Юго-восточная диалектная зона

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ю́го-восто́чная диале́ктная зо́на — одна из диалектных зон русского языка, размещённая в юго-восточной части территории распространения русских говоров первичного формирования[4][5][6], в основном в пределах южного наречия, исключая его западные районы[3][7]. Ряд изоглосс юго-восточной диалектной зоны охватывает территории восточных среднерусских и селигеро-торжковских говоров, а также заходит в пределы западных южнорусских говоров[8]. Кроме того, языковые черты юго-восточной диалектной зоны отмечаются в донских казачьих говорах[7][9].

Общность черт юго-восточной зоны отражает тенденции языкового развития части южнорусских говоров в определённый исторический период. Если учитывать входящие в территорию диалектной зоны земли, населённые русскими до начала освоения с XVI века лесостепных и степных районов, то можно проследить близость границ этих земель с границами Рязанского и Верховских княжеств средневековой эпохи[10].

В сравнении с другими диалектными зонами русского языка юго-восточная зона является наиболее насыщенной по числу формирующих её диалектных черт. В связи с этим языковой строй находящихся в её границах диалектных объединений (Рязанской, Курско-Орловской и Тульской групп[~ 1], а также елецких и оскольских говоров) отличается наиболее выразительной характеристикой, представленной большим числом своеобразных языковых явлений[4].

К основным фонетическим явлениям юго-восточной диалектной зоны относят[4][11][12]: ассимилятивное прогрессивное смягчение [к] в положении после парных мягких согласных и /j/ (ба́[н’к’]а, ча[йк’]у́)[~ 2]; совпадение заударных /а/ и /о/ в гласном [а] в конечном закрытом слоге; случаи совпадения /е/, /а/ и /и/ в гласном [а] в заударных слогах после мягких согласных перед твёрдыми (мế[с’а]ц, де́[н’а]г, бро́[с’а]л); ассимилятивное смягчение губных согласных перед мягкими заднеязычными (дế[ф’к’]и, ма́[м’к’]и); смягчение заднеязычных звонких согласных в формах творительного падежа существительных (у́т[ки]ми, де́н’[ги]ми); наличие слов с мягким согласным [р’] типа кома́[р’], ста́[р’]ший и т. д.
К основным чертам в области морфологии относят[13][14]: наличие форм винительного падежа единственного числа существительных мать и дочь, образованных с суффиксом -ер- и окончанием -у (ма́тер’у, до́чер’у); формы существительных среднего рода, согласующиеся с прилагательными и местоимениями женского рода (кака́йа молокố, бол’ша́йа с’олố); формы множественного числа существительных женского рода с окончанием -а́ под ударением (лошад’а́, деревн’а́, зелен’а́); наличие ударного гласного [о́] (реже [е́]) в случаях типа п’[о́]тна (п[е́]тна); формы множественного числа кратких предикативных прилагательных (сы́ти, ра́ди); исключительное распространение местоимения он[и́]; возвратные формы глаголов с постфиксом -си после согласных -л и -ш (умы́л[си], бои́ш[си]); парадигма глаголов I спряжения с гласным [е] в основе (нес[е́]ш, нес[е́]т, нес[е́]м, нес[е́]те); деепричастия прошедшего времени с суффиксом -мши и т. д.
Для лексики юго-восточной диалектной зоны характерно распространение таких слов, как[13][15]: махо́тка «глиняный горшок для молока»; зеленя́ «всходы ржи»; стрыгу́н «жеребёнок на втором году»; ча́пля «сковородник» и других.

Как и все остальные диалектные зоны русского языка юго-восточная зона является особой величиной в русской диалектологии, имеющей прежде всего вспомогательное значение. Данная диалектная зона не является частью северного или южного наречий, её ареал противопоставляется всей остальной территории распространения русского языка[16][17]. Впервые юго-восточная диалектная зона была выделена К. Ф. Захаровой и В. Г. Орловой, её описание было дано в издании «Русская диалектология» 1964 года[5][18].





Общие сведения и значение в классификации

Как диалектная единица юго-восточная диалектная зона в числе остальных диалектных зон русского языка связана с членением территории русских говоров раннего формирования в целом[16]. Комплексу языковых черт юго-восточной диалектной зоны противостоят не единые комплексы других диалектных зон и не единые комплексы каких-либо других диалектных объединений, а языковые черты или совокупности черт всей остальной территории[19]. Так, например, явлению ассимилятивного прогрессивного смягчения [к] в положении после парных мягких согласных и /j/ противопоставлены взятые в целом смягчение [к] только после парных мягких согласных при отсутствии смягчения после /j/ в говорах Костромской группы и в северных владимирско-поволжских говорах, смягчение [к] после парных мягких согласных, /ч/ и /j/ в южных вологодских говорах и отсутствие данного явления на остальной территории (как и в русском литературном языке)[20]; произношению слов со вставными гласными [а] или [ъ] (с[а]моро́дина или с[ъ]моро́дина) противопоставлено произношение слов без вставного гласного на всей остальной территории распространения русских говоров, сходное с произношением в литературном языке[21]. Диалектные зоны связаны с бинарным членением области распространения русских говоров раннего заселения так же, как и наречия, но в отличие от северного или южного наречий диалектные зоны формируют меньшие по охвату сочетания ареалов языковых явлений и не образуют как наречия попарно противопоставляемых диалектных величин, имеющих в комплексе своих черт одни и те же соответственные явления[5][22]. Границы ареалов диалектных зон по-разному пересекают ареалы наречий, при этом ареалы диалектных зон, как правило, размещаются одновременно на части территории одного из наречий и на части территории среднерусских говоров — так, юго-восточная диалектная зона размещена в пределах центральных и восточных частей территории южного наречия и в пределах восточной части территории среднерусских говоров. В соответствии с этим юго-восточная зона в числе других диалектных зон составляет особый дополнительный тип членения русского языка — диалектная зона не противопоставляется другой диалектной зоне или всей их совокупности, не является частью того или иного наречия (юго-восточная диалектная зона в данном случае не является частью южного наречия) и не входит в имеющую соподчинённый характер структуру членения русского языка, в которую включены наречия и группы говоров[16][23].

Диалектные зоны как диалектные единицы были выделены авторами диалектного членения русского языка 1964 года К. Ф. Захаровой и В. Г. Орловой[5][18]. Впервые понятие «диалектная зона» появилось в работе «Русская диалектология» 1964 года, а подробная языковая характеристика диалектных зон (включая юго-восточную) была представлена в работе «Диалектное членение русского языка» 1970 года. Выделение диалектных зон стало возможным после анализа материалов, собранных для составления «Диалектологического атласа русского языка» — в результате изучения закономерностей лингвистического ландшафта, представленного на вошедших в атлас картах. Установление дополнительного членения всей территории русского языка на диалектные зоны (наряду с основным — на наречия) имеет вспомогательный характер. Данный тип членения подчёркивает связи между группами говоров, которые охватываются ареалом одной диалектной зоны, и указывает на отличие этих групп от прочих групп говоров, охватываемых ареалами других зон; позволяет выделить особые по характеру языкового строя межзональные (переходные) говоры; даёт возможность приводить сокращённую характеристику групп говоров (без повтора перечисления одинаковых диалектных черт для разных групп говоров, а только с указанием на их наличие в какой-либо диалектной зоне). В случае с юго-восточной диалектной зоной в периферийных частях её ареала, пересекающихся с окраинными частями ареалов других диалектных зон, противостоящих юго-восточной территориально, локализуются межзональные (переходные) южнорусские говоры и восточные среднерусские говоры. Внутри же юго-восточной диалектной зоны размещены рязанские, курско-орловские, тульские, елецкие и оскольские говоры, связанные общими чертами этой зоны и отчётливо противопоставленные говорам, размещённым внутри других диалектных зон. Кроме того, группировка говоров в определённой диалектной зоне позволяет выявить их генезис, даёт материал для изучения исторических процессов, происходивших в разное время в русских диалектах. Очертания пучков изоглосс, выделяющих диалектную зону, могут быть различными, в связи с чем большинство диалектных зон представлено в нескольких разновидностях. Так, юго-восточная диалектная зона выделяется основным пучком изоглосс и пятью его вариантами[6][17][24].

