Эхнатон

Фараон Египта
Аменхотеп III Сменхкара Эхнатон XVIII династия Новое царство
Статуя фараона Эхнатона из храма Атона в Карнаке. Каирский египетский музей. Египет
Хронология	1355—1337/36 гг. (18/19 лет) — по Ю. фон Бекерату 1364—1347 гг. (17 лет) — по Э. Хорнунгу 1366—1349 гг. (17 лет) — по Р. Паркеру 1350—1336 гг. (14 лет) — по Э. Ф. Венте 1356—1340 гг. (16 лет) — по K. A. Китчену 1353—1336 гг. (17 лет) — по Р. Крауссу 1340—1324 гг. (16 лет) — по W. Helck
Отец	Аменхотеп III
Мать	Тия
Супруга	Нефертити,Кийа,мумия KV35YL (возможно, Небетах или Бакетатон)
Дети	Меритатон, Макетатон, Анхесенпаатон, Нефернефруатон-ташерит, Нефернефрура, Сетепенра, Тутанхамон. Предположительно: Кийа-ташерит (возможно это Бакетатон), Сменхкара
Захоронение	Долина Царей (гробница KV62)
Эхнатон на Викискладе

Аменхоте́п IV (позднее Эхнато́н) — фараон Древнего Египта (1375—1336 гг. до н. э.), правивший приблизительно в 1353 (или 1351) — 1336 (1334) годах до н. э., из XVIII династии, знаменитый религиозный реформатор, во время правления которого произошли значительные изменения в египетской жизни — в политике и в религии. Его недолгое правление часто называется «амарнским периодом».

Сын Аменхотепа III и царицы Тейе.

Приход к власти

Аменхотеп IV был младшим сыном Аменхотепа III. Однако его старший брат Тутмос умер ещё при жизни отца, в результате чего очередь наследования перешла к Аменхотепу.

Египтологи расходятся во мнениях, был ли Аменхотеп IV соправителем своего отца, который в последние годы тяжело болел, и если был, как долго. Первоначально историки склонялись к выводу, что Аменхотеп IV довольно долго был соправителем отца, предположительно до 12 лет. Современные египтологи Эрик Клайн (Eric Cline), Николас Ривес (Nicholas Reeves), Питер Дорман (Peter Dorman) и др. склоняются к заключению, что если период совместного правления имел место, он не мог быть длиннее 2 лет. Дональд Редфорд, Уилиям Марнейн (William Murnane), Алан Гарднер (Alan Gardiner) и Лоуренс Берман (Lawrence Berman) отрицают вероятность совместного правления Аменхотепа III и Аменхотепа IV.

В 2014 году египетское министерство по охране памятников древности объявило, что изучение надписей в могиле чати Аменхотепа III доказывает совместное правление Аменхотепа III и Аменхотепа IV в течение восьми лет. Эта оценка должна быть проверена другими египтологами.

Независимо от возможности совместного правления, Аменхотеп IV не изображался в памятниках, созданных его отцом. Причины этого неизвестны.

Обстановка в начале правления Аменхотепа

К началу правления Аменхотепа египетская империя достигла зенита могущества и богатства. В первые годы самостоятельного правления нового фараона на ведение государственных дел оказывала влияние его мать, умная и энергичная царица Тейе.

В начале правления Аменхотепа с царями Митанни и Вавилонии существовали дружественные отношения. Царь Митанни Тушратта, прося нового фараона о продлении дружбы между обоими дворами, советовал ему справляться о международных делах у матери и сам просил вдовствующую царицу оказывать влияние в благоприятном ему смысле на сына. Также вавилонский царь Бурна-Буриаш II прислал Аменхотепу поздравительное письмо в связи со вступлением последнего на престол, в котором он заверял фараона в своей дальнейшей дружбе. Хеттский царь Суппилулиума I также написал ему письмо, в котором он жаловался, что не получил ответа на своё первое письмо и требовал, чтобы Аменхотеп IV, подобно своему отцу, был дружен с ним и выполнял «братские» обязательства.

Имя

Тип имени		Иероглифическое написание		Транслитерация — Русскоязычная огласовка — Перевод
Имена 1 — 5 годов правления
«Хорово имя» (как Хор)				kȝ-nḫt-qȝj-šwtj — ка-нехет-ка-сути — «Могущественный бык, в двух высоких перьях»
«Небти имя» (как Господин двойного венца)				wsr-nsyt-m-Jptswt — усер-несит-ем-Ипетсут — «Велик царской властью в Ипет-сут»
«Золотое имя» (как Золотой Хор)				wṯz-ḫˁw-m-Jwnw-šmˁj — уетес-хау-ем-Иуну-шемаи — «Тот, который явился в большой короне в Южном Иуну»
«Тронное имя» (как царь Верхнего и Нижнего Египта)				nfr-ḫprw-Rˁ wˁ-n-Rˁ — нефер-хеперу-Ра уа-ен-Ра — «Прекрасен явлениями Ра, единственный Ра»
				идентично предыдущему
«Личное имя» (как сын Ра)				Jmn-ḥtp(w) nṯr-ḥqȝ-Wȝst ˁȝ-(m)-ˁḥˁ.f — Амен-хотеп нечер-хека-Уасет — «Аменхотеп, бог и властитель Фив»
				Jmn-ḥtp(w) nṯr-ḥqȝ-Wȝst ˁȝ-m-ˁḥˁ.f
				Jmn-ḥtp(w) nṯr-ḥqȝ-Wȝst
Имена начиная с 6-го года правления
«Хорово имя» (как Хор)				mrj-Jtn — мери-Атон — «Любимый Атоном»
				идентично предыдущему
«Небти имя» (как Господин двойного венца)				wsr-nsyt-m-ȝḫtjtn — уер-несит-ем-ахет-Атон — «Велик царской властью в Ахетатоне»
«Золотое имя» (как Золотой Хор)				wṯz-rn-n-Jtn — Уетес-рен-ен-Атон — «Возвышающий имя Атона»
«Тронное имя» (как царь Верхнего и Нижнего Египта)				nfr-ḫprw-Rˁ wˁ-n-Rˁ — Нефер-хеперу-Ра Уаэн-Ра — «Прекрасен явлениями Ра, единственный Ра»
«Личное имя» (как сын Ра)				ȝḫ-n-Jtn — Эхн-Атон — «Угодный Атону»
				ȝḫ-n-Jtn ˁȝ-m-ˁḥˁ.f — Эхн-Атон — «Угодный Атону»

