Юго-восточное наречие украинского языка

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ю́го-восто́чное наре́чие украи́нского языка́ (укр. південно-східне наріччя української мови) — одно из наречий украинского языка, распространённое на территории центральной, южной и восточной Украины, а также в сопредельных с Украиной регионах России. Является одним из трёх основных украинских диалектных объединений наряду с северным и юго-западным наречиями, которые образуют единый диалектный континуум. В состав юго-восточного наречия включают среднеподнепровские, степные и слобожанские говоры[4][5][6].

Среди украинских наречий юго-восточное является наиболее однородным. Его признаки (прежде всего, среднеподнепровские) легли в основу современного литературного украинского языка в связи с чем многие его фонетические и грамматические черты близки литературной норме[4][7]. В то же время в юго-восточном наречии отмечаются и местные особенности, в частности сохранение смягчённого /р′/ в конце слова: базá[р′] (укр. литер. базар «базар»), косá[р′] (укр. литер. косар «косарь»); сохранение в ряде позиций мягких шипящих: ло[ш′á] (укр. литер. лоша «жеребёнок»), ведме[ж′á] (укр. литер. ведмежа «медвежонок»), бi[ж′á]т′ (укр. литер. біжать «бегут»); окончание -iй во многих прилагательных твёрдой группы: нарóд[н′iй] (укр. литер. народний «народный»), гáр[н′iй] (укр. литер. гарний «красивый», б′í[л′iй] (укр. литер. бiлий «белый») и т. д.[8]





Классификация

В юго-восточное наречие украинского языка входят следующие говоры[4][6]:

Область распространения

В сравнении с ареалами остальных украинских наречий ареал юго-восточного наречия занимает наибольшую по площади территорию. Его говоры распространены в центральной, южной и восточной частях Украины. Ареал среднеподнепровских говоров занимает территорию центральной Украины в среднем течении Днепра — Черкасскую и Полтавскую области, южную часть Киевской области, юго-западную часть Сумской области, северные части Кировоградской и Днепропетровской области[9]. Слобожанские говоры распространены на территории Слободской Украины — в Харьковской области, на юго-востоке Сумской области и в северной части Луганской области, кроме того, слобожанские говоры встречаются на сопредельной территории России (в южных районах Курской, Белгородской и Воронежской области, а также в юго-западных районах Ростовской области)[11]. Степные говоры занимают значительные по охвату территории южных (степных) областей Украины — южную часть Кировоградской области, большую часть Днепропетровской области (исключая её северные районы), Донецкую область, южную часть Луганской области, большую часть Николаевской области (исключая её северо-западные районы), южную часть Одесской области, Крым, Запорожскую и Херсонскую области. Кроме того, степные говоры распространены в Краснодарском крае России (так называемая балачка) и в дельте Дуная на юго-востоке Румынии[10]. Помимо этого, говоры юго-восточного типа (нередко с чертами северноукраинских говоров) распространены среди украинских переселенцев в Ставропольском крае, в Поволжье, Сибири и на Дальнем Востоке, а также в Казахстане и на севере Киргизии[5].

На севере ареал говоров юго-восточного наречия граничит с ареалом северного наречия украинского языка (со среднеполесскими (правобережно-полесскими) и восточнополесскими (левобережно-полесскими) говорами). На северо-востоке и востоке к ареалу юго-восточного наречия примыкает ареал южнорусского наречия (курско-орловские, оскольские и донские говоры), на западе — ареал юго-западного украинского наречия (волынские и подольские говоры), на юго-западе — ареал румынского языка[1][2][3][5].

История наречия

Юго-восточное наречие формировалось с XVI до XX века в процессе расширения этнической территории украинцев. Изначальным ареалом, на основе говоров которого в дальнейшем развивался юго-восточный диалектный тип, был среднеподнепровский ареал, имеющий в своей языковой системе ряд черт северноукраинского происхождения. В результате расселения украинцев из Среднего Поднепровья в южные и восточные лесостепные и степные районы в XVI—XVIII веках сложились две группы говоров позднего формирования — слобожанские и степные. Окончательно юго-восточное наречие формируется в XIX—XX веках. В процессе распространения говоров в южном и восточном направлениях образовывались украинские области, сопредельные с ареалами других языков, области чересполосного расселения носителей украинских говоров с носителями южнорусских, болгарских, румынских и других говоров. Это способствовало активизации межъязыковых контактов, в результате которых на говоры юго-восточного наречия оказали влияние русский, болгарский, молдавский и некоторые другие языки[5].

