Алоады

Алоады (др.-греч. Ἀλωάδαι) — в древнегреческой мифологии — братья От (Ὦτος) и Эфиальт (Ἐφιάλτης), сыновья Посейдона и Ифимедии, которые славились нечеловеческой силой и буйным нравом. По Гесиоду, сыновья Посейдона, по Эратосфену, рождены Геей. В «Илиаде» упомянуто, что они сковали Ареса (V 386). Имя предположительно от «алоэ» — гумно. Каждый месяц подрастали на 9 пальцев.

Первыми принесли жертвы Музам на Геликоне и назвали её горой Муз (по их мнению, муз было три), они же основали город Аскру вместе с Эоклом.

Они грозились перевернуть Олимп и взять себе в жёны Афину и Артемиду. В возрасте девяти лет они взгромоздили Пелион на Оссу. И даже однажды пленили Ареса, заковав его в цепи и держали так 13 месяцев, пока его не вызволил Гермес. Они заточили Ареса в бочку, которая позже стала созвездием Чаши.

После чего братья за их гордыню были убиты Аполлоном и Артемидой. На острове Наксосе Артемида приняла облик оленя и быстро пробежала между ними. Алоады метнули дротики, стремясь убить её, но поразили друг друга. Существует версия, что Аполлон пустил лань. Согласно Гомеру и Пиндару, убиты Аполлоном. По Пиндару, это случилось на Наксосе. Могилы в Анфедоне (Беотия).

В подземном царстве они привязаны змеями к столбу в противоположную сторону друг от друга, между ними сова.

• От. Сын Посейдона и Ифимедеи. Алоад. Сватался к Артемиде. Сковал Ареса. Убит Аполлоном.
• Эфиальт. Сын Посейдона и Ифимедеи. Один из Алоадов. Сватался к Афине (Возможно, к Гере). Сковал Ареса.

Эфиальт упоминается в «Божественной комедии» Данте, как один из четырех гигантов, помещенных в колодец, который разделяет восьмой («Злые щели») и девятый (озеро «Коцит») круги ада.

Алоады упоминаются в «Метке Афины» Рика Риордана. В ходе повествования Алоады заключают Нико ди Анджело, одного из главных героев, в бронзовый кувшин, где он медленно умирает из-за недостатка кислорода, пищи и воды. Побеждены Джейсоном Грейсом, Перси Джексоном и Бахусом.

Источники

• Алоиды // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Алоады

– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»