Преобразования Эхнатона

Введение культа Атона

Царствование Эхнатона стало временем масштабной религиозной реформы, которая потрясла устои традиционного древнеегипетского общества, цивилизации и культуры. В своих преобразованиях Аменхотеп IV опирался на неродовитых служилых людей, так называемых немху (что означало «сироты», конечно, в переносном смысле). Однако радикализм реформы возник не сразу, а первые преобразования Аменхотепа IV были несущественными. В самом начале правления он прибавил к своему имени формулу «исключительный для солнца», культу солнца теперь уделялось ещё больше внимания, чем раньше, о чём свидетельствует оформление гробниц знати. Тем не менее сначала Аменхотеп не порывал с устоявшимися культами, на первых памятниках своего царствования он ещё молится Амону. В конце того же 4-го года правления, уже после «воцарения» Атона, верховному жрецу Амона Маи царь поручал добычу камня для его (фараона) изваяния в каменоломнях Восточной пустыни. Решение сделать ранее малоизвестного бога Атона (Йати), олицетворяющего солнечный диск, центром всей религии возникло не позднее 2-го года правления Аменхотепа, поскольку в этом году он повелел начать в Фивах строительство грандиозного храма Атона, неподалеку от храма Амона.

Примечательным является изменение в технологии строительства. Вместо крупных вытесанных блоков в сооружении храмы были использованы небольшие строительные блоки размерами 52x26x24 сантиметра. В египтологии для обозначения этих блоков закрепился термин «талатат». Использование талататов позволяло значительно ускорить строительство. Отделка стен нового храма производилась по мере их возведения.

На храмовых рельефах Атон изображался в образе человека с головой сокола, увенчанной солнечным кругом. Около третьего года царствования способ изображения Атона изменился. Прежний образ человека с головой сокола и солнечным кругом заменился новым — круг с солнечной или царской змеёй (уреем) спереди и множеством устремлённых вниз лучей с кистями человеческих рук на концах. В дальнейшем Атон изображался только так. Таким образом, представление Атона практически утратило антропоморфные черты.

Фиванский храм Атона предназначался для «праздника хвоста», который Аменхотеп IV объявил на 4-ом году правления сразу после окончания строительства храма. Проведение этого культового праздника в первые годы правления было необычным, поскольку его смысл заключался в ритуальном «омоложении» духа фараона и получении им благословения от богов всех земель Египта. Например, отец Аменхотепа IV также проводил «праздник хвоста», но на тридцатом году своего правления. Однако для Аменхотепа IV празднование имело другой смысл. В своем храме он получал благословение только от Атона и никаких других богов. Таким образом фараон становился божественным воплощением исключительно Атона, а сам бог занимал центральное место в культе. И все же в это время Атон явно не преподносился как единственное божественное начало, поскольку на рельефах храма присутствуют изображение богини Селкет, в оформлении статуй использовалась корона с перьями бога Шу, а надписи включали гимн Хатхор, из которого, однако, были исключены все упоминания о множестве богов. Тем не менее все центральные божества Нового царства — Амон, Птах, Тот, Осирис, Хор, Анубис — были полностью исключены.

Примерно на конец 4-го года правления Эхнатона, то есть вслед за «праздником хвоста», приходится ещё одно религиозное нововведение. Атон был объявлен царствующим фараоном. Обозначение солнца с этого момента писали в картушах, как имя фараона. После обозначения солнца добавляли «жив, цел, здоров», как это делалось при упоминании фараона. Летосчисление велось от начала царствования Эхнатона, но после обозначения года сначала назывался Атон, а затем фараон. Таким образом, Эхнатон стирал границу между солнцем и собой.

Изменилась и культовая практика. Традиционно сакральные ритуалы исполнялись не просто в храме бога, но в специальном изолированном помещении, расположенном в глубине храмовых помещений — святилище. В святилище находилась статуя божества. Эхнатон перенес культовые действия из святилищ на открытый воздух. Теперь богу солнца служили под лучами самого солнца. Архитектура храма планировалась так, чтобы избежать появления теней настолько, насколько это было возможно. С этой целью исключались перемычки над проходами.

Религиозная реформа не замедлила сказаться на положении жречества других богов. Подношения и подарки от фараона богам сократились, поскольку главным бенефициаром теперь стал культ Атона.

Основание новой столицы

На 6-м году царствования Аменхотеп IV в 300 км к северу от Фив, этого центра почитания Амона-Ра, приказывает основать новую столицу — Ахет-Атон (Ах-Йати, «Горизонт Атона», ныне городище Тель эль-Амарна). Несколько раньше фараон переименовывает себя в Эхнатона (Их-не-Айти, «Полезный для Атона»). Новые личные имена получили также члены его семьи и его сановники. Фараон вместе со своим двором покинул враждебные ему Фивы и переехал в ещё недостроенную новую столицу.

Там был сооружен огромный дворец Эхнатона, построенный в основной своей части из белого камня. Этот дворец считают самым большим из всех гражданских зданий древности. Длина восточного фасада официальной части Главного дворца равнялась почти 700 м. Стены дворца были покрыты сюжетными и орнаментальными росписями, отделаны цветными изразцами; полы, потолки, и лестницы красочно расписаны; колонны со сложными капителями раскрашены и инкрустированы цветным фаянсом. У входа в резиденцию Эхнатона стояла огромная, покрытая золотом статуя самого фараона.

