Эфиопида

Эфиопида

Эфиопида — древнегреческая эпическая поэма, созданная в VIII или VII веках до н. э. и повествующая о событиях Троянской войны, следующих за описанными в «Илиаде», особенно о подвигах Ахилла и смерти великого героя. Традиционно её включают в так называемый «Эпический цикл». Её автором считался Арктин Милетский.

Источники для реконструкции

Согласно синопсису, поэма состояла из пяти песен, то есть около 3000 строк. В составе иных текстов сохранилось 3 стихотворные строки из 2 фрагментов. Её сохранившийся краткий пересказ (синопсис) занимает менее одной страницы текста. Еще один фрагмент сохранился в схолиях к Пиндару, и этим прямые цитаты исчерпываются. О тех же событиях рассказывает Псевдо-Аполлодор в «Мифологической библиотеке» (но он использовал и другие источники), а также поздний автор Квинт Смирнский в I—V книгах своей поэмы «После Гомера». Заключительный эпизод «Эфиопиды» также, возможно, излагался в начале поэмы Лесха «Малая Илиада». Иллюстрации к «Эфиопиде» содержатся на «Илионских таблицах» и произведениях вазописи. Задача реконструкции поэмы, при всей её важности, весьма сложна.

Сюжет

Первый фрагмент поэмы сохранен схолиями к «Илиаде», согласно которым вслед за последней строкой «Илиады» рапсоды могли добавлять еще две строки «Эфиопиды», чуть видоизменив последнюю строчку «Илиады»:

Гектора так они погребали. Затем амазонка,

Дщерь веледушного мужеубийцы Ареса, явилась

Пенфесилея, прекрасная ликом, дочерь Отреры

Сохранился вопрос, обращенный кем-то к Пенфесилее: «Мне расскажи, из какого ты рода, жена, происходишь?» . Сопоставление с рассказом Квинта Смирнского показывает, что собеседником амазонки был Приам. Видимо, на пиру у Приама излагался рассказ, приводимый Псевдо-Аполлодором : амазонка Ипполита (мать Ипполита от Тесея) явилась на свадьбу Федры и Тесея со своими амазонками и пригрозила убить всех. Её союзница Пенфесилея нечаянно поразила Ипполиту. Выслушав рассказ, Приам очистил Пенфесилею от скверны. Здесь, как и в дальнейшем изложении, нет полной уверенности, что детали Псевдо-Аполлодора, которых нет в синопсисе, восходят именно к Арктину.

Согласно синопсису, Пенфесилея происходила из Фракии и пришла на помощь троянцам; показав большую доблесть, она была убита Ахиллом, и троянцы хоронят её. Согласно Квинту Смирнскому, она убила в бою Подарка , вероятно, это упоминал и Арктин.

Ахилл убивает Терсита, так как тот бранит и ругает его, предполагая, что герой влюбился в Пенфесилею. Ахилл и умирающая Пенфесилея часто изображаются на вазах . Из-за убийства Терсита между ахейцами начинаются споры, Ахилл плывет на Лесбос, и там, принеся жертвы Аполлону, Артемиде и Лето, очищен Одиссеем от пролитой крови.

Мемнон, сын Эос, носящий оружие, изготовленное Гефестом, приходит на помощь троянцам, и Фетида рассказывает своему сыну про Мемнона. Согласно В. Г. Боруховичу, рассказ о подвигах Мемнона, излагаемый Диктисом Критским (IV 6), восходит к «Эфиопиде» .

Происходит битва, в которой Антилох убит Мемноном, а Мемнон убит Ахиллом. Эос затем получает от Зевса и дает своему сыну бессмертие. Псевдо-Аполлодор добавляет , что отца Мемнона звали Тифон, и царь прибыл с большим войском эфиопов. Битва Мемнона и Ахилла была изображена на ларце Кипсела и на троне Аполлона в Амиклах .

Но Ахилл обращает в бегство троянцев и, устремляясь в город вместе с ними, убит Парисом и Аполлоном. Согласно Псевдо-Аполлодору, Ахилл же был поражен в лодыжку стрелой Александра и Аполлона у Скейских ворот. То, что Ахилл был ранен именно в лодыжку, изображается на амфоре VI в. до н. э., вероятно, мотив восходит к Арктину . Согласно В. Н. Ярхо, в эпосе первая стрела попадает Ахиллу в пятку и сковывает его движения, вторая же стрела поражает его в грудь .

За этим следует жаркая битва за его тело, Эант Теламонид берет его тело и относит его к кораблям, пока Одиссей отбивается от троянцев сзади. Изображение Эанта с телом Ахилла на плечах появляется в изобразительном искусстве с начала VII в. до н. э..

Недавно найденный поврежденный папирусный фрагмент описывает эту сцену :

Слово тогда Лаэртид Теламонову сыну промолвил:

«Сын Теламонов, Аякс богородный, владыка народов!

