Эшпай, Андрей Яковлевич

Андрей Яковлевич Эшпай
Основная информация
Страна	СССР → Россия
Профессии	композитор, кинокомпозитор, пианист, педагог
Инструменты	фортепиано
Жанры	опера, балет, кантата
Сотрудничество	ГАБТ
Награды

Андре́й Я́ковлевич Эшпа́й (15 мая 1925, Козьмодемьянск, Марийская автономная область, РСФСР, СССР — 8 ноября 2015, Москва, Российская Федерация) — советский и российский композитор, пианист, педагог, профессор.

Народный артист СССР (1981). Лауреат Ленинской премии (1986) и Государственной премии СССР (1976). Член Союза композиторов СССР с 1952 года.

Биография

Родился в городе Козьмодемьянск (Республика Марий Эл). Отец — композитор Яков Андреевич Эшпай (1890—1963), мать — учитель русского языка и литературы Валентина Константиновна Тогаева (1897-1982), сестраК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) чувашского композитора Анатолия Николаевича Тогаева. Брат Валентин был призван Советским РВК г. Москвы и пропал без вести в боях на территории Ленинградской области 15.08.1941.

В 1928 году семья переехала в Москву. В 1941 году окончил школу-семилетку имени Гнесиных (класс В. В. Листовой). Во время эвакуации обучался в средней школе № 1 города Мариинского Посада, который считал своей второй родиной и часто посещал. С началом Великой Отечественной войны выразил желание уйти на фронт добровольцем, однако в связи с возрастом не был принят. В 1943 году поступил в Чкаловское (Оренбургское) пулемётное училище, окончил курсы военных переводчиков при ВИИЯКА. С конца 1944 года воевал на 1-м Белорусском фронте. Приказом № 62/н от 07.05.1945 года по 146 стрелковой дивизии Эшпай, военный переводчик 2-го разряда 608-го стрелкового полка 146-й Островской Краснознамённой дивизии 3-й Ударной армии, за данные, полученные в результате допроса пленных, которые привели к подавлению множества огневых точек, и личное уничтожение 8 солдат и офицеров противника в боях за Берлин, был награждён орденом Красной Звезды.

9 мая 1945 года встретил в Берлине.

После войны учился в Музыкальном училище при Московской консерватории на фортепианном (класс Р. Чернова) и композиторском (класс Е. Месснера) факультетах. В 1953 году окончил Московскую консерваторию по классу композиции у Е. К. Голубева (занимался вначале у Н. Я. Мясковского) и по фортепиано у В. В. Софроницкого. В 1956 году окончил там же аспирантуру (рук. А. И. Хачатурян).

С 1960 года — секретарь, в 1973—1979 годы — 1-й секретарь СК РСФСР, с 1968 года — секретарь СК СССР (член с 1952 года). Президент Российского авторского общества.

В 1965—1970 годах преподавал композицию в Московской консерватории (профессор).

В 1985 году награждён орденом Отечественной войны 2-й степени.

Выступал как пианист с исполнением своих произведений.

В 2011 г. в интервью корреспонденту газеты «Аргументы и факты» так рассказывал об истории написания одной из известнейших его песен:

«„Москвичи“ десять лет спустя после Победы я написал для Марка Бернеса. Мы жили на Большой Бронной в полуподвале. К нам ходили через окно. Вот и он так пришёл. Громко крикнул через подоконник: „Марийцы здесь? (Мой папа — мари, он и его двоюродный брат Палантай — основоположники марийской профессиональной музыки.) Есть слова, нужна музыка!“ Я прочёл текст и был буквально ошеломлён. Поразительное совпадение! Всё, о чём писал незнакомый мне тогда поэт Евгений Винокуров, было у меня в жизни! И сонная Висла, и весенняя сырая земля, и улица — Бронная… Брат Валя, который не вернулся с войны, погиб под Ленинградом. А мама всё ждала и ждала его возвращения до последних своих дней… Была даже девушка, которая не дождалась…»

Скончался в результате инсульта 8 ноября 2015 года в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Семья

А. Я. Эшпай — отец кинорежиссёра А. А. Эшпая, племянник композитора А. Н. Тогаева.
Невестка А. Я. Эшпая — актриса Евгения Симонова. Внучка Мария Эшпай — пианистка.

Сын — Эшпай Валентин Андреевич (1953—2016), киновед, специалист по современному американскому кино. Внук — Валентин В. Эшпай, кинооператор.