Кроме главного дворца в Ахетатоне было построено ещё несколько дворцов, меньших по размеру, но также пышно отделанных, а также кварталы для простых жителей. В Ахетатоне был построен и главный храм Атона, получивший название «Дом Атона». Он состоял из двух громадных каменных сооружений внутри прямоугольной ограды, вытянутой в длину на расстояние 800 м. Комплекс был окружён особняками царских сановников и обширными садами.

Ахетатон был объявлен фараоном местом, которое не принадлежало ни богу, ни богине, ни властителю, ни властительнице; местом, которое само солнце избрало для себя. Пропорции города соответствовали пропорциям «Дома Атона». Таким образом, сам город становился сакральным. Тем не менее, прочие боги не были полностью отвергнуты. Пограничные плиты города, высеченные при основании Ахетатона, упоминают богов и богинь. Кроме того, фараон клялся устроить в новой столице гробницу для священного быка, почитавшегося в Гелиополье как явление солнца.

Преследование Амона и других богов

К 9-10 годам правления Эхнатона относятся первые известные нам случаи преследования бога отверженной столицы — Амона, его имя попало под запрет. Около 12-го года нетерпимость Эхнатона к другим богам дошла до крайности. Атон был провозглашен единственным божественным началом, культы всех прочих богов были запрещены, храмы закрыты, а жрецы, возможно, разогнаны. Стремясь пресечь почитание богов, Эхнатон приказал повсеместно уничтожать их имена и в некоторых случаях изображения.

Особенно тщательно стиралось и соскабливалось имя Амона, а также имена Мут и Хонсу — составляющие вместе с Амоном так называемую фиванскую триаду. Фараон не щадил даже личного имени отца «Аменхотеп» и уродовал его, уничтожая составную часть из имени Амона, или заменял царским именем «Ниб-маат-Ра». Слово «мать» (мут) в гробнице Тии он писал фонетически, чтобы избежать правописания при помощи знака коршуна, которым писалось имя богини Мут. В письме было исключено использование знака бараньей головы, символизировавшего Амона. Этот же знак стирался в старых надписях. В изображениях уничтожались рисунки гуся, который также являлся священным животным Амона. Масштаб проделанных работ по стиранию имен и знаков богов свидетельствует о том, что для их осуществления были задействованы значительные силы. В пределах всей страны имя Амона и его изображения истреблялись на стенах храмов, на обелисках, на изваяниях, на плитах, в гробницах, на амулетах, даже в письмах иноземных правителей. В тот же период из речи исключили само слово «бог». Даже Атона больше не называли богом, теперь его и фараона именовали правителями.

Тем временем Атону возводились храмы по всему Египту (Фивы, Ахет-Атон, Гем-Атон, Гелиополь, Мемфис, Гермополь, Фаюм). Эти храмы наделялись большими земельными массивами, охотничьими и рыбными угодьями, скотом, пастбищами, обеспечивались рабочей силой. Был учрежден большой штат жрецов — служителей культа Атона. Они, как это видно из памятников той поры, были в основном представителями новой служилой знати.

Столь радикальные преобразования должны были вызвать сопротивление жречества и знати. Однако если сопротивление имело место, сведения об этом до нас не дошли. Некоторые туманные намеки на расправы с неугодными фараону можно усмотреть в надписи Туту — главного жреца Атона. Он упоминает, что всякий непокорный воли фараона будет казнен, а его тело сожжено. Последнее обстоятельство особенно важно, так как уничтожение тела для египтян означало окончательное прекращение существования.

Причины реформ

Причины реформ Эхнатона, которые иногда называют «атонистической революцией», до конца не ясны и остаются дискуссионными.

По одной из версий захват египетскими фараонами большой добычи во время завоевательных войн в Передней Азии и Нубии привёл к необычайному обогащению рабовладельческой аристократии. Особенно обогатилось фиванское высшее жречество. Сторонники этой гипотезы^[кто?] полагают, что непомерное усиление фиванского жречества, тесно связанного со старой потомственной знатью и со жречеством местных провинциальных культов, стало опасным для царской власти.

Высказывались предположения о том, что происхождение Аменхотепа, сына царицы Тейе, которая не принадлежала ни к царскому дому, ни, возможно, даже и к египетскому народу вообще, в глазах египетской знати ставило легитимность его правления под сомнение. В связи с чем, предположительно, фиванское жречество было оппозиционно настроено к новому фараону.

Другие исследователи^[кто?] выдвигали предположения, что реформа была необходима для создания общей религии для более тесного сплочения обширной Египетской державы, где в каждом городе почитался свой бог, нередко являющийся враждебным по отношению к богу другого города. Такое многобожие гипотетически мешало объединению египетского народа в единое целое. Независимо от того, верно данное объяснение реформ Эхнатона или нет, результат оказался противоположным.

Египтологи также склонны усматривать причины реформ в личности самого Эхнатона. С их точки зрения его действия свидетельствуют о стремлении сосредоточить в своих руках исключительную власть. Центром его религии был он сам. Он проявлял мало интереса к внешней политике. Он больше заботился о себе, чем о государстве. Эти обстоятельства интерпретируются как свидетельство эгоцентризма и крайнего властолюбия фараона, переходивших грань разумного.

Внешнеполитические дела

Ухудшение отношений с крупными державами

См. также: Амарнский архив

Тем временем внешнеполитические дела Египта шли неважно. Отношения с крупными государствами Ближнего Востока расстроились. Эхнатон уже не хотел посылать туда золото с отцовской щедростью. Он предпочитал использовать золото для отделки новых зданий и раздачи послушным сановникам. Вавилонский царь Бурна-Буриаш II жаловался на то, что его египетский «брат» неоднократно отпускал вавилонских послов без ответных подарков, а когда прислал золото, то оно оказалось неполновесным:

«Если ты не можешь быть столь же щедрым, как твой отец, то пришли хоть половину»

Вместо золотых изображений, обещанных Аменхотепом III царю Митанни Тушратте и даже показанных его послам, Эхнатон отправил позолоченные деревянные. Царь Митанни Тушратта пишет Аменхотепу IV:

«Итак, пусть брат мой пришлет мне золото, в таком большом количестве, которого нельзя было бы и исчислить… Ведь в стране моего брата много золота, столько же, сколько и земли. Боги да устроят так, чтобы его было ещё больше в десять раз».