…на плечах да вынесем мертвое тело

…в душе…

Вынесу я на плечах, а ты…»

…[достигли] троян и ахеян

…Ахиллесово мертвое тело…

…с неба на землю

…на многопитальную землю

…с высот…

…дуновеньем…

…твердь увлажняла…

…труп Одиссей поднимал…

Ахейцы хоронят Антилоха и оставляют тело Ахилла, пока Фетида, прибывая с музами и своими сестрами, оплакивает своего сына, которого она затем выхватывает из огня и переносит на Белый остров (о-в Левка). После этого ахейцы сооружают его могильный холм и проводят игры в его честь. Псевдо-Аполлодор дополняет , что Эант убил в бою ликийца Главка (эта деталь содержится и у Квинта Смирнского, не имеет других версий и, вероятно, восходит к Арктину) и позволил отнести вооружение Ахилла к кораблям, пока сам нёс тело. Похоронили Ахилла на Белом острове вместе с Патроклом, смешав их кости. На состязаниях в его честь Евмел одержал победу на колеснице, Диомед — в беге, Эант — в метании диска, Тевкр — в стрельбе из лука.

Затем начинается спор между Одиссеем и Эантом из-за оружия Ахилла. Это последняя фраза синопсиса, но известно, что согласно «Эфиопиде» Эант покончил с собой на рассвете . Источник деталей спора у Псевдо-Аполлодора неясен (см. Эант Теламонид).

Соотношение с «Илиадой» и «Одиссеей»

Во-первых, в поэмах рассказывается о тех же героях, кроме того, варьируются похожие мотивы применительно к разным героям. Спорно, какое из изложений более раннее.

«Илиада» и «Эфиопида»

• В «Илиаде» играют важную роль многие герои, которым предстоит погибнуть в «Эфиопиде»: прежде всего Ахилл, а также Эант Теламонид, Подарк, Антилох и ликиец Главк.
• В «Илиаде» упомянута война амазонок с фригийцами Отреем и Мигдоном (III 184—190) и победа Беллерофонта над амазонками (VI 186), в «Эфиопиде» рассказ о них более подробен.
• В «Илиаде» упомянут, причем лишь в одном эпизоде, «безобразнейший» Терсит, враг Ахилла и Одиссея (II 211—220, 243—277). Одиссей избивает его. В «Эфиопиде» он сражен рукой Ахилла.
• Тифон, возлюбленный Эос и сын Лаомедонта, упомянут в «Илиаде» (XI 1; XX 237). Об эфиопах там также говорится (I 425). В «Эфиопиде» о Тифоне как отце Мемнона должна была рассказать Фетида.
• Конь Ксанф пророчит Ахиллу, что он погибнет «от мощного бога и смертного мужа» (XIX 417), а затем смерть Ахиллу предсказывает умирающий Гектор, причем он точно указывает её обстоятельства: его убьют в Скейских воротах Александр и Аполлон (XXII 359—360), в третий раз смерть под стеной Трои предсказывает ему призрак Патрокла (XXIII 81) ; всё это в точности и сбывается в «Эфиопиде».
• Оплакивание Патрокла содержится в «Илиаде» (XXIII 127—257). Ахилл просит после его смерти положить его кости рядом с костями друга и насыпать большой курган, что и происходит в «Эфиопиде». Упоминается «золотая чаша» (XXIII 92, 243, 253), подаренная Ахиллу Фетидой, а Фетида получила её от Диониса («Одиссея» XXIV 74). Приводится список нереид (XVIII 39-48), которые в «Эфиопиде» оплакивают Ахилла.
• В «Илиаде» неоднократно упомянуты музы, которых призывает поэт, но в действии они не участвуют. В «Эфиопиде» и «Одиссее» (XXIV 60) они присутствуют на похоронах Ахилла.
• И в «Илиаде», и в «Эфиопиде» подробно описывались состязания (в первом случае оплакивание Патрокла, во втором — Ахилла). Если верно, что Псевдо-Аполлодор излагает Арктина, то в его поэме упоминались состязания в 4 видах спорта, у Гомера — в восьми . В «Илиаде» особо подчёркивается роль Антилоха. Соотношение текстов показательно:
  • У Арктина в гонках колесниц побеждает Евмел, у Гомера он участвует, но занимает последнее место.
  • В беге, по Арктину, побеждает Диомед. У Гомера он в этом виде программы не участвует, а побеждает Одиссей.
  • В метании диска, по Арктину, побеждает Эант Теламонид. У Гомера он тоже состязается, но побеждает Полипет.
  • В стрельбе из лука, по Арктину, побеждает Тевкр. У Гомера он в состязании побежден Мерионом.
  • Кроме того, у Гомера упомянуты кулачный бой, борьба, бой в оружии и метание копий.