Как и языковые комплексы наречий, языковые комплексы диалектных зон связаны с разными уровнями языка и разными типами соответственных явлений (двучленными и многочленными)[25][26]. В частности, в юго-восточной диалектной зоне отмечаются явления, связанные с такими уровнями языка, как фонетика (ассимилятивное прогрессивное смягчение согласного [к] в положении после парных мягких согласных и /j/; случаи совпадения /е/, /а/ и /и/ в гласном [а] в заударных слогах после мягких согласных перед твёрдыми и т. д.), морфология (наличие форм существительных среднего рода, согласующихся с прилагательными и местоимениями женского рода; исключительное распространение названий ягод с суффиксом -ик- и т. д.) и лексика (наличие слов махо́тка; зеленя́; ча́пля и т. д.)[12]; явления, связанные с такими типами соответственных явлений, как двучленные (произношение слова старший с мягким [р’] в основе, противопоставленное произношению этого слова с твёрдым [р] на всей остальной территории распространения русского языка)[27] и многочленные явления (частице -си в возвратных формах глаголов настоящего и прошедшего времени на -л и -ш противопоставлены в вологодских говорах частицы -се, -с’о, во владимирско-поволжских — -са, в части говоров северо-западной диалектной зоны — -сы наряду с -си и в большинстве остальных говоров — -с’а)[28]. Юго-восточная диалектная зона входит в число пяти основных диалектных зон (наряду с западной, северо-западной, северо-восточной и юго-западной), имеющих наиболее важное значение в диалектном членении русского языка, кроме того, юго-восточная диалектная зона по составу входящих в неё языковых явлений (наряду с юго-западной) относится к наиболее сложным диалектным зонам[29].

Особенности размещения

Территория юго-восточной диалектной зоны выделяется основным пучком изоглосс, включающим наибольшее число диалектных явлений, и пятью пучками изоглосс, близкими по очертанию к основному пучку, с меньшим числом явлений. Размещение пучков изоглосс с меньшим числом явлений, которые рассматриваются как варианты основного пучка (А, Б, В, Г и Д), отличается целым рядом особенностей. В частности, одни варианты проходят очень близко к основному пучку на его западном отрезке, но характеризуются значительной удалённостью от него на северном отрезке, и, наоборот, другие варианты размещаются компактно с основным пучком на северном отрезке и значительно расходятся с ним на западном. Чаще всего пучки изоглосс вариантов стремятся выйти за пределы изоглосс основного пучка, охватывая территории бо́льшие, чем территория ареала основного пучка. Некоторые варианты при значительном совмещении их ареалов с ареалами основного пучка изоглосс характеризуются наличием мелких островов за пределами основной территории юго-восточной диалектной зоны[8].

Совмещение отрезков различных пучков изоглосс юго-восточной диалектной зоны (в западной части) с пучками изоглосс западной (на её южном отрезке) и юго-западной зон разграничивает территорию распространения говоров южнорусского наречия, усиливая обособление её восточной и центральной частей (Курско-Орловской и Восточной (Рязанской) групп говоров с межзональными говорами Б между ними) от её западной части (от Западной, Верхне-Днепровской и Верхне-Деснинской групп говоров). Совмещение отрезков большей части пучков изоглосс юго-восточной диалектной зоны (в северной части) с пучками изоглосс южного наречия и южной диалектной зоны (на их восточных отрезках) усиливает разграничение говоров южного наречия от восточных среднерусских говоров. Ряд пучков изоглосс, заходящих на территорию среднерусских говоров, проходит по границе восточных и западных среднерусских говоров, усиливая их обособление друг от друга[30]. Ряд изоглосс юго-восточной диалектной зоны входит в пучок, разделяющий окающие и акающие восточные среднерусские говоры[31], а также северные и южные говоры Владимирско-Поволжской группы, кроме того, по наличию или отсутствию некоторых черт юго-восточной зоны отмечается различие западных и восточных владимирско-поволжских говоров[32].

В области пересечения изоглосс юго-восточной диалектной зоны, с одной стороны, и изоглосс южной (II пучка), юго-западной (II пучка) и западной диалектных зон, с другой, локализуются межзональные говоры А южного наречия[33]. В области совмещения крайних частей ареалов юго-восточной и I пучка юго-западной зон располагаются говоры Курско-Орловской группы[34]. В области пересечения изоглосс юго-западной диалектной зоны (I пучка) и Курско-Орловской группы, с одной стороны, и изоглосс Рязанской группы говоров, с другой, на территории юго-восточной диалектной зоны размещаются межзональные говоры Б южного наречия. Восточные среднерусские говоры находятся в области взаимоналожений ареалов различных пучков изоглосс юго-восточной и северо-восточной диалектных зон[8].

К особенностям размещения юго-восточной диалектной зоны относят распространение некоторых её языковых черт в не имеющей с ней границ северо-западной диалектной зоне (преимущественно в её восточной части)[35].

Ареал юго-восточной диалектной зоны совмещается с южной частью ареала центральной зоны и накладывается на восточную часть ареала южной и южные части ареалов западной и юго-западной диалектных зон[8].

История

Ареал юго-восточной диалектной зоны сложился на основе диалектных явлений преимущественно рязанского происхождения, которые широко распространились из области своего первоначального формирования на запад и на север (позднее — в южном направлении)[36]. Тесно с рязанскими были связаны верховские говоры. Эта связь отражена, в частности, в совпадении ареала юго-восточной диалектной зоны с территориями средневековых Рязанского и Верховских княжеств XIV—XV веков (если не учитывать входящие в ареал современной диалектной зоны лесостепные и степные районы, которые были освоены позднее, начиная со второй половины XVI века, причём в их освоении участвовали в основном носители рязанских и верховских говоров)[37][38]. Говоры, распространённые на территориях Рязанского и Верховских княжеств, вероятнее всего, имели общее происхождение, появление у них языковых различий объясняется последующей относительной изоляцией населения указанных княжеств в пределах своих государственных образований (либо под властью соседнего государства — Верховские княжества до начала XVI века находились в составе Великого княжества Литовского)[10][39].

Большое число языковых явлений юго-восточной диалектной зоны относится к инновациям. Например, такая морфологическая черта, как наличие форм винительного падежа единственного числа существительных мать и дочь, образованных с суффиксом -ер- и окончанием -у: ма́тер’у, до́чер’у. При сохранении соотношения наиболее старых форм (формы именительного падежа с основой мат’-, доч’- при формах косвенных падежей, включая форму винительного падежа, с основой матер’-, дочер’), формы именительного падежа с редукцией окончания (ма́ти > мат’, до́чи > доч’) и переход форм мать и дочь в продуктивный класс склонения (формы винительного падежа ма́тер’у, до́чер’у) являются сравнительно поздними по времени[40].

Помимо инноваций, распространявшихся с территории Рязанского княжества, для юго-восточного ареала характерно также сохранение архаизмов, утраченных во всех остальных или в большинстве русских говоров. Так, например, к архаическим явлениям относят отсутствие перехода гласной е в о в формах глаголов I спряжения (нес[е́]ш, нес[е́]т, нес[е́]м, нес[е́]те). В остальных говорах русского языка процессы перехода е в о, обусловленные падением редуцированных, начались уже с XII — начала XIII веков[41]. Архаичными являются также формы родительного падежа единственного числа местоимения 3-го лица женского рода с преобладанием согласного /н/ после предлога (у ней, реже у нейо́)[42].