Со своей стороны Тушратта готов оказать фараону какие угодно услуги и прислать всякие дары.

«Если брат мой чего-либо пожелает для своего дома, я отдам в десять раз больше, чем он требует. Моя земля — его земля, мой дом — его дом».

Из-за ослабления контроля со стороны фараона и его двора представители египетской власти в Сирии и Ханаане и тамошние властители нападали на вавилонских купцов и грабили их караваны. Дочь вавилонского царя, отданную в жены фараону, Эхнатон оскорбительным образом послал сопровождать всего-навсего 5 колесниц, тогда как при Аменхотепе III вавилонскую царевну, его будущую жену, сопровождали, по официальным текстам, 3 тысячи человек. К тому же Эхнатон заключил дипломатические отношения с Ассирией, что также вызвало недовольство Вавилонии, которая сохраняла свои притязания на верховную власть в Ассирии, хотя давно её уже не осуществляла.

Бурна-Буриаш II в одном из своих писем даже заявил протест фараону, но безрезультатно. После этого Бурна-Буриаш II разорвал союз с Египтом и начал ориентироваться на враждебное ему Хеттское царство. А отношения Эхнатона с митаннийским царём испортились настолько, что, как пишет царь Библа Риб-Адди фараону, Тушратта двинул свои войска на Финикию, но отступил вследствие недостатка воды.

Анархия в азиатских владениях Египта

Впрочем, неудивительно, что Эхнатон мало заботился о поддержании добрососедских отношений с большими царствами Ближнего Востока, если его не слишком волновала даже опасность потери значительной части своих сирийских владений. При содействии изменивших египетскому фараону царя Амурру сына Абди-Аширты, Азиру и князя Кадеша Айтакамы хетты овладели равниной Амки (в долине Оронта, южнее Кадеша).

Три верных вассальных князя из соседних областей выступили против них, чтобы вернуть фараону утраченные земли, но были встречены Аитакамой во главе войска хеттов и отброшены назад. Все трое немедленно написали фараону о смуте и жаловались на Аитакаму. А сам Айтакама в свою очередь обвинял Бириавазу, правителя Дамаска, который окружил себя отрядами хапиру, отнял у него землю и опустошил города.

Захват земель царём Амурру Азиру

Азиру тем временем продолжал расширять свои владения в Амурру. Довольно продолжительный период ему удавалось выдавать себя за защитника интересов фараона. Он захватил Тунип, который к тому времени уже попал под влияние Митанни, и подобная акция, возможно, была одобрена наместником Эхнатона в провинции Амурру. Затем Азиру захватил финикийские и северо-сирийские прибрежные города вплоть до Угарита, причём убил их царей и присвоил себе их имущество.

Когда хетты продвинулись в Нухашше, Азиру в союзе с ними взял Нийа и убил его царя. Пытаясь развить успех и чувствуя за своей спиной поддержку хеттского царя Суппилулиумы I, Азиру двинул свои отряды против резиденции египетского наместника в Амурру, города Симиры, осадил её в союзе с флотом города Арвада и быстро довёл до отчаянного положения. Царь Сидона Зимрида тоже отпал от Египта, заключил союз с Азиру и двинулся на Тир, царь которого Абимилки немедленно пишет Эхнатону, умоляя о поддержке. Царь Библа Риб-Адди также слал письмо за письмом к фараону с просьбами о помощи.

Эхнатон в конце концов поручил нескольким египетским уполномоченным ознакомиться с положением Симиры, но им ничего не удалось сделать и город пал. Азиру убил местного египетского наместника и, разрушив город, получил полную возможность двинуться на Библ. Риб-Адди, приведенный в ужас случившимся, пишет фараону, сообщая, в частности, что египетский резидент в Кумеди, в Северной Палестине, находится в опасности. Но Азиру, который имел влиятельных друзей при дворе Эхнатона, сумел оправдаться перед фараоном. Последнего успокоили обещания Азиру платить ему такую же дань, которую вносили захваченные им города, и он не принимает мер.

Падение Библа

Планы мятежных царьков были столь искусно замаскированы, что египетские резиденты, по-видимому, не знали, кто верные вассалы, а кто скрытые мятежники.^{[нейтральность?]} Так, Бихуру, египетский наместник в Галилее, не понимая отношения Библа, посылает туда своих наёмников-бедуинов, которые избивают всех его защитников. Риб-Адди, положение которого ещё более усложнилось восстанием горожан, вызванным своевольным поступком египетского резидента, едет в Берит, искать поддержки у местного правителя Аммуниры. Но, вернувшись в Библ, находит там ворота запертыми, так как его брат захватил во время его отсутствия власть в свои руки и выдал его детей Азиру.

Аммунира, царь Берита, какое-то время ещё притворялся другом Египта, но в конце концов вместе с правителем Тира Абимилки примкнул к Азиру. А сам Азиру порвал всякие отношения с Эхнатоном и уже открыто перешёл на сторону хеттского царя Суппилулиумы I. Риб-Адди всё же удалось захватить Библ, и он ещё некоторое время удерживал его. Но город в конце концов пал, а Риб-Адди, видимо, был убит.

Междоусобица в Ханаане

В Ханаане, как писал Эхнатону правитель Иерусалима Арад-Хепа, правители Сихема, Гезера, Лахиша, Аскалона заключили союз с хапиру и стали враждебны Египту. Особую опасность он отмечал в действиях правителя Сихема Лабайи, который, вступив в согласие с людьми «са-газ» (хапиру), стремился расширить свои владения. При их поддержке Лабайа захватил несколько городов в Йизреэльской долине.