Творчество

Академическая музыка

Балеты

• «Ангара» (по пьесе А. Н. Арбузова «Иркутская история», 1976)
• «Круг» (1979—1980)
• «Помните!» (1981)

Оперетты

• «Нет меня счастливее» («Внимание, съёмка!» 1968; под названием «Седьмое небо» 1972)
• «Любить воспрещается» (под названием «Свадьба по жребию», 1973)

Для солистов, хора и оркестра

• Кантата «Ленин с нами» (слова В. В. Маяковского, 1968)

Для оркестра

• 9 симфоний (1959—2001, в том числе Четвёртая симфония-балет, Шестая симфония — «Литургическая» и др.)
• Симфонические танцы на марийские темы (1951)
• Праздничная увертюра «Кремлёвские куранты» (1970)
• «Симон Боливар», симфоническая поэма (1980—1981)
• «Переход Суворова через Альпы», симфоническая картина для большого оркестра (1996)
• «Игры» (Второй концерт) для большого симфонического оркестра (1997—2008)
• «Песни горных и луговых мари» (1983)
• «Этюды» для оркестра (памяти В. В. Листовой) (2005)

Концерты для инструментов с оркестром

• 2 для фортепиано (1954, 1972)
• 4 для скрипки (1956, 1977, 1992, 1994), «Венгерские напевы» для скрипки с оркестром (1953)
• концерт для оркестра с солирующими трубой, фортепиано, вибрафоном и контрабасом (1967)
• для альта (1987)
• для гобоя (1982)
• для саксофона-сопрано (1986)
• для флейты (1992)
• для кларнета и струнного оркестра с арфой и литаврами (1994)
• для контрабаса и струнного оркестра (1995)
• для валторны, струнного оркестра и 4 валторн (1995)
• для трубы и тромбона с оркестром (1995)
• для тубы в сопровождении струнного оркестра и медных духовых инструментов (2001)
• для фагота с оркестром (2001)
• для бассетгорна и струнного оркестра (2007)

Пьесы для струнного оркестра

• «Lamento и Toccata» (Большой зал консерватории, 3 января 2000; первая премьера 3-го тысячелетия)
• «Контуры» для камерного оркестра с большой группой струнных (2007)

Камерно-инструментальные сочинения

• секстет для кларнета in В, гитары и струнного квартета (а также ритм-гитары, бас-гитары и джазовой ударной установки Boxy-D 1996)
• струнный квартет (памяти Д. Д. Шостаковича) Concordia discordans

Для органа

• «Пассакалья памяти Н. Я. Мясковского» (1951) и другие

Хоры

• «Из первого послания к коринфянам св. апостола Павла» (1988)

Для скрипки соло

• «Espressivo molto» (2002)

Для флейты соло

• Три пьесы (Издательство «Советский композитор», М., 1987)

Романсы и песни

Написал свыше 100 романсов и песен.

Наиболее известные песни

• «А снег идёт» (Е. Евтушенко) — исп. Майя Кристалинская
• «Ах, Одесса моя» (В. Котов) — исп. Леонид Утёсов
• «Два берега» (Г. Поженян) — исп. Майя Кристалинская
• «Москвичи (Серёжка с Малой Бронной)» (Е. Винокуров) — исп. Марк Бернес
• «Песня о Родине» (Л. Ошанин) — исп. Марк Бернес
• «Почему, отчего, и не знаю сам…» (В. Котов) — исп. Владимир Трошин
• «Ты одна в моей судьбе» (В. Котов) — исп. Владимир Трошин
• «Я сказал тебе не все слова» (В. Карпеко) — исп. Владимир Трошин

Музыка к спектаклям и кинофильмам

Автор мюзикла «Любить воспрещается» (1973).

Писал музыку к спектаклям драматического театра и кинофильмам (свыше 50), в одном из которых («Повесть о первой любви» 1957 года) композитор сам снялся в эпизодической роли.