В истории формирования юго-восточной диалектной зоны среди особенностей образования разного рода явлений отмечаются особенности распространения формы местоимения 3-го лица множественного числа в именительном падеже они́ (старая форма именительного падежа множественного числа мужского рода). Данная форма, по мнению А. И. Сологуб, является, вероятнее всего, рязанской по происхождению, так как в пределах юго-восточной диалектной зоны именно в рязанских говорах она отмечается в исключительном распространении. Согласно памятникам письменности, тенденции к устранению различий во множественном числе у местоимения 3-го лица наблюдались уже в XIII—XIV веках, при этом в западных русских говорах сохранялась как единственная форма оны́, в северо-восточных и центральных — оне́, а в рязанских — они́. Изначально форма они́ распространяется на всей территории современной юго-восточной диалектной зоны, а после вхождения Рязанского княжества с его землями с XVI века в состав Московского государства — распространяется в Москве и её окрестностях (вытесняя здесь форму оне́), а затем и далее в северо-западном направлении. Дальнейшему распространению этой формы местоимения способствовало то, что форма они́ стала нормой русского литературного языка[43]. Сравнительно широко распространилась в русских говорах и такая юго-восточная по происхождению черта, как употребление в возвратных формах глаголов настоящего и прошедшего времени единственного числа частицы -си после согласных [л] и [ш]. Данная черта установилась в говорах юго-восточной диалектной зоны, вероятно, уже после XV века. Об этом свидетельствует полное отсутствие частицы -си в московских и других центральных говорах, а также отсутствие чёткой границы в употреблении той или иной формы возвратной частицы на стыке ареалов современных юго-западной и юго-восточной диалектных зон. Распространение частицы -си в северо-западной диалектной зоне, возможно, происходило после включения Рязанского княжества в состав Московского государства так же, как и распространение общеюжнорусских форм глаголов рязанского происхождения типа нес’т’, печ’, ит’и́т’ / ид’и́т’[44][45].

Рязанское княжество не являлось исключительным центром формирования языковых новообразований в пределах границ современной юго-восточной диалектной зоны. Некоторые из диалектных явлений юго-восточной локализации могли изначально складываться в пределах Верховских княжеств, после чего распространялись на восток — в ареал рязанских говоров. В числе таких явлений отмечается, по-видимому, ассимилятивно-прогрессивное смягчение задненёбных согласных. По мнению К. Ф. Захаровой, смягчение [к] после парных мягких согласных и /j/ (ба́[н’к’]а «банька», ча[йк’]у́ «чайку» — в курско-орловских говорах) является наиболее ранней разновидностью ассимилятивно-прогрессивное смягчения, а смягчение [к] после парных мягких согласных, /j/ и /ч/ (до́[ч’к’]а — в рязанских говорах) сложилось позднее. Предположительно в конце XIV — в XV веках в русском языке формируются явления, связанные с развитием категории мягкости / твёрдости согласных и с процессами ассимиляции по мягкости / твёрдости, ставшие впоследствии диалектными (признаки такого смягчения широко отражены в Московских памятниках XV века). В этот период ряд городов и земель Верховских княжеств вошли в состав Московского государства, в то время как Рязанское княжество оставалось самостоятельным. Новые политические границы между Рязанским и Верховскими княжествами способствовали появлению различий в развитии ассимилятивного прогрессивного смягчения согласного [к] на их территориях. Возможно, это явление стало распространяться в ареале современных рязанских говоров на рубеже XV—XVI веков и сразу же охватило все позиции смягчения, включая позицию после /ч/. Вероятно также, что ассимилятивное прогрессивное смягчение (не охватывавшее позицию после /ч/) уже было распространено в Рязанском княжестве с XIV века, и в период независимого существования Рязанского княжества приобрело свой особый характер. В прошлом, согласно точке зрения К. Ф. Захаровой, ассимилятивно-прогрессивное смягчение задненёбных согласных занимало обширный сплошной ареал от рязанских говоров на юге до вологодских — на севере. В результате процесса постепенной утраты данного явления в центральных русских говорах ареал смягчения задненёбных разделился на две части, южную (территорию современной юго-восточной диалектной зоны) и северную, на каждой из которых смягчение задненёбных развивалось со своими особенностями[46].

Ряд диалектных явлений мог распространяться в юго-восточной диалектной зоне из других диалектных объединений русского языка и по-новому осмысляться на юго-восточной территории. Так, с запада, по мнению В. Г. Орловой, на территорию юго-восточной диалектной зоны распространилось такое явление, как перенос ударения с флексии на основу в формах глаголов типа да́риш, ва́риш, ва́лиш, та́ш’ш’иш. В говорах юго-востока со сложившейся в них к этому времени системой неразличения гласных, возникало «ложное» с этимологической точки зрения «прояснение» этого гласного, постоянно предударного в парадигмах этих глаголов с образованием форм типа д[о́]риш, в[о́]риш. Юго-восточная диалектная зона была центром данного изменения, на что указывает стабилизация здесь форм этого рода от наибольшего количества глаголов и исключительное употребление формы т[о́]ш’ш’иш. После включения рязанских областей в Московское государство, формы с меной ударных гласных а и о распространились на запад и северо-запад (наиболее продуктивной из данных форм оказалась форма пл[о́]тиш, некогда имевшая перспективу стать нормой литературного языка)[47].

Важную роль сыграло юго-восточное диалектное объединение в формировании восточных среднерусских говоров. Исторически эти говоры представляют собой основной ареал ростово-суздальского диалекта, который в разной степени разделил с говорами Рязанской земли или воспринял от них фонетические тенденции или усвоил уже сформировавшиеся черты говоров юго-востока[48]. С юга на север в ростово-суздальский ареал распространились такие явления юго-восточной локализации, относящиеся к инновациям, как формы деепричастий прошедшего времени на -мши; наличие лексикализованных случаев употребления вставных гласных [а] или [ъ] в словах п[а]шоно́ или п[ъ]шоно́, с[а]моро́дина или с[ъ]моро́дина и т. д. Распространение явлений юго-восточного происхождения в восточном среднерусском ареале происходило с разной степенью интенсивности, что связывается с разным временем их распространения, с изменениями тенденций языкового развития, с различием в продуктивности явлений, с изменениями политических границ, с массовыми перемещениями населения и т. д. Предположительно, под влиянием безударного вокализма говоров юго-восточной локализации сложилась система безударного вокализма владимирско-поволжских говоров. Процессы, протекавшие в двух указанных ареалах, были общими до некоторого времени, после чего в восточных среднерусских говорах изменения системы вокализма прекратились (в таком виде этот переходный тип вокализма сохранился до настоящего времени), а в юго-восточных говорах изменения продолжились и привели к формированию современного аканья. В сфере влияния говоров юго-востока оставались только южные говоры ростово-суздальского происхождения, включая московские говоры, в которых аканье было со временем усвоено[49]. Помимо исторического взаимовлияния говоры юго-востока и восточные среднерусские говоры объединяются рядом явлений, относящихся к общему архаическому пласту, например, наличием форм существительных в творительном падеже множественного числа, образованных с окончанием -ми (ночьми́ «ночами», грудьми́ «грудями», лошадьми́); наличием форм именительного падежа множественного числа кратких предикативных прилагательных с окончанием -и после мягкого согласного (сы́ти, ра́ди) и т. д.[50]

Языковые черты

Юго-восточная диалектная зона в отличие от большинства других диалектных зон русского языка образуется совмещением сравнительно большого числа ареалов языковых явлений. Значительная часть этих ареалов компактно размещена в пределах южнорусского наречия; черты, образующие данные ареалы, включены в число черт основного пучка изоглосс юго-восточной диалектной зоны. Некоторая часть ареалов в разной мере выходит за пределы территории южнорусского наречия; черты, образующие данные ареалы, включены в число черт пяти вариантов основного пучка изоглосс[4].