Для оказания противодействия Лабайе правители ряда городов-государств Ханаана объединились, в результате чего Лабайа не смог взять Мегиддо и попал в плен к правителю последнего Биридийа. Последний передал его правителю города Акки, чтобы тот отправил его морем в Египет. Однако за выкуп Лабайа был освобожден, но вскоре погиб в сражении в долине Йизреэля. Милкики, правитель Гезера, продолжил политику Лабайи в союзе с сыновьями последнего. Союзники на севере боролись против Мегиддо, а на юге выступали против Арад-Хепы.

Отношение Эхнатона к событиям в азиатских провинциях

Эхнатон не хотел или не мог послать достаточно войск, чтобы удержать азиатские владения Египта. Он ограничивался угрозами и полумерами, а то и вовсе оставался глух к мольбам своих сиро-хананейских верноподданных, даже о посылке хотя бы небольшого числа воинов из Египта.

Несмотря на бездействие фараоновских властей, большинство царьков, видимо, сильно скомпрометировавших себя сотрудничеством с египтянами, сохранили верность Эхнатону, но власть их была непрочной, и они гибли в борьбе с вражескими властителями и отчасти с собственными подданными. Египет терял не только международный политический престиж, достигнутый фараонами-завоевателями XVIII династии, но и экономическое могущество, поскольку все эти неурядицы сильно сократили поступление материальных ценностей из провинций.

Конец правления и последствия атонистической революции

Источники о последних годах правления Эхнатона скудны, в первую очередь из-за последующих попыток уничтожить память о нём. Хронологию позволяют проследить печати от кувшинов для вина, на которых писали год правления фараона. Последний известный год правления Эхнатона — 17-й, таким образом, он правил 17 лет.

Культ Атона, возвышение новой знати и внешнеполитическое ослабление государства порождали оппозицию старой элиты, включая жречество. Помимо внешней политики Эхнатон уделял мало внимания и внутренним делам, что приводило к самоуправству местных чиновников, от которого страдало население. Религия Эхнатона была элитарной. Она вращалась вокруг фигуры царя и его приближенных. Абстрактный, элитарный культ Атона, лишенный мифологии, был далек от повседневных проблем и чаяний народа, не понимавшего смысла нововведений и всё более страдавшего от начавшегося экономического упадка. Раскопки показали, что даже в Ахетатоне простые жители дома отправляли ритуалы прежних богов. В последние годы правления Эхнатона Египет и восточное Средиземноморье постигла эпидемия, которая без сомнения ослабила власть фараона и его двора.

По некоторым намёкам, очень смутным и неопределенным, можно предположить, что в последние годы правления культ вновь подвергся коррекции. В частности чаще употреблялось божественное имя Ра. На изображениях последних лет царствования Эхнатон появляется в сопровождении двух юношей — Сменхкара и Тутанхатона. С 15-го года правления Эхнатона имя Нефертити не упоминается, как это было ранее, рядом с именем фараона, хотя известно, что она была жива и после смерти супруга.

Обстоятельства смерти Эхнатона неизвестны. После него последовал период быстрой смены правителей, завершившейся в конечном счете появлением новой династии фараонов, что свидетельствует о том, что итогом правления Эхнатона стал политический кризис.

Последовательность преемников Эхнатона точно не определена во многом, несомненно, из-за последовавших попыток вычеркнуть их из истории. Трудности заключаются в установлении, кто наследовал Эхнатону, Сменхкара или Нефернефруатон, и не был ли Нефернефруатон ошибочно идентифицирован как правитель. Возможно, трудности являются следствием того, что имя Сменхкара использовалось для двух различных людей.

Сменхкара был мужем старшей дочери Эхнатона и Нефертити — принцессы Меритатон и, по одной из версий, сыном царя и одной из его младших жен — царицы Кийи; по другой — близким родственником фараона. Он правил около двух лет. Обстоятельства его прихода к власти и смерти неизвестны. Однако известно, что Сменхкара позволил вновь открыть храмы старых богов и возобновить прежние культовые практики. Найден текст, в котором Сменхкара одновременно обращается к Амону и Атону.

Точных данных по поводу личности Нефернефруатон нет. Египтологи (James Allen) и Джаред Миллер (Jared Miller) полагают, что Нефренефруатон был самостоятельным правителем-женщиной. Потенциальные кандидаты — Нефертити и Меритатон. Правление Нефренефруатон продолжалось не более двух лет.

Дальнейшая последовательность правителей известна — престол перешёл к Тутанхатону, младшему брату Сменхкара и супругу третьей дочери Эхнатона — Анхесенпаатон. В его правление происходит отказ от атонизма и растет неприязнь к Эхнатону. Под влиянием высокопоставленных сановников (регентов Эйе и Хоремхеба, будущих фараонов) и жречества юный фараон отказывается от политики своего предшественника. Своё имя, содержащие имя Атона, он изменил на имя Тутанхамон, подчеркивая возвращение к почитанию Амона. Новое имя в честь старого бога солнца получила и царица, теперь она именовалась Анхесенамон — «живущая для Амона». Другим важным шагом стал перенос двора из Ахетатона в Мемфис. Ахетатон был постепенно заброшен и стал разрушаться. В тексте своей гробницы Тутанхамон подчеркивает, что он богато одарил храмы богов, пострадавшие от того, кого он избегает называть по имени, упоминая его как «злодея». Тем не менее символика Атона и имя Тутанхатон присутствуют в его усыпальнице.

Военачальник Хоремхеб, ставший фараоном после преемника Тутанхамона, приложил много усилий, чтобы уничтожить все следы существования Эхнатона и его реформ, а также любую память о них. Храмы Атона были разрушены, Ахетатон превращен в каменоломню. Имя его создателя также было проклято и изъято из официальной документации, в которой отныне Эхнатона упоминали только как «врага». Например, в Абидосском списке за именем Аменхотепа III следует сразу имя Хоремхеба. Имя и изображения Эхнатона методично сбивались. Его юбилейный храм в Фивах был разрушен по приказу Хоремхеба, а талататы использовались для строительных проектов этого фараона. Та же участь постигла сооружения Эхнатона и в других городах Египта; архитектурные фрагменты с именем царя и рельефными изображениями найдены в Мемфисе, Гелиополе, Атрибисе, Гермополе, Ассиуте, Ахмиме, Абидосе, Медамуде и Луксоре.

