во время пути Псаммида в Индию на границе Эфиопии на него нападает Гиппотой со своей шайкой, убивает Псаммида, а Антию забирает в плен, но не узнает её. Один из шайки Гиппотоя, влюбившись в Антию, хочет овладеть ею, но нечаянно натыкается на меч и умирает. Разбойники, считая Антию виновной в смерти их товарища, в наказание бросают её в яму, куда помещают двух свирепых собак и, закрыв яму тяжелыми бревнами, ставят стражу. Разбойник Амфином, который любит Антию, пожалев её, потихоньку ежедневно досыта кормит псов, и те её не трогают. В конце концов разбойники, считая Антию мертвой, оставляют её в яме и направляются далее в Египет. Амфином освобождает Антию, и они вместе приходят в город Копт.

Шайку Гиппотоя разбивает по приказу префекта Египта красивый и храбрый Полиид, но сам Гиппотой опять ускользает от преследования. Разбойника Амфинома встречают на улице его бывшие товарищи, ранее попавшие в плен, и выдают его вместе с Антией Полииду. Полиид влюбляется в Антию, а жена его, ревнуя к Антии, приказывает рабу переправить её в Италию и там продать своднику, что тот и выполняет. Антия притворяется больной падучей болезнью, и сводник продает её Гиппотою, который также оказался в Италии. Гиппотой после того, как его шайка была разбита, женился на богатой старухе и, быстро овдовев, отправился в Италию, чтобы купить красивых рабов и отыскать там Габрокома, которого он полюбил, чтобы разделить с ним своё богатство, полученное в наследство.

Габроком в поисках Антии попал в Египет, где египетские пастухи, схватив, продали его в рабство воину Араксу. Распутная жена Аракса — Кюно, пленившись красотой Габрокома, преследует его своей любовью. Габроком в отчаянии готов уступить её домогательствам, но Кюно, чтобы быть свободной, убивает своего мужа Аракса, и тогда Габроком в ужасе от неё отказывается. Кюно в ярости обвиняет Габрокома в убийстве Аракса, и юношу ведут к префекту Египта, в Александрию. Габрокома приговаривают к смерти на кресте, но дважды божество спасает невинного Габрокома от смерти, и тогда префект, разобрав это дело, убеждается в его невиновности и отпускает его на свободу. После долгих препятствий Габроком попадает сначала в Сицилию, а затем и в Италию, где в храме Гелиоса он в конце концов встречается с Антией, с Гиппотоем — верным другом и с Левконом и Родой — верными рабами, теперь богатыми и свободными людьми, готовыми отдать все имущество своим господам — Габрокому и Антии. Все возвращаются в Эфес и счастливо живут там до самой своей смерти.

Особенности

В отличие от более раннего романа Харитона, роман Ксенофонта никак не зависит от историографической традиции, но зато зависит от традиции географической. В нем можно видеть множество географических описаний и названий, а герои постоянно переезжают с места на место, совершая путешествия, часто не вызываемые никакими обстоятельствами.

У Ксенофонта бросается в глаза неравномерность изложения. Есть предположение, что роман был написан в десяти книгах, но до нас дошло лишь пять, представляющих собой извлечение из Ксенофонта. Проводивший это сокращение был, по-видимому, не слишком опытен и искусен в такой работе, в результате чего получилось большое несоответствие между книгами, как по объему, так и по художественности изложения. Многие приключения изложены конспективно и поэтому часто нарушается пропорциональность в частях романа, появляются непонятные лакуны или неоправданные вставки. Е. А. Беркова считает вероятным, что вследствие неумелого сокращения в романе оказалось много несвязного и в самом сюжете — появилось много непонятных поступков героев. Впрочем, И. А. Протопопова отмечает, что большинство современных учёных гипотезу эпитомирования отвергает.

Композиция романа осложнена рядом вставных эпизодов, передаваемых автором в виде рассказов, писем, вещих снов и т. д. Таков рассказ Гиппотоя о его любви к красавцу Гиперанту, рассказ старого рыбака Эгиалея о его супруге Телксиное, стихотворные вставки в виде прорицания и эпитафии.

Стиль Ксенофонта неровен: там, где он конспективен, он прост, сух и безыскусствен, в других местах он художественно своеобразен и во многом близок к традициям народной сказки, что выражается и в нарочитой простоте даваемых им образов и в частых стилистических и словесных повторах. При этом в его языке множество следов софистики.

Применяя принятые литературные стандарты по уже разработанной схеме и приукрашая их риторикой, Ксенофонт вместе с тем значительно расширил сюжет по линии введения в него бесчисленных и маловероятных приключений.

Литература

Тексты и переводы

• Греческий текст: [www.archive.org/details/erotiknlognsyng01hercgoog Erotici Scriptores graeci. Vol. I (1858)]
• В «Collection Budé»: Xénophon d’Ephèse. Les Éphésiaques ou Le Roman d’Habrocomès et d’Anthia. Texte établi et traduit par G. Dalmeyda. 3e tirage 2003. XXXIX, 154 p. ISBN 978-2-251-00346-7

Русские переводы:

• Торжество супружеской любви над злосчастиями, или Приключения Аврокома и Анфии. Ефесская повесть. Сочинение Ксенофонта. / Пер. с фр. В. П. М., 1793. 283 стр.
• Ксенофонт Эфесский. [annales.info/ant_lit/xenefes/index.htm Повесть о Габрокоме и Антии]. / Пер. С. Поляковой, И. Феленковской, вступ. ст. и примеч. С. Поляковой. М., Гослитиздат. 1956. 72 стр. 30000 экз.

Исследования

• Беркова Е. А. Ксенофонт Эфесский // Античный роман. М., 1969, с. 50-63.
• Протопопова И. [kogni.narod.ru/xenophon.pdf Ксенофонт Эфесский и поэтика иносказания]. М.: РГГУ, 2001. 470 стр. ISBN 5-7281-0329-4

Отрывок, характеризующий Повесть о Габрокоме и Антии

– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.