Эхо и Нарцисс
«Эхо и Нарцисс» — древнегреческий миф, рассказывающий о любви нимфы Эхо к сыну речного бога Нарциссу. В наиболее известном варианте изложен в поэме древнеримского поэта Овидия «Метаморфозы».
Содержание
Сюжет
Нарцисс, красивый, но гордый юноша, никого не считал достойным любви, кроме себя. Нимфа Эхо повстречала Нарцисса, заблудившегося в густом лесу во время охоты, и влюбилась в него. Но проклятье, наложенное на нимфу Герой, не позволяет ей заговорить первой — она обречена лишь повторять чужие слова. Нарцисс, пытаясь найти дорогу, кричит, и Эхо имеет возможность отвечать ему. Но, увидев нимфу, юноша остается холоден и отталкивает её. Нарцисс отвергает любовь всех, и разгневанная Афродита наказывает его. Однажды, склонившись к ручью, он видит своё отражение в воде и влюбляется в него. Не в силах уйти, он умирает и превращается в цветок[1].
Варианты
В изложении Овидия сюжет приобретает в сравнении с древнегреческим мифом новые детали. В мифах до Овидия Нарцисс влюблялся в своё отражение в реке, но это показалось неправдоподобным, и поэт переделал предоние: у Нарцисса умерла сестра, очень похожая на него, и он полюбил её в своём отражении.
Во вступление к рассказу Овидий приводит спор Юпитера и Юноны по поводу того, кто получает больше наслаждений в любви: мужчина или женщина. Спор решает Тирезий, восемь месяцев пробывший женщиной, в сторону слабого пола, чем гневает Юнону, и она лишает того зрения. Юпитер компенсирует это пророческим даром. Оракулы, изрекаемые слепцом, таинственны, как и все оракулы. Он обещает долгую жизнь Нарциссу, если он «не познает себя самого», и пророчество неожиданно сбывается.
Ещё одним изменением Овидия является то, что вместо реки Ламос в Беотии у него он приходит к чудесному, заколдованному озеру[2].
В искусстве
Миф об Эхо и Нарциссе неоднократно использовался в мировом искусстве начиная с древних времён. Среди художников, обращавшихся к сюжету, были Джон Уильям Уотерхаус, Никола Пуссен, Плачидо Констанци.
Кристоф Виллибальд Глюк написал на сюжет мифа реформаторскую оперу «Эхо и Нарцисс», ставшую последней в его жизни[3].
Напишите отзыв о статье "Эхо и Нарцисс"
Примечания
- ↑ Кун, Николай Альбертович. Легенды и мифы Древней Греции. — М.: Гелеос, 2007. — С. 51–54. — 560 с. — ISBN 978-5-8189-0910-3.
- ↑ Вулих Н. Серия ЖЗЛ: Овидий
- ↑ Рыцарев, С. А. Кристоф Виллибальд Глюк. — М. : Музыка, 1987. — С. 176.</span>
</ol>
Отрывок, характеризующий Эхо и Нарцисс
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