Таким образом, итогом правления Эхнатона стали ослабление Египта, политический кризис, экономический упадок и коррупция системы управления. Религия Эхнатона ненадолго пережила его самого. Собственные протеже Эхнатона — Сменхкара, Тутанхатон, Эйе, Хоремхеб — отказались от атонизма.

Дональд Редфорд полагает, что народная память об Эхнатоне и его правлении в ходе устной передачи в поколениях египтян породила легенду об Осарсифе.

Смерть и гробница

Причина смерти Эхнатона неизвестна и окружена спекуляциями. Некоторые исследователи предполагают, что он был отравлен, так как на одной из росписей изображено покушение на него.

В нескольких километрах на восток от своей новой столицы Ахетатона Эхнатон был погребён в своей гробнице, которая была высечена им в скалах для себя самого и для всего семейства и в которой уже покоилась его вторая дочь Макетатон. Однако в гробнице тела фараона не оказалось. Его саркофаг был разрушен, но восстановлен археологами.

Дискуссии об идентификации мумии Эхнатона продолжаются до сих пор. В качестве таковой называются плохо сохранившаяся мумия мужчины, обнаруженная в гробнице KV55. Имя на крышке гроба было сбито, маска оторвана. Незаконченная гробница KV55 первоначально была ошибочно приписана царице Тия из-за нескольких предметов с её именем. Однако ошибка была быстро исправлена. Широкое признание получила интерпретация советского египтолога Перепёлкина, согласно которой гробница и найденный в ней деревянный гроб предназначались для жены Эхнатона Кийа. К гробу добавили бороду и перезахоронили в нём тело мужчины. Есть две интерпретации его идентичности. Согласно первой — это Эхнатон, согласно второй — Сменхкара. Если верно первое предположение, это подразумевает, что мумия Эхнатона была перенесена из его семейной усыпальницы и в Долину царей. На основе сравнения строения черепов и совпадения групп крови ученым с высокой степенью вероятности удалось установить, что мужчина из гробницы KV55 и Тутанхамон являются близкими родственниками. Однако это не решает проблему идентификации, поскольку Эхнатон и Сменхкара также были близкими родственниками. Оценка возраста умершего также спорна. По мнению одних ученых, мужчина умер в двадцать лет с небольшим, по мнению других — ему было не менее 35 лет. Известно, что Эхнатон прожил почти до 40 лет, таким образом, первая оценка исключает идентификацию останков из KV55 с Эхнатоном.

Международная группа исследователей провела Генетико-генеалогическую экспертизу и составила генеалогию для нескольких поколений фараонов XVIII династии, включая Аменхотепа III, Тутанхамона, царицы Тейе, Туйя и Йуйя. Реконструкция показала, что погребенный в KV55 является отцом Тутанхамона. Исследователи заключили, что результат идентифицирует его как Эхнатона. Заключение было отвергнуто другими учеными. С одной стороны, они указали, что сохранность древней ДНК в египетских мумиях не позволяет осуществить генеалогическую реконструкцию с помощью современных методов восстановления ДНК. С другой стороны, египтологи указали, что из детей Эхнатона известны только дочери. Эхнатон никогда не изображался с сыновьями.

Семья

Супруги и дети Эхнатона:

• Нефертити (новым именем которой стало Нефер-Неферу-Атон (Наф-нафра-Йати, букв. «Прекрасна красота Атона»). 6 дочерей:
  • Меритатон — на 15 году правления отца была выдана замуж за своего брата Семнехкара
  • Макетатон — умерла в детстве
  • Анхесенпаатон — стала впоследствии женой своего брата Тутанхамона
  • Нефернефруатон-ташерит: год 6 (1344 до н. э.)
  • Нефернефрура: год 9 (1341 до н. э.).
  • Сетепенра: год 11 (1339 до н. э.).
• Кийа.
• Вероятная дочь: Кийа-ташерит (условное имя, настоящее не сохранилось, однако известно, что оно заканчивается на -атон; возможно, что полное имя звучит как Бакетатон)
• Тадухепа
• мумия KV35YL — пока неопознанная родная сестра Эхнатона (возможно, Небетах или Бакетатон). Сын:
  • Тутанхатон (Тутанхамон)

Возможно, сыном Эхнатона был Сменхкара.

Родословие Эхнатона

XVIII династия

     Серым цветом выделены представители XVII династии.

Таа I

Тетишери

Таа II

Яххотеп

Камос

Меритамон

Нефертари

Яхмос I

Хенуттамеху

Аменхотеп I

Меритамон

Мутнофрет

Тутмос I

Яхмос

Аменемхат

Исида

Тутмос II

Хатшепсут

Тутмос III

Меритра

Тейе

Аменхотеп II

Артатама I

Йуйа

Туйя

Ярет

Тутмос IV

Мутемуйя

Шуттарна II

Тейе

Эйе

Тейе

Аменхотеп III

Гилухипа

Тушратта

Хоремхеб

Мутнеджмет

Нефертити

Эхнатон

дочь

Ситамон

Тадухипа

Сменхкара

Меритатон

Макетатон

Анхесенамон

Тутанхамон

Амарнское искусство

Годы правления Эхнатона сопровождались ломкой старых канонов искусства, вырабатывался новый художественный стиль. Амарнскому искусству свойственна реалистичность, временами переходящая в натурализм и в то же время символизм. В Ахетатоне Эхнатон создал благоприятный климат для развития искусств оригинального стиля, сочетавшего динамику, гибкость линий и чувственность, что не совпадало с предыдущим монументальным каноном. Амарнское искусство характерно прежде всего реалистичными изображениями не только фауны и флоры Египта того времени, но и правящих особ. Изображения фараона и его семейства по-прежнему крупнее, но они уже не обязательно идеализированы.