Основной пучок изоглосс

Северная граница ареала основного пучка изоглосс в общих чертах совпадает с границей южного наречия со среднерусскими говорами. Западная граница проходит по территории распространения межзональных говоров А, не заходя на территорию западных южнорусских говоров.
Языковой комплекс основного пучка юго-восточной диалектной зоны, характеризующий прежде всего курско-орловские, рязанские, тульские, елецкие и оскольские говоры, включает следующие черты[12][51]:

  1. Ассимилятивное прогрессивное смягчение согласного [к] в положении после парных мягких согласных и /j/ (не учитывая разновидностей этого явления в отдельных группах говоров): ба́[н’к’]а «банька», ча[йк’]у́ «чайку», но до́[ч’к]а и до́[ч’к’]а «дочка». В целом явление ассимилятивного прогрессивного смягчения задненёбных согласных, включающее различные варианты, помимо юго-восточной диалектной зоны сравнительно широко распространено и в других диалектных объединениях русского языка[52][53]. В говорах Костромской группы и северной части Владимирско-Поволжской группы отмечается смягчение [к], [г], [х] после парных мягких согласных при отсутствии смягчения после /ч/ и /j/. В южной части территории распространения говоров Вологодской группы [к], [г], [х] смягчаются как после парных мягких согласных, так и после /ч/ и /j/. В говорах Курско-Орловской группы смягчается только [к] в позиции после парных мягких согласных и /j/ при отсутствии смягчения после /ч/ (/ш’/). В говорах Рязанской группы и межзональных говорах Б смягчение [к] наблюдается после парных мягких согласных, /j/ и /ч/[54][55][56]. Как и в курско-орловских говорах, смягчение [к] после парных мягких согласных и /j/ отмечается в говорах Донской группы[57].
  2. Наличие форм винительного падежа единственного числа существительных мать и дочь, образованных с суффиксом -ер- и окончанием -у: ма́тер’у, до́чер’у (см. карты пучков изоглосс 1, 2, 3). В других говорах русского языка распространены такие формы существительных мать и дочь, как[58]: ма́ти, до́чи в именительном падеже — ма́тер’, до́чер’ в винительном падеже, отмечаемые в говорах Вологодской и Онежской групп[59]; ма́тер’, до́чер’ и в именительном и в винительном падежах, известные в вологодских и белозерско-бежецких говорах[60][61] (также совпадение форм именительного — винительного падежей ма́тер’, до́чер’ известно в рассеянном распространении в псковских и южнорусских говорах); мат’, доч’ при форме винительного падежа мат’, доч’ — подобное совпадение форм именительного — винительного падежей встречается повсеместно, при этом их исключительное распространение отмечается в говорах центральной диалектной зоны, а также в части северо-западных и северо-восточных севернорусских говоров; мат’, доч’ — ма́тер’, до́чер’; мат’, доч’ — ма́тер’а, до́чер’а; ма́тер’, до́чер’ — ма́тер’у, до́чер’у; ма́тер’а, до́чер’а — ма́тер’у, до́чер’у — такие формы встречаются в рассеянном распространении в основном в говорах южного наречия в сосуществовании с другими формами — в курско-орловских и оскольских говорах отмечаются формы мат’ — ма́тер’а и мат’ — ма́тер’у[62][63], в рязанских — ма́тер’ (реже ма́тер’а) — ма́тер’у (реже ма́тер’)[64].
  3. Распространение форм существительных среднего рода с окончанием -о́ под ударением, согласующихся с прилагательными и местоимениями женского рода: кака́йа молокố «какое молоко», бол’ша́йа с’олố «большое село» и т. п.

  2. Окончание -у́йа под ударением у прилагательных в форме винительного падежа единственного числа женского рода: молод[у́йа] жону́ «молодую жену».
  3. Наличие форм повелительного наклонения глагола бежать — бежи́ «беги», бежи́т’о «бегите». За пределами юго-восточной диалектной зоны такие же формы встречаются в говорах Вологодской группы[65], а также в говорах Псковской группы[66] и на смежной с ними территории селигеро-торжковских говоров (бежи́, бежи́те)[67].
  4. Употребление форм страдательных причастий вы́датой и отда́той. Такие же формы имеют нерегулярное распространение в ряде говоров других русских диалектных объединений.
  5. Распространение слов: махо́тка «глиняный горшок различной формы для молока»; зеленя́ «всходы ржи»[~ 3]; хресте́ц, хрест (с начальным х-) «малая укладка снопов»; одо́нье, одо́нок «большая укладка снопов в поле»; стрыгу́н «жеребёнок на втором году»[~ 4] и других слов.

Помимо перечисленных отмечается также ещё некоторое число изоглосс, близких по очертаниям к основному пучку, но имеющих одну особенность: они проходят приблизительно по границе Тульской группы говоров, тем самым исключая её территорию из ареала юго-восточной диалектной зоны:

  1. Случаи совпадения гласных /е/, /а/ и /и/ в гласном [а] в заударных слогах после мягких согласных перед твёрдыми: мế[с’а]ц «месяц», де́[н’а]г «денег», бро́[с’а]л «бросил».
  2. Парадигма глаголов I спряжения с гласным [е] в основе, не изменившимся в [о][~ 5][68][69], на примере глагола нести[41]:
Единственное число Множественное число
1 лицо несу́ нес[е́]м
2 лицо нес[е́]ш нес[е́]те
3 лицо нес[е́]т несу́т
  2. Употребление личных форм глагола ловить с гласным [а́] под ударением: ла́виш «ловишь», ла́вит «ловит» и т. п.
  3. Исключительное распространение слова ча́пля («сковородник»). Все словоформы с корнем чап (цап) — ча́пля, ца́пля, ча́пельник, чапле́йка и т. п., обозначающие «приспособление для доставания сковороды из печи», — входят в характеристику южнорусского наречия на основе двучленных соответственных явлений. Они противопоставляются распространённому в севернорусском наречии слову сковоро́дник с тем же значением (исключение составляет слово сковоро́день в межзональных говорах А южного наречия).

Изоглоссы варианта А

Пучок изоглосс варианта А отличается по очертаниям от основного пучка тем, что:

  • на западном отрезке продвигается на запад меньше, чем основной пучок изоглосс, только до линии Калуга — Орёл — Курск, в связи с чем соответствующие языковые черты неизвестны на западной части территории Курско-Орловской группы;
  • на северном отрезке удаляется от основного пучка в северо-западном и северо-восточном направлениях, что указывает на наличие языковых черт варианта А юго-восточной диалектной зоны в восточных среднерусских акающих говорах отделов А и В, при этом островные ареалы изоглосс варианта А распространены на северо-запад вплоть до территории селигеро-торжковских говоров.

К языковым чертам пучка изоглосс варианта А юго-восточной диалектной зоны относятся[13][72]:

  1. Произношение слова старший с мягким [р’] в основе: ста́[р’]ший.
  2. Распространение формы родительного падежа множественного числа с окончанием -ов у существительных женского рода с окончанием -а, имеющих как твёрдую, так и мягкую основу: ба́бушк[ов] «бабушек», дере́вн’[ов] «деревень» и т. п. Данная черта относится к числу явлений варианта А, распространённых на части территории селигеро-торжковских говоров.
  3. Исключительное распространение названий ягод с суффиксом -ик-, совпадающих с названиями ягод в литературном языке: земл’ан[и́к]а, черн[и́к]а, брусн[и́к]а и т. п. Данные названия широко распространены и в других диалектных объединениях русского языка, но они обычно сосуществуют с названиями, образованными с суффиксами -иг- или -иц-: земл’ан[и́г]а, черн[и́г]а, брусн[и́г]а; земл’ан[и́ц]а, черн[и́ц]а, брусн[и́ц]а и т. п.[73] Названия ягод с суффиксом -иг- входят в языковую характеристику говоров Владимирско-Поволжской группы (за исключением говоров Тверской подгруппы)[74], а названия ягод с суффиксом -иц- являются характерными для западных среднерусских говоров[75], для говоров Западной и Верхне-Днепровской групп южного наречия[76][77], а также для говоров северного наречия с разной степенью регулярности для различных частей севернорусского ареала[78].
  4. Наличие местоимения 3-го лица множественного числа в именительном падеже с окончанием -и — он[и́], известного на территории юго-восточной диалектной зоны в исключительном распространении. Данная форма реализуется также в литературном языке и отмечается во многих говорах за пределами юго-восточной диалектной зоны в сосуществовании с такими формами, как он[е́] и он[ы́]. Форма с окончанием -е — он[е́] — распространена в говорах северо-восточной диалектной зоны[79], форма с окончанием -ы — он[ы́] — характерна для говоров западной диалектной зоны[80], поморских говоров северного наречия[81] и восточных среднерусских говоров отдела Б[82][43].
  5. Наличие в возвратных формах глаголов настоящего и прошедшего времени частицы -си после согласных [л] и [ш]: умы́л[си], бои́ш[си] и т. п.[83] (см. карту пучков изоглосс 2). Наличие частицы -си в возвратных формах глаголов встречается также на части территории селигеро-торжковских говоров и в восточных среднерусских акающих говорах (наряду с -с’а)[31]. По качеству гласного в возвратных частицах в говорах русского языка также отмечаются формы типа умы́л[се], умо́йеш[с’о] наряду с умы́л[с’а] (в говорах Вологодской группы)[84]; умы́л[се] (в говорах Поморской группы)[85]; умо́йеш[си] после [ш] и умы́л[си] наряду с умы́л[сы] после [л] (в говорах восточной части северо-западной диалектной зоны[86], прежде всего в лачских[87] и ладого-тихвинских[88]); умы́л[са] — в говорах Владимирско-Поволжской группы[67] и умы́л[с’а] — в большинстве остальных русских говоров[28].
  6. Употребление ударного гласного [о́] в формах настоящего времени глагола тащить (кроме формы 1-го лица единственного числа)[89]:
Единственное число Множественное число
1 лицо таш’ш’у́ т[о́]ш’ш’им
2 лицо т[о́]ш’ш’иш т[о́]ш’ш’ите
3 лицо т[о́]ш’ш’ит т[о́]ш’ш’ат
Данная черта относится к числу явлений варианта А, распространённых на части территории селигеро-торжковских говоров. Изменение ударного гласного на [о́] в основе глагола тащить как одно из наиболее последовательных языковых явлений входит в характеристику восточных среднерусских акающих говорах[31][47].