Фильмография

• 1957 — Ночной патруль
• 1957 — Повесть о первой любви
• 1957 — Страницы былого
• 1959 — Жажда
• 1959 — Исправленному верить
• 1960 — Время летних отпусков
• 1960 — Сильнее урагана
• 1961 — Водил поезда машинист
• 1961 — Карьера Димы Горина
• 1963 — Им покоряется небо
• 1963 — Первый троллейбус
• 1963 — Приходите завтра
• 1964 — Криницы
• 1965 — Какое оно, море?
• 1967 — Бабье царство
• 1967 — Майор Вихрь
• 1969 — Адъютант его превосходительства
• 1969 — Директор
• 1970 — Кремлёвские куранты
• 1971 — И был вечер, и было утро…
• 1971 — Седьмое небо
• 1971 — Тень
• 1972 — Сибирячка
• 1973 — Дети Ванюшина
• 1973 — Назначение
• 1973 — Парашюты на деревьях
• 1973 — Возврата нет
• 1974 — Звезда экрана
• 1975 — Семья Ивановых
• 1976 — Преступление
• 1976 — Рудин
• 1977 — Трактир на Пятницкой
• 1978 — Емельян Пугачёв
• 1978 — Однокашники
• 1978 — Пуск
• 1981 — Долгий путь в лабиринте
• 1981 — Наше призвание
• 1982 — Давай поженимся
• 1982 — Домой!
• 1982 — Предисловие к битве
• 1982 — Формула света
• 1983 — Когда играли Баха
• 1983 — Поздняя любовь
• 1983 — Экзамен на бессмертие
• 1984 — Расставания
• 1986 — Звездочёт
• 1986 — Я — вожатый форпоста
• 1987 — Иван Великий
• 1988 — Шут
• 1989 — Сердце не камень
• 1991 — Униженные и оскорблённые
• 1994 — Я свободен, я ничей
• 1996 — Лиза и Элиза
• 1999 — Дорога в рай
• 1999 — Умирать легко
• 2001 — Цветущий холм среди пустого поля
• 2009 — Иван Грозный
• 2014 — Куприн

Награды и звания

• Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
• Медаль «За взятие Берлина»
• Медаль «За освобождение Варшавы»
• Медаль «За Варшаву 1939—1945»
• 1945 — Орден Красной Звезды
• 1960 — Заслуженный деятель искусств Марийской АССР
• 1964 — Заслуженный деятель искусств Якутской АССР
• 1967 — Орден «Знак Почёта»
• 1969 — Заслуженный деятель искусств РСФСР
• 1971 — Орден Трудового Красного Знамени
• 1973 — Заслуженный деятель искусств Мордовской АССР
• 1975 — Народный артист РСФСР
• 1976 — Государственная премия СССР — за кантату «Ленин с нами» (на слова В. В. Маяковского) и 2-й концерт для фортепиано с оркестром
• 1981 — Народный артист СССР
• 1982 — Заслуженный деятель искусств Чувашской АССР
• 1983 — Народный артист Марийской АССР (1983)
• 1985 — Орден Ленина
• 1985 — орден Отечественной войны II степени
• 1986 — Ленинская премия — за концерт для гобоя с оркестром (1982), «Песни горных и луговых мари» (1983)
• 2000 — Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (15 мая 2000) — за большой вклад в развитие отечественного музыкального искусства.
• 2008 — Орден «За заслуги перед Чувашской Республикой»
• 2010 — Орден Дружбы (21 мая) — за большой вклад в развитие отечественного музыкального искусства и многолетнюю творческую деятельность
• Премия города Москвы 2010 года в области литературы и искусства (номинация «Музыкальное искусство») (16 августа 2010 года) — за создание симфонических картин «Сны» и второй редакции Шестой (Литургической) симфонии
• Премия Правительства Российской Федерации 2010 года в области культуры (17 декабря 2010 года) — за создание цикла музыкальных произведений для оркестровых инструментов и симфонического оркестра
• Высшая Российская общественная награда — знак ордена святого Александра Невского «За труды и Отечество»
• Почётная премия РАО «За вклад в развитие науки, культуры и искусства»
• Член Международного музыкального совета при ЮНЕСКО (с 1977)
• Почётный член Общества им. Ф. Листа (1979, США)
• Академик Российской академии кинематографических искусств
• Почётный президент землячества Марий Эл в Москве
• Почётный гражданин Йошкар-Олы
• Почётный гражданин Козьмодемьянска

Литература

• В. Г. Кузнецова, Л. И. Кульшетова, В. И. Чеснокова. Композиторы и музыковеды Республики Марий Эл. — Йошкар-Ола: Типография Правительства Республики Марий Эл, 2006. — С. 151—162. — 266 с. — 1000 экз. — ISBN 5-87898-318-4.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20060106002539/www.biograph.ru/bank/eshpai.htm «Международный объединённый биографический центр».]^{[В России доступ на сайт закрыт]}

Отрывок, характеризующий Эшпай, Андрей Яковлевич

«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.