«Одиссея» и «Эфиопида»

• В «Одиссее» бегло, но неоднократно упоминается Антилох, убитый Мемноном (III 111; IV 187—188; IV 199—202). Говорится о красоте Мемнона (XI 522). Антилох похоронен вдали от Ахилла (XXIV 78), но в Аиде он сопровождает его (XI 468 = XXIV 15),
• Суд из-за оружия упомянут Гомером («Одиссея» XI 543—551). Решение дать их лучшему из вождей приняла Фетида, а судили троянцы.
• Подробное описание похорон Ахилла дается в «Одиссее» (XXIV 37-94). Все его детали точно совпадают с кратким синопсисом «Эфиопиды». По мнению В. Н. Ярхо, этот текст восходит к «эпической традиции» и позже «Одиссеи» был зафиксирован в «Эфиопиде» .

Время создания

Согласно С. П. Шестакову, излагающему позицию многих ученых Нового и Новейшего времени, в поэме гибель Антилоха и месть Ахилла Мемнону — повторение мотива гибели Патрокла и мести Гектору из «Илиады» описание погребения Ахилла и игр на его могиле — подражание играм «Илиады», оплакивание Ахилла Фетидой в сопровождении Муз и нереид («Одиссея» XXIV 48-64) — оригинал для описания в «Эфиопиде». Для датировки поэмы, по его мнению, нужно также учесть время основания черноморских колоний . Все эти утверждения (и следующий из них вывод, что Арктин жил позже Гомера) учеными XIX века (в частности, в статьях о Троянской войне в ЭСБЕ) подавались как самоочевидные. Выдвигалась также гипотеза (Виламовиц), что в первоначальной версии «Илиады» Ахилл погибал сразу же после Гектора, бросаясь на штурм Трои, автор же «Эфиопиды» отсрочил его смерть .

Однако вполне возможно, что остров Левка в Северном Причерноморье уже позднее был связан с именем Ахилла, и там было сооружено его святилище. Если Левка в поэме — некий иной мир наподобие островов Блаженных, то это ничего не дает для датировки.

Рядом ученых (Какридисом, Песталоцци) была обоснована концепция обратного подражания . Согласно этим авторам, так как Ахилл — более великий герой, чем Патрокл, а Мемнон — более великий, чем Гектор (они оба — сыновья богинь), а в XXIV песне «Одиссеи» рассказ носит явно вставной характер, то первоначальным был сюжет «Эфиопиды» — поединок Ахилла с Мемноном и месть Ахилла за погибшего друга Антилоха, гибель Ахилла от руки Париса и Аполлона и его похороны. В «Одиссее» этот рассказ изложен в сокращенном виде, повествование же «Илиады» — подражание и вариация того же мотива мести за убитого друга, причем последняя треть «Илиады» содержит многочисленные намеки на «Эфиопиду» (впрочем, не следует отождествлять хронологическое соотношение сюжетов и соотношение окончательных фиксированных текстов поэм).

Культурное влияние

Ни одна из пьес, основанных на главном сюжете «Эфиопиды», не сохранилась (о суде за оружие Ахилла см. Эант Теламонид).

• Рассказ о Пенфесилее использован в трагедии Херемона «Ахилл, убийца Ферсита».
• История Мемнона обработана в трагедиях Эсхила «Мемнон» и «Взвешивание душ»; трагедиях Софокла «Мемнон» («Эфиопы») и Тимесифея «Мемнон».

Судя по всему, не было ни одной трагедии, где описывалась бы смерть Ахилла.

Издания и литература

• Английский перевод фрагментов по изданию Ивлин-Уайта (Hesiod, Homeric Hymns, Epic Cycle, Homerica. Translated by Evelyn-White, H. G. / Loeb Classical Library Volume 57. London: William Heinemann, 1914). [www.theoi.com/Text/EpicCycle.html]
• Собрание фрагментов греческого эпоса под редакцией Кинкеля.
• Poetarum epicorum Graecorum testimonia et fragmenta. Pars I. Ed. A. Bernabé. Leipzig, 1987. (Собрание Бернабе).
• M. Davies, Epicorum Graecorum fragmenta (Göttingen) 1988.
• Эфиопида / Пер. О. Цыбенко. // Эллинские поэты VIII—III вв. до н. э. М., Ладомир. 1999. С.113 и комм. на с.452 (перевод по изданию Бернабе)
• Перевод синопсиса в издании Г. Надя (2000) [www.stoa.org/hopper/text.jsp?doc=Stoa:text:2003.01.0004:account=2].
• M.L. West, Greek Epic Fragments. Cambridge, MA. 2003. (Greek with English translation)
• История греческой литературы. Т.1. Эпос, лирика, драма классического периода. М.-Л., 1946. С.156 (автор раздела — С. П. Шестаков)

Отрывок, характеризующий Эфиопида

– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.