Изоглоссы варианта Б

Пучок изоглосс варианта Б в целом по очертаниям совпадает с основным пучком изоглосс. Единственным его отличием является то, что островные ареалы черт варианта Б распространены к северо-западу от ареала основного пучка и охватывают более западные говоры южного наречия, относящиеся к Верхне-Днепровской группе, и небольшую часть среднерусских селигеро-торжковских говоров. Данный пучок включает в себя только две изоглоссы[13][90]:

  1. Произношение с ударным [о́] (реже [е́]) формы именительного падежа множественного числа существительного п’[о́]тна (п[е́]тна) (см. карту пучков изоглосс 2).
  2. Распространение форм существительных женского рода, оканчивающихся на мягкий согласный, в именительном падеже множественного числа с окончанием -а́ под ударением: лошад’а́, деревн’а́, зелен’а́, плош’ш’ад’а́ «площади», печ’а́ «печи» и т. п.[91] Данное явление известно за пределами юго-восточной диалектной зоны в говорах Гдовской группы[92], в говорах западной части ареала Псковской группы[93] и в акающих говорах отдела В[94].

Изоглоссы варианта В

Пучок изоглосс варианта В имеет следующие отличия по очертаниям от основного пучка:

  • на западном отрезке изоглоссы варианта В доходят до границы России с Белоруссией (захватывая при этом небольшую часть ареала Западной группы говоров), но проходят на некотором удалении от границы с Украиной, в связи с чем диалектные явления варианта В распространены на части территории более западных говоров южного наречия, входящих в состав Верхне-Днепровской и Верхне-Деснинской групп, но неизвестны в южных районах юго-восточной диалектной зоны, в том числе и на большей части территории оскольских говоров;
  • на северном отрезке изоглоссы варианта В продвигаются на север дальше, чем изоглоссы основного пучка и изоглоссы других вариантов, охватывая при этом территории восточных среднерусских окающих говоров: значительную часть северных говоров Владимирско-Поволжской группы и всю территорию южных говоров этой группы.

Пучок изоглосс варианта В юго-восточной диалектной зоны включает такие языковые черты, как[13][95]:

  1. Совпадение заударных гласных /а/ и /о/ в гласном [а] в конечном закрытом слоге: в го́р[а]д, вы́д[а]л и т. д.[96] Особенностью распространения этой черты является её отсутствие в восточных среднерусских акающих говорах отдела А и в окающих говорах на территории между городами Тверь и Переславль-Залесский. Совпадение заударных гласных /а/ и /о/ в гласных [а] или [ъ] (неразличение гласных неверхнего подъёма) после твёрдых согласных в заударных слогах (в го́р[ъ]дê, го́р[ъ]д или го́р[а]д, на́д[ъ] или на́д[а], вы́д[ъ]л или вы́д[а]л и т. п.), взятое в целом, входит в характеристику южного наречия на основе двучленных соответственных явлений[97].
  2. Произношение слов со вставными гласными [а] или [ъ]: п[а]шоно́ или п[ъ]шоно́, с[а]моро́дина или с[ъ]моро́дина. В отличие от ареалов всех остальных явлений варианта В ареал данного явления менее распространён в западном направлении. Вставной гласный [ъ] в указанных словах отмечается как характерная черта в восточных среднерусских говорах[98].
  3. Наличие у существительного скамья в форме именительного падежа множественного числа гласного [о́] в основе под ударением — ск[о́]мйи.
  4. Распространение форм существительных в творительном падеже множественного числа, образованных с окончанием -ми в отличие от окончания -ами в других говорах: ночьми́ «ночами», грудьми́ «грудями», зорьми́ «зорями», слезьми́ «слезами», коньми́ «конями» и т. п. Данное явление широко распространено в говорах Донской группы — формы существительных с окончанием -ми встречаются в значительном числе слов, включая и такие слова, у которых в других говорах юго-восточной диалектной зоны это окончание не отмечено[99][100]. На севере ареал данной языковой черты полностью охватывают восточные среднерусские говоры[98]. В западной части ареала употребление форм существительных с окончанием -ми в отличие от других явлений варианта В распространено в меньшей степени.
  5. Наличие деепричастий прошедшего времени с суффиксом -мши: разу́мши (см. карту пучков изоглосс 3). Данное явление входит в характеристику восточных среднерусских говоров[83][98].
  6. Распространение слов: кресте́ц, крест, хресте́ц, хрест «малая укладка снопов в поле» — узкий ареал этих слов только с начальными х- входит в число ареалов основного пучка изоглосс, ареал только с начальными к- входит в число ареалов западной части Владимирско-Поволжской группы говоров; пали́ца «часть сохи»; стрига́н, стригу́н, стрыгу́н «жеребёнок на втором году» — узкий ареал в форме стрыгу́н входит в число ареалов основного пучка изоглосс[~ 4]. Ареалы данных слов продвигаются на север до линии Тверь — Иваново, выходя за пределы пучка изоглосс варианта В.

Совпадение заударных гласных /а/ и /о/ в гласном [а] в конечном закрытом слоге; словоформа ск[о́]мйи; деепричастия прошедшего времени с суффиксом -мши, а также слова кресте́ц, крест; пали́ца; стрига́н, стригу́н распространены на запад настолько, что охватывают полностью южную часть территории Западной группы говоров[101].

Изоглоссы варианта Г

Пучок изоглосс варианта Г на его северном отрезке по очертаниям совпадает с основным пучком изоглосс, но к западу продвигается от ареала основного пучка далее до линии Рославль — Трубчевск, в связи с чем языковые черты изоглосс варианта Г распространены на части территории более западных говоров южного наречия — в ареале Верхне-Деснинской группы говоров и в южной части ареала Западной группы говоров (во многом так же, как и изоглоссы варианта В на их западном отрезке). Данный пучок включает в себя всего две изоглоссы[102]:

  1. Произношение слова комар с конечным мягким согласным /р’/: кома́[р’] (см. карту пучков изоглосс 3). Данная диалектная черта за пределами южного наречия известна в восточных среднерусских акающих говорах отдела Б (кума́[р’])[82] и за пределами говоров первичного формирования является характерной для Донской группы[57].
  2. Распространение форм глагола сыпать, дремать и других, образованных с таким соотношением основ, как: сы́[пл’]у, сы́[п]еш или сы́[п’]у, сы́[п]еш и т. д.