Особенности наречия

Говоры юго-восточного наречия характеризуются многими языковыми явлениями, которые зафиксированы в литературной норме украинского языка, в частности, им присуще наличие шестифонемного ударного вокализма, включающего гласные /і/, /и/, /е/, /а/, /о/, /у/[5]. В то же время для говоров юго-восточного наречия характерны собственные черты, не отражённые в литературном языке. К ним относятся такие особенности, как[8][9]:

  1. Сохранение смягчённого /р′/ в конце слова: базá[р′] (укр. литер. базар «базар»), косá[р′] (укр. литер. косар «косарь»), писá[р′] (укр. литер. писар «писарь»).
  2. Сохранение в ряде позиций мягких шипящих: ло[ш′á] (укр. литер. лоша «жеребёнок»), ведме[ж′á] (укр. литер. ведмежа «медвежонок»), бi[ж′á]т′ (укр. литер. біжать «бегут»), сý[ш′а]т′ (укр. литер. сушат «сушат»).
  3. Наличие окончания -iй во многих прилагательных твёрдой группы: нарóд[н′iй] (укр. литер. народний «народный»), гáр[н′iй] (укр. литер. гарний «красивый», б′í[л′iй] (укр. литер. бiлий «белый») и т. д.

Кроме того, различного рода особенности встречаются в менее широком распространении в тех или иных говорах юго-восточного наречия. Так, в некоторых среднеподнепровских говорах отмечается альвеолярный /л˙/: мол˙окó (укр. литер. молоко «молоко»), бул˙á (укр. литер. була «была»), кл˙ен (укр. литер. клен «клён»); флексия -iм, - в дательном и местном падежах множественного числа существительных с основой на мягкий согласный: кó[н′iм] (укр. литер. коням «коням»), д′í[т′iм] (укр. литер. дітям «детям»), на кó[н′iх] (укр. литер. на конях «на конях»), на д′í[т′iх] (укр. литер. на дітях «на детях»).

Для слобожанских говоров характерно «уканье» (произношение гласной [у] на месте /о/, особенно перед слогом с /у/): п[у]жáр («пожар»), т[у]б′í (укр. литер. тобі «тебе»); сильное сближение артикуляции безударной /е/ с /и/ и слабое сближение /и/ с /е/: в[и]снá (укр. литер. весна «весна»), с[и]лó (укр. литер. село «село»), но вишн[é]вий (укр. литер. вишневий «вишнёвый»), жив[é] (укр. литер. живе «живёт»).

В степных говорах, а также в примыкающих к их ареалу части слобожанских и среднеподнепровских говоров отмечаются отсутствие чередования согласных /д/, /т/, /з/, /с/ с /д͡ж/, /ч/, /ж/, /ш/ в форме глагола 1-м лица единственного числа II спряжения: хо[д′]ý (укр. литер. ходжу «хожу»), кру[т′]ý (укр. литер. кручу «кручу»), про[с′]ý (укр. литер. прошу «прошу»); распространение в формах глаголов II спряжения флексии вместо безударной -ить: хóд[е] (укр. литер. ходить «ходит»), прóс[е] (укр. литер. просить «просит»), нóс[е] (укр. литер. носить «носит»); в некоторых говорах отсутствует чередование заднеязычных /г/, /к/, /х/ с /з/, /ц/, /с/ у существительных в формах дательного и местного падежей: дорó[г′i] (укр. литер. дорозi «дороге»), ру[к′í] (укр. литер. руцi «руке»), мý[х′i] (укр. литер. мусi «мухе»).

Кроме этого, для тех или иных говоров юго-восточного наречия характерны такие явления, как произношение в соответствии фонеме /ф/ согласных /x/, /хв/: тýхлі, хвáбрика; сохранение гласных [о], [е] в безударных слогах на месте этимологических /о/, /е/: гвоздки́, бéседа, пошóў и т. д.

В юго-восточных говорах широко распространены русизмы (особенно в степных говорах), а также встречаются тюркизмы, болгаризмы, заимствования из романских языков[5].

Напишите отзыв о статье "Юго-восточное наречие украинского языка"

Примечания

Комментарии
  1. В статье М. А. Жовтобрюха и А. М. Молдована «Украинский язык» (в издании «Языки мира. Славянские языки») отдельно в составе юго-восточного наречия выделяются полтавские говоры.
Источники
  1. 1 2 [izbornyk.org.ua/ukrmova/um151e.htm Карта говорів української мови за І. Зілинським і Ф. Жилком. Енциклопедія Українознавства — II, Т.2, С.525] // Українська мова: Енциклопедія. — Киев: Українська енциклопедія, 2000. ISBN 966-7492-07-9 (Проверено 6 января 2015)
  2. 1 2 [