Любич, Эрнст

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Э. Любич»)
Перейти к: навигация, поиск
Эрнст Любич
нем. Ernst Lubitsch
Дата рождения:

29 января 1892(1892-01-29)

Дата смерти:

30 ноября 1947(1947-11-30) (55 лет)

Место смерти:

Голливуд, Лос-Анджелес, США

Гражданство:

Германская империя Германская империя
Веймарская республика Веймарская республика
США США

Профессия:

кинорежиссёр, актёр, сценарист, продюсер

Карьера:

1914—1947

Эрнст Лю́бич (нем. Ernst Lubitsch; 29 января 1892, Берлин — 30 ноября 1947, Лос-Анджелес) — немецкий и американский кинорежиссёр, актёр, сценарист, продюсер.





Биография

Родился 29 января 1892 в Берлине в еврейской семье преуспевающего коммерсанта, владельца ткацкого производства Симона (Симхи) Любича (родился в городе Гродно) и его жены Анны Линденштадт. В 1899—1902 годах посещал начальную школу, затем гимназию. В 1908 году начал учёбу в текстильной лавке на Кенигштрассе. Затем работал бухгалтером в конторе своего отца. Познакомился с актёром Виктором Арнольдом и стал его учеником. Последовали первые выступления в кабаре. С 1911 по 1913 год Любич играл в театре Рейнхардта. В 1913 году дебютировал в кино в качестве актёра, а в 1914 году — в качестве режиссёра. В 1918 году началось его сотрудничество с Полой Негри и Эмилем Яннингсом. До 1922 года снял в Германии ряд фильмов, которые пользовались большим успехом у немецкой публики: «Мадам Дюбарри», «Принцесса устриц», «Жена фараона» и «Пламя».

В декабре 1922 года вместе с Полой Негри уехал в Голливуд, где поставил фильм «Розита» с Мэри Пикфорд.

Фильм не окупил себя, и Любич был вынужден приступить к постановкам так называемых салонных комедий по образцу фильмов Сесиля де Милля. Первый успех Любичу принес фильм «Брачный круг».

Последующие фильмы утвердили его репутацию в Голливуде. Постоянным сценаристом Любича был Ханс Кралы, приехавший из Германии.

Любич умер 30 ноября 1947 года в Голливуде от инфаркта.

Творчество

В фильмах, снятых в «голливудский» период, Любич изображал жизнь, протекающую в нарядных салонах. Интерьеры были наполнены приглушённым светом старинных хрустальных люстр, блеклые тона тяжёлых шёлковых портьер хорошо сочетались с изящным орнаментом французских ковров.

Любич был одним из основателей так называемой «джазовой тематики» в кинематографе (век джаза).

Память

  • С 1957 года существует ежегодная премия Эрнста Любича. Этой кинематографической наградой, созданной по инициативе Билли Уайлдера удостаиваются германские режиссёры и актёры «за лучший персональный вклад в создание немецкоязычной комедии».

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Любич, Эрнст"

Примечания

Источники

1. C. Комаров. История зарубежного кино. Том 1. Немое кино. — М.: «Искусство», 1965.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Любич, Эрнст

Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»