Изоглоссы варианта Д

Пучок изоглосс варианта Д на западном отрезке в целом не отличается по очертаниям от основного пучка изоглосс. На северном отрезке изоглоссы варианта Д продвигаются от Москвы в северо-западном и северном направлениях относительно изоглосс основного пучка и изоглосс других вариантов до границы среднерусских говоров с северным наречием. Таким образом, ареалы пучка изоглосс варианта Д охватывают западную часть территории восточных среднерусских окающих говоров и неизвестны в говорах её восточной части. Пучок изоглосс варианта Д юго-восточной диалектной зоны характеризуется следующими языковыми чертами[12][103]:

  1. Распространение форм именительного падежа множественного числа кратких предикативных прилагательных с окончанием -и после мягкого согласного: сы́ти, ра́ди и т. п. (см. карту пучков изоглосс 3). Наличие такого типа предикативных прилагательных входит в характеристику восточных среднерусских говоров[98], вместе с тем данная языковая черта отсутствует в говорах восточной части ареала Владимирско-Поволжской группы говоров[104].
  2. Произношение слова гриб с твёрдым [р]: г[ры́]б. Такое произношение встречается на значительном удалении от основного ареала этого явления — в говорах Онежской группы северного наречия[59]. Данное явление широко известно на территории восточных среднерусских говоров[98]. Наряду с наличием предикативных прилагательных сы́ти, ра́ди и распространением слов кресте́ц, крест произношение слова гриб с твёрдым [р] входит в число черт юго-восточной диалектной зоны, выделяющих западную часть Владимирско-Поволжской группы говоров[104].

К изоглоссам варианта Д близки по своим очертаниям две изоглоссы с нерегулярным и редким распространением их языковых черт на юго-западе ареала юго-восточной диалектной зоны и широким распространением в восточных среднерусских акающих говорах и южных говорах Владимирско-Поволжской группы[105]:

  1. Ассимилятивное смягчение губных согласных перед мягкими заднеязычными: дế[ф’к’]и «девки», ма́[м’к’]и «мамки» и т. п.
  2. Смягчение заднеязычных звонких согласных в основе существительных при образовании форм творительного падежа множественного числа: у́т[ки]ми «утками», де́н’[ги]ми «деньгами» и т. п.

Другие языковые черты

В юго-восточной части территории распространения русских говоров раннего формирования встречаются языковые черты, которые не включены в характеристику юго-восточной диалектной зоны, хотя их ареалы и близки по очертаниям ареалам языковых черт этой зоны. Некоторые из таких диалектных явлений (распространённых также и в говорах Донской группы) упоминаются, в частности, в работе Л. Л. Касаткина (их ареалы меньше по охвату, чем ареалы черт основного пучка изоглосс юго-восточной зоны, в связи с чем эти явления известны не во всех диалектных объединениях юго-востока). В их числе отмечаются[9]:

  1. Нелабиализованный гласный на месте [у] в безударных слогах, за исключением первого предударного: м[а]жики́ «мужики», д[а]хота́ «духота» и т. п. или м[ъ]жики́, д[ъ]хота́ и т. п.[106]
  2. Случаи редукции безударных гласных «до нуля»[107].
  3. Распространение указательных местоимений э́нта, э́нти, э́нтот[108] и другие языковые черты.

В диалектологическом атласе «Язык русской деревни» И. А Букринской, О. Е. Кармаковой и других авторов в качестве примера, отражающего типичные черты юго-восточной диалектной зоны, приведена фраза — сену дюже далёкъ хадили убирать, дамой придёшь — с роɣачом нет сил управица. В этом примере отмечаются такие языковые явления, не включённые в характеристику юго-восточной диалектной зоны, как[3]:

  1. Склонение существительных среднего рода с безударными окончаниями по типу склонения существительных женского рода (по I склонению) — убирать сену[109].
  2. Исключительное распространение слова дюже в значении «очень»[110].
  3. Распространение слова рогач как названия ухвата (в пределах юго-восточной диалектной зоны данное слово характеризует прежде всего говоры Рязанской группы и межзональные говоры типа Б — тульские, елецкие и оскольские)[111].

Кроме того, в атласе «Язык русской деревни» помимо уже отмеченного в работе Л. Л. Касаткина наличия указательных местоимений э́нта, э́нти, э́нтот в качестве лексического явления юго-восточной диалектной зоны приводится распространение слова у́лица «весенне-летние гулянья»[112].

Языковые черты периферийной территории

Некоторые из языковых черт говоров юго-восточной диалектной зоны относятся к периферийным — данные черты объединяет особенность их размещения, при которой они не захватывают территорию так называемых центральных говоров (центральную диалектную зону). Члены соответственных явлений на периферии, как правило, диалектные, а в центральной диалектной зоне они совпадают с явлениями литературного языка[113][114]. Диалектные явления на периферийной территории распространены в виде разрозненных ареалов, могут относиться к разным диалектным объединениям и никогда не охватывают периферийную территорию полностью[115]. Так, например, наличию форм именительного — винительного падежей существительных мать — дочь, образованных без суффикса -ер-, характерных для говоров центра, противостоит вся совокупность периферийных форм именительного — винительного падежей типа ма́тер’, до́чер’ — ма́тер’, до́чер’; ма́тер’, до́чер’ — ма́тер’у, до́чер’у; ма́тер’а, до́чер’а — ма́тер’у, до́чер’у и т. п., в числе которых и форма винительного падежа ма́тер’у, до́чер’у, распространённая в пределах юго-восточной диалектной зоны; личным формам глаголов I спряжения настоящего времени с обобщённым гласным о́ под ударением (нес[о́]ш, нес[о́]т, нес’[о́]м, нес[о́]те), характерным для центральной диалектной зоны, противопоставлены формы глаголов с обобщённым гласным е́ под ударением или с разного типа чередованием е́ и о́, включающие парадигму юго-восточной диалектной зоны типа нес’[е́]ш, нес’[е́]т, нес[е́]м, нес[е́]т, парадигму юго-западной диалектной зоны типа нес[е́]ш, нес[е́]т, нес’[о́]м, нес[е́]те и т. д.[116]

Говоры вторичного формирования

Языковые черты юго-восточной диалектной зоны известны в говорах вторичного формирования, в частности, в говорах Донской группы, в части русских говоров Башкирии и в говорах других регионов, где преобладает речь переселенцев с территорий современных Тульской, Орловской, Курской, Белгородской, Рязанской, Липецкой, Тамбовской, Воронежской и других областей юго-востока Европейской части России.

В издании «Русской диалектологии» 2005 года донские говоры, ранее не рассматриваемые в пределах юго-восточной диалектной зоны, были включены в ареал данного диалектного объединения[7]. В связи с тем, что карты пучков изоглосс диалектных зон были составлены на основе материалов диалектологического атласа русского языка (ДАРЯ), ареал Донской группы не представлен на этих картах, так как данные говоры были отнесены к говорам позднего формирования и не были включены в территорию обследования и картографирования при подготовке ДАРЯ[117].
В донских казачьих говорах отмечаются такие характерные юго-восточные диалектные черты, как[9][118]: ассимилятивное прогрессивное смягчение задненёбного [к]; произношение с мягким [р’] слов типа кома́[р’]; распространение у некоторых существительных ударного окончания -ми в отличие от окончания -ами в других говорах: грудьми́, лошадьми́, слезьми́ и т. п.; окончание -ов у существительных женского рода множественного числа в родительном падеже: ба́бушк[ов], дере́вн’[ов] и т. п.; наличие ударного постфикса возвратных глаголов -си после согласных и другие языковые черты.

В говорах южнорусского типа на территории Башкирии отмечаются: ассимилятивное прогрессивное смягчение [к]; распространение слов со вставными гласными (с[а]моро́дина); согласование существительных среднего рода с прилагательными и местоимениями женского рода (кака́йа молокố); употребление постфикса -си (умы́л[си]); реже встречаются такие явления, как: употребление формы существительного мать в винительном падеже единственного числа — ма́тер’у; повелительное наклонение глагола бежать — бежи́; наличие кратких предикативных прилагательных с окончанием -и после мягкого согласного типа сы́ти, ра́ди в соответствии с литературными сы́ты, ра́ды; наличие форм существительных женского рода, оканчивающихся на мягкий согласный, в именительном падеже множественного числа с окончанием -а́ под ударением: лошад’а́, деревн’а́ и т. п. и другие юго-восточные языковые черты[119].