Много внимания привлекли к себе изображения Эхнатона, на которых он имеет все признаки аристократического вырожденца — женоподобную фигуру, деформированный череп, чрезмерно тяжелую нижнюю челюсть, несоразмерно большую голову, отвисший одутловатый живот. Однако предположительно идентифицированные в 2010 году останки Эхнатона не содержат указанных деформаций. Правитель предстает не в образе воина-завоевателя или укротителя диких зверей, охотника, но отцом, мужем. Его часто изображают с дочерьми на коленях, нежно обнимающим жену, нередки семейные сценки и сцены богослужений и поклонения Атону всей семьей.

Излюбленной темой изображений на рельефах и стелах в храмах и гробницах Ахетатона стал повседневный быт царя и его семьи — супруги, знаменитой Нефертити (Нефернефруатон), и многочисленных дочерей, их предстояние перед лучами-руками Атона, протягивающего им символы жизни и властвования. Впервые в египетском искусстве появляются светские образы царя (кресты анх) и царицы, изображенных в светской и непринужденной обстановке. Необычным для египетского искусства является появление царицы в военной короне. Ярчайшим примером искусства амарнского периода считается бюст Нефертити, обычно приписываемый царскому скульптору по имени Тутмос Младший, черепок с именем которого был найден в куче строительного мусора в его мастерской в Ахетатоне.

Среди исследователей нет единства в интерпретация амарнского искусства. Одни полагают, что странные изображения людей и прежде всего царя несут религиозную символику. По этой версии гермафродитизм портретов Эхнатона отражает его близость к Атону, который назывался «матерью и отцом всех людей». Другие египтологи склонны считать, что амарнское искусство было своего рода экспрессионизмом Древнего Египта. Следует отметить, что не все изображения Эхнатона и его близких нереалистичны. В последние годы Эхнатона они утратили популярность. Поэтому нереалистичный стиль нельзя распространять на все амарнское искусство.

Амарнский период длился недолго (около 20 лет), как и правление самого Эхнатона. После смерти царя Ахетатон с его храмами и мастерскими был заброшен. Тем не менее влияние амарнского искусства прослеживается в более поздних памятниках.

Амарна стала переломной эпохой и для египетской словесности: новоегипетский язык с этого времени окончательно вытесняет более древний среднеегипетский; создаются шедевры египетской поэзии — любовная лирика, получившая широкое распространение в Египте во второй половине Нового царства, и «Гимн Атону», авторство которого иногда приписывается самому царю. Джеймс Брэстед усмотрел в нескольких метафорах параллели между «Гимном Атону» и 104 библейским псалмом. Однако возможная связь между текстами оставалась туманной. Современные исследователи склонны считать подобия результатом использования сходных аналогий, а не культурного влияния. «Гимн Атону» сам по себе имеет больше общего с «Гимном Амону» или «Гимном Осирису», то есть не является столь уж уникальным, как об этом принято говорить.

Из оды Эхнатона:

«Каждое око глядит на Тебя, горний Атон! Но постиг и познал Тебя в целом свете один Эхнатон».

«Без Солнца жизнь замирает. При Его восходе оживает. Когда Ты исчезаешь, земля объята кромешной тьмой. Очи не видят очей, и в усыпальнице спят, с головой закутавшись, смертные. Из-под изголовья их укради драгоценную вещь — не заметят». (пер. И. Яковлева)

Современные оценки Эхнатона

Суть преобразований Эхнатона не вполне ясна для нашего времени. С момента открытия руин Ахетатона у современной Амарны доминирующей в египтологии была точка зрения, согласно которой новое вероучение Эхнатона было монотеистическим или очень близко к таковому подходило. Согласно этой теории, Эхнатона можно считать первой личностью в мировой истории, о которой документально известно её поклонение Единому Богу, а атонизм является древнейшим (или одним из древнейших наряду с зарождавшимся иудаизмом) монотеистических вероучений. Эта гипотеза, истоки которой лежат в трудах египтологов начала XX века, служила отправной точкой для отдельных дальнейших спекуляций, устанавливающих прямые связи между Эхнатоном и Моисеем, вплоть до их отождествления.

Среди подобных взглядов стоит упомянуть точку зрения основоположника психоанализа Зигмунда Фрейда, изложенную им в работе «Моисей и монотеизм» (Moses and Monotheism) в 1939, согласно которой Моисей был адептом религии Эхнатона, а иудаизм — результатом синкретизма атонизма и традиционной религии древних евреев. Ныне эту точку зрения отстаивает турецкий писатель Ахмед Осман, известный экстраординарными трактовками истории. Он утверждает, между прочим, что Моисей не только идентичен Эхнатону, но ещё и является внуком Иосифа Прекрасного, отождествлённого с вельможей Юей.

Современные историки сходятся во мнении, что вероучение Эхнатона, почитавшего, по крайней мере, в первое десятилетие своего правления помимо Атона и других богов (Шу, Ра-Хорахте, Тефнут и т. д.), не было, строго говоря, монотеистическим. Против характеристики атонизма как монотеизма выступали многие специалисты по эпохе Амарны. Такую точку зрения отстаивали египтологи Д. Редфорд, Маргарет Мюррей, Э. Эртман, Н. Ривз, Юрий Перепелкин. Некоторые исследователи (Редфорд, Перепёлкин) пришли к заключению, что реформа Эхнатона заключалась не в установлении религии одного бога (монотеизм), а являлась первой в истории человечества попыткой установления тотальной власти; а обожествление царя — культ личности, не терпящий рядом с собой никаких иных культов.