См. также

Диалектные зоны русского языка

Напишите отзыв о статье "Юго-восточная диалектная зона"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ В традициях русской диалектологии для минимальных ареальных единиц диалектного членения русского языка применяется термин «группа говоров», соответствующий термину «диалект». Названия групп говоров русского языка во многих диалектологических работах, в том числе и в «Диалектном членении русского языка» 1970 года К. Ф. Захаровой и В. Г. Орловой, по аналогии с географическими или административно-территориальными названиями записывают с прописной буквы.
  2. ↑ Так как приводимые в статье примеры слов характеризуют не отдельные говоры, а целые диалектные объединения, в той или иной части ареала которых возможны различные варианты произношения звуков, здесь и далее слова передаются в фонетической транскрипции не полностью. Запись слов или тех их частей, которая не претендует на точную передачу звучания, производится в упрощённой морфолого-фонематической транскрипции (выделяется курсивом) и представляет собой обозначение фонем в том виде, в каком они выступают в сильных позициях в говорах, имеющих максимальное количество единиц данного типа. Те части слов, которые должны быть переданы в реальном звучании, записываются знаками упрощённой фонетической транскрипции и выделяются при помощи квадратных скобок: в[о]да́, в[а]да́; [г]од, [ɣ]од и т. п. Позиционная мягкость перед е и и в морфолого-фонематической транскрипции не обозначается (несу́, лижи́), в фонетической транскрипции мягкость / твёрдость согласных перед е обозначается при помощи букв «е» — «э»: молод[е́й] — молод[э́й]; мягкость / твёрдость согласных перед и обозначается при помощи букв «и» — «ы»: [пи]л — [пы]л. В остальных случаях для обозначения мягкости используется знак апострофа. Мягкость / твёрдость ч обозначается только в фонетической транскрипции: ку́ча — ку́[ч’а]. Отсутствие обозначения мягкости / твёрдости согласных указывает на безразличие данного признака для примера. Традиционно в русской диалектологии для передачи звуков и фонем используются графемы русского алфавита, за исключением полугласного j и фрикативного ɣ. Отдельные звуки записываются внутри квадратных скобок — [а], отдельные фонемы записываются внутри косых скобок — /а/, в случае, если отсутствует реальная двусмысленность, для упрощения записи косые скобки при обозначении фонем могут опускаться — фонемы при этом записываются просто курсивом.
  3. ↑ Все словоформы, образованные от одной основы (зе́лени, зеленя́, зе́ль), обозначающие «всходы ржи», взятые в общем виде, входят в характеристику южнорусского наречия на основе двучленных соответственных явлений. Они противопоставлены севернорусским формам о́зимь, о́зима с тем же значением.
  4. ↑ 1 2 В значении «жеребёнок по второму году, жеребёнок до двух лет» в говорах русского языка встречаются разнообразные словоформы: двуле́ток (вологодские говоры), стри́га и стрига́н (костромские говоры), стрига́н и ле́тошник (верхне-днепровские говоры), друга́к, друга́ч (верхне-деснинские говоры), стрыгу́н (межзональные говоры А южного наречия), стрига́н, стригу́н (восточные среднерусские говоры) и т. д.
  5. ↑ Особый тип чередования [е] — [о] в формах глаголов настоящего времени I спряжения представлен в говорах юго-западной диалектной зоны: нес[е́]ш, нес[е́]т, нес’[о́]м, нес[е́]те и т. д. В формах 1-го лица множественного числа и 3-го лица единственного числа в ладого-тихвинских говорах наряду с глаголами нес’[о́]м, нес’[о́]т могут употребляться глаголы нес[е́]м, нес[е́]т.
Источники
  1. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 103.
  2. ↑ Русская диалектология, 2005, с. 257.
  3. ↑ 1 2 3 Букринская И. А., Кармакова О. Е. и другие. [www.gramota.ru/book/village/dialects.html О диалектном членении русского языка: наречия и диалектные зоны]. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. [www.webcitation.org/65aH77C51 Архивировано из первоисточника 20 февраля 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  4. ↑ 1 2 3 4 Захарова, Орлова, 2004, с. 102.
  5. ↑ 1 2 3 4 Русские диалекты. Лингвистическая география, 1999, с. 92.
  6. ↑ 1 2 Пшеничнова Н. Н. [russkiyyazik.ru/184/ Говоры русского языка] // Русский язык. Энциклопедия / Гл. ред. Ю. Н. Караулов. — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Научное издательство «Большая Российская энциклопедия»; Издательский дом «Дрофа», 1997. — С. 89. — 721 с. — ISBN 5-85270-248-X. (Проверено 9 января 2013)
  7. ↑ 1 2 3 Русская диалектология, 2005, с. 260.
  8. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Захарова, Орлова, 2004, с. 103—104.
  9. ↑ 1 2 3 Касаткин, 2000, с. 589.
  10. ↑ 1 2 Русская диалектология, 2005, с. 250.
  11. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 105—108.
  12. ↑ 1 2 3 4 Русская диалектология, 2005, с. 260—261.
  13. ↑ 1 2 3 4 5 Русская диалектология, 2005, с. 261.
  14. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 105—107.
  15. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 105.
  16. ↑ 1 2 3 Русская диалектология, 2005, с. 249.
  17. ↑ 1 2 Захарова, Орлова, 2004, с. 44.
  18. ↑ 1 2 Русская диалектология, 2005, с. 248—249.
  19. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 22—23.
  20. ↑ ДАРЯ, 1986, Карта 66. [К’] на месте к твёрдого после мягких согласных..
  21. ↑ ДАРЯ, 1986, Карта 13. Диалектные замены начального сочетания согласных в словах пшеница, смородина (сморода)..
  22. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 14—15.
  23. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 22—24.
  24. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 82.
  25. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 14.
  26. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 23.
  27. ↑ ДАРЯ, 1986, Карта 76. Твёрдый или мягкий р в словах старше, старший..
  28. ↑ 1 2 Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 113—116.
  29. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 24.
  30. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 140.
  31. ↑ 1 2 3 Захарова, Орлова, 2004, с. 160.
  32. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 157—158.
  33. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 134.
  34. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 130.
  35. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 90—91.
  36. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 321—322.
  37. ↑ Горшкова К. В. [danefae.org/djvu/#G Историческая диалектология русского языка]. — М.: «Просвещение», 1972. — С. 146—147. — 160 с.
  38. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 11.
  39. ↑ ДАРЯ, 1986, с. 28.
  40. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 73—74.
  41. ↑ 1 2 Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 24—28.
  42. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 83—84.
  43. ↑ 1 2 Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 88—90.
  44. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 98—99.
  45. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 113—117.
  46. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 61.
  47. ↑ 1 2 Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 118—124.
  48. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 328.
  49. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 386—387.
  50. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 323—327.
  51. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 102—105.
  52. ↑ Русские диалекты. Диалектный язык, 1999, с. 85.
  53. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 54—61.
  54. ↑ Князев С. В., Моисеева Е. В., Шаульский Е. В. [www.philol.msu.ru/~dialect/pict/color_22s.gif Карта. К’ на месте к твердого после мягких согласных]. Фонетика русских диалектов (учебные материалы на сайте филологического факультета МГУ). [www.webcitation.org/68V9o7Wys Архивировано из первоисточника 18 июня 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  55. ↑ Князев С. В., Моисеева Е. В., Шаульский Е. В. [www.philol.msu.ru/~dialect/auxy.php?ty=sng&id=159 Легенда карты. К’ на месте к твердого после мягких согласных]. Фонетика русских диалектов (учебные материалы на сайте филологического факультета МГУ). [www.webcitation.org/68V9ooC5s Архивировано из первоисточника 18 июня 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  56. ↑ Князев С. В., Моисеева Е. В., Шаульский Е. В. [dialect.philol.msu.ru/index.php Консонантизм. Консонантизм: диалектные различия. Диалектные явления, связанные с согласными различного места образования: заднеязычные согласные. Прогрессивное ассимилятивное смягчение]. Фонетика русских диалектов (учебные материалы на сайте филологического факультета МГУ). [www.webcitation.org/654hUr4X7 Архивировано из первоисточника 30 января 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  57. ↑ 1 2 Русская диалектология, 2005, с. 267.
  58. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 69—74.
  59. ↑ 1 2 Захарова, Орлова, 2004, с. 118.
  60. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 112.
  61. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 121.
  62. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 131.
  63. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 139.
  64. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 133.
  65. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 114.
  66. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 149.
  67. ↑ 1 2 Захарова, Орлова, 2004, с. 152.
  68. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 101.
  69. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 111.
  70. ↑ 1 2 Русские диалекты. Лингвистическая география, 1999, с. 94.
  71. ↑ 1 2 Захарова, Орлова, 2004, Диалектологическая карта русского языка (1964 г.)..
  72. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 105—106.
  73. ↑ Букринская И. А., Кармакова О. Е. и другие. [www.gramota.ru/book/village/map11.html Карта 11. Названия ягод]. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. [www.webcitation.org/68V4nc89c Архивировано из первоисточника 18 июня 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  74. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 156.
  75. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 143.
  76. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 123.
  77. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 128.
  78. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 77.
  79. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 93.
  80. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 83.
  81. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 122.
  82. ↑ 1 2 Захарова, Орлова, 2004, с. 161.
  83. ↑ 1 2 Русские диалекты. Диалектный язык, 1999, с. 87.
  84. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 113.
  85. ↑ Русская диалектология, 2005, с. 264.
  86. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 91.
  87. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 119.
  88. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 109.
  89. ↑ Русские диалекты. Диалектный язык, 1999, с. 82.
  90. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 106.
  91. ↑ Русские диалекты. Диалектный язык, 1999, с. 86.
  92. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 147.
  93. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 150.
  94. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 162.
  95. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 106—107.
  96. ↑ Букринская И. А., Кармакова О. Е. и другие. [www.gramota.ru/book/village/map12.html Карта 12. Различение или совпадение о и а в предударных слогах после твёрдых согласных (оканье и аканье)]. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. [www.webcitation.org/657oexca2 Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  97. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 78.
  98. ↑ 1 2 3 4 5 Захарова, Орлова, 2004, с. 153.
  99. ↑ Русская диалектология, 2005, с. 268.
  100. ↑ Касаткин, 2000, с. 587.
  101. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 125.
  102. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 107.
  103. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 107—108.
  104. ↑ 1 2 Захарова, Орлова, 2004, с. 158.
  105. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 157.
  106. ↑ ДАРЯ, 1986, Карта 12. Нелабиализованный гласный на месте у во втором предударном слоге после твердых согласных..
  107. ↑ ДАРЯ, 1986, Карта 32. Редукция гласных до нуля в безударном положении..
  108. ↑ Букринская И. А., Кармакова О. Е. и другие. [www.gramota.ru/book/village/map21.html Карта 21. Указательное местоимение единственного числа женского рода в именительном падеже (та, тая)]. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. [www.webcitation.org/657orMwy2 Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  109. ↑ Букринская И. А., Кармакова О. Е. и другие. [www.gramota.ru/book/village/map19.html Карта 19. Окончания I склонения у существительных среднего рода с ударением на основе (из мясы, к мясе)]. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. [www.webcitation.org/68V4hQA78 Архивировано из первоисточника 18 июня 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  110. ↑ Букринская И. А., Кармакова О. Е. и другие. [www.gramota.ru/book/village/map10.html Карта 10. Диалектные наречия со значением «очень»]. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. [www.webcitation.org/657ow4hM4 Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  111. ↑ Букринская И. А., Кармакова О. Е. и другие. [www.gramota.ru/book/village/map6.html Карта 6. Названия ухвата]. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. [www.webcitation.org/68V4ioe6U Архивировано из первоисточника 18 июня 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  112. ↑ Букринская И. А., Кармакова О. Е. и другие. [www.gramota.ru/book/village/map8.html Карта 8. Названия вечерних собраний молодёжи]. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. (Проверено 9 января 2013)
  113. ↑ Русская диалектология, 2005, с. 249—250.
  114. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 290.
  115. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 54—59.
  116. ↑ Захарова, Орлова, 2004, с. 68—69.
  117. ↑ Касаткин, 2000, с. 588.
  118. ↑ Русская диалектология, 2005, с. 267—268.
  119. ↑ Здобнова З. П. [www.urgaza.ru/kms_catalog+stat+cat_id-1+nums-244.html Русские говоры на территории Башкирии] // Русский язык в Башкирии и его взаимодействие с башкирским языком: Сборник научных трудов. — Уфа: БНЦ УрО АН СССР, 1988. — С. 50—61.