Личность Аменхотепа IV противоречива, поэтому у египтологов не существует единого мнения относительно мотивов и характера фараона-реформатора — диаметрально противоположные характеристики Эхнатона даются разными исследователями. Фараона изображают то идеальным правителем, мудрым и миролюбивым человеком, намного опередившим своё время, то выдающимся философом-мечтателем, не блещущим талантами государственного деятеля, то душевнобольным фанатиком. В частности, Борис Александрович Тураев называл Эхнатона одним из самых жестоких египетских владык, а Джеймс Генри Брэстед писал о нём как о «первой личности в мировой истории» и «отважной душе, бесстрашно действовавшей наперекор незапамятной традиции». Исследователи приводят натуралистические стихи, мистические оды, составленные в честь Атона-Ра Эхнатоном. Египет Эхнатона привлекает такие умы, как Василий Розанов и Дмитрий Мережковский.

Предпринимались попытки объяснить необычные изображения Эхнатона и его родственников наличием у фараона генетической болезни, сопровождающейся физическими отклонениями. Это потенциально также объяснило бы то обстоятельство, что при дворе своего отца он, по всей видимости, был изгоем. Выдвигались предположения о том, что Эхнатон страдал синдромом Марфана. Больные с этим синдромом имеют высокий рост, удлиненные кости рук и ног, вытянутое лицо, широкий таз — черты, которые можно обнаружить в изображениях Эхнатона. Однако попытки диагностировать заболевание по произведениям искусство весьма спекулятивны. Учитывая отсутствие однозначно идентифицированных останков Эхнатона, проблематично проверить такое предположение. Исследование скелета мужчины из гробницы KV55 признаков синдрома Марфана не выявило. Следует учитывать, что известны изображения Эхнатона без искаженных черт. Гипотезы о наличии у Эхнатона генетических заболеваний остается неподтвержденной.

Образ Эхнатона в культуре

В литературе

• Георгий Дмитриевич Гулиа [lib.aldebaran.ru/author/gulia_georgii/gulia_georgii_faraon_yehnaton/ «Фараон Эхнатон»]
• Болеслав Прус [lib.aldebaran.ru/author/prus_boleslav/prus_boleslav_faraon/ «Фараон»] (образ вымышленного фараона Рамсеса XIII, восставшего в романе против всемогущих жрецов во главе с Херихором, основан на личности Эхнатона)
• Дмитрий Мережковский, «Мессия» (1928)
• Мика Валтари. «Синухе — египтянин». Роман Георгия Гулиа во многом повторяет сюжеты финского автора.
• Томас Манн. «Иосиф и его братья»
• Александр Аронов «Голоса» (цикл стихотворений об Эхнатоне (изображённом чрезвычайно апологетически), Нефертити, Кийе и Тутанхамоне)
• Нагиб Махфуз «Эхнатон живущий в правде» (в романе религия Атона сближена с исламом),
• Агата Кристи «Эхнатон» пьеса,
• Элизабет Херинг, «Ваятель фараона»
• Савитри Деви, «Радость солнца»
• Сергей Шаповалов, «Ликующий на небосклоне»

В фильмах

• 1954 — «Египтянин» (США)
• 1995 — «Нефертити» (Италия)
• «Пророк Юсуф (сериал)»

В музыке

• 1984 — опера Филиппа Гласса «Эхнатон»
• 2009 — альбом группы Nile «Those Whom the Gods Detest»
• 2012 — трек Snowgoons «Akhenaten(One)»

Литература

• История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть 2. Передняя Азия. Египет / Под редакцией Г. М. Бонгард-Левина. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. — 623 с. — 25 000 экз.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.
• Матье М. Э. Во времена Нефертити. — М., 1965.
• [www.egyptology.ru/perepelkin.htm Перепёлкин Ю. Я. Переворот Амен-Хотпа IV: В 2 ч. — М., 1967—1984]
• Перепёлкин Ю. Я. Тайна золотого гроба. — М., 1968.
• Перепёлкин Ю. Я. История Древнего Египта. — СПб.: Летний сад, 2000.
• [www.egyptology.ru/scarcebooks.htm#Stuchevskij Стучевский И. А. РАМСЕС II и ХЕРИХОР. Из истории древнего Египта эпохи Рамессидов. Часть 3 М., 1984]
• И. В. Рак, Египетская мифология. — М: Изд-во Терра, 2004. — 320 с: ил.; 96 ил.
• [pero-maat.ru/turaev.htm 6. А. Б. Тураев «История Древнего Востока» — Мн.: «Харвест», 2004 г. — 752 с.]
• Солкин В. В. Эхнатон.// Древний Египет, Энциклопедия. — М., 2005.
• Beato Yohann, El corazon del Faraón.// Grial: el enamoramiento vírgen. World Affairs, 2006
• Donald B. Redford, Akhenaten: The Heretic King. Princeton University Press, 1984

Словари и энциклопедии

• [www.krugosvet.ru/node/41593 Эхнатон] // Энциклопедия «Кругосвет».
• Эхнатон // Археологический словарь. — М.: Прогресс. Уорвик Брей, Дэвид Трамп. Перевод с английского Г. А. Николаев. 1990.
• [slovar.cc/ist/egipet/2274555.html Аменхотеп] // Древнеегипетский словарь-справочник / В. Д. Гладкий. — 2007.
• Аменхотеп — статья из Большой советской энциклопедии.
• Эхнатон // Энциклопедический словарь. 2009.

Ссылки

• [www.echo.msk.ru/programs/vsetak/51894/ Фараон Эхнатон. Программа «Эха Москвы» из цикла «Всё так»]
• [ru-egypt.com/sources/gimn_atonu Гимн Атону]
• [www.lib.uchicago.edu/cgi-bin/eos/eos_page.pl?DPI=100&callnum=DT57.C2_vol59&object=162 Фотографии мумии Эхнатона]
• [www.youtube.com/watch?v=DX9tuKanxzw Эхнатон — Фараон-реформатор. Программа из цикла передач «Час истины»]

XVIII династия
Предшественник: Аменхотеп III	фараон Египта ок. 1351 — 1334 до н. э.	Преемники: Нефернефруатон Сменхкара

Отрывок, характеризующий Эхнатон

– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.