Литература

  1. Бромлей С. В., Булатова Л. Н., Гецова О. Г. и др. Русская диалектология / Под ред. Л. Л. Касаткина. — М.: Academia, 2005. — 288 с. — ISBN 5-7695-2007-8.
  2. Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части СССР. Выпуск I: Фонетика / Под ред. Р. И. Аванесова и С. В. Бромлей. — М.: «Наука», 1986.
  3. Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части СССР. Выпуск II: Морфология / Под ред. С. В. Бромлей. — М.: «Наука», 1989.
  4. Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части России. Выпуск III: Синтаксис. Лексика. Комментарии к картам. Справочный аппарат / Под ред. О. Н. Мораховской. — М.: «Наука», 1996.
  5. Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части России. Выпуск III: Карты (часть 1). Лексика. — М.: «Наука», 1997.
  6. Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части России. Выпуск III: Карты (часть 2). Синтаксис. Лексика. — М.: «Наука», 2005.
  7. Захарова К. Ф., Орлова В. Г. Диалектное членение русского языка. — 2-е изд. — М.: «Едиториал УРСС», 2004. — 176 с. — ISBN 5-354-00917-0.
  8. Захарова К. Ф., Орлова В. Г., Сологуб А. И., Строганова Т. Ю. Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров / ответственный редактор В. Г. Орлова. — М.: «Наука», 1970. — 456 с.
  9. Касаткин Л. Л. [danefae.org/djvu/#K Донские казачьи говоры] // Слово в тексте и в словаре: Сборник статей к семидесятилетию академика Ю. Д. Апресяна. — М., 2000. — С. 582—590. (Проверено 9 января 2013)
  10. Касаткин Л. Л. [www.booksite.ru/fulltext/rus/sian/4.htm#18 Русские диалекты. Диалектный язык] // Русские. Монография Института этнологии и антропологии РАН. — М.: «Наука», 1999. — С. 80—90. (Проверено 9 января 2013)
  11. Касаткин Л. Л. [www.booksite.ru/fulltext/rus/sian/5.htm#19 Русские диалекты. Лингвистическая география] // Русские. Монография Института этнологии и антропологии РАН. — М.: «Наука», 1999. — С. 90—96. (Проверено 9 января 2013)
  12. [iling.spb.ru/vocabula/srng/srng.html Словарь русских народных говоров]. Выпуски 1—42. — М.; Л.: «Наука», 1965—2008. (Проверено 9 января 2013)

Ссылки

  • Букринская И. А., Кармакова О. Е. и другие. [www.gramota.ru/book/village/ Необычный атлас]. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. [www.webcitation.org/65aH8656J Архивировано из первоисточника 20 февраля 2012]. (Проверено 9 января 2013)
  • Князев С. В., Моисеева Е. В., Шаульский Е. В. [dialect.philol.msu.ru/ Dialect.philol.msu.ru]. Фонетика русских диалектов (учебные материалы на сайте филологического факультета МГУ). [www.webcitation.org/657p22soR Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012]. (Проверено 9 января 2013)

Отрывок, характеризующий Юго-восточная диалектная зона

Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Юго-восточная_диалектная_зона&oldid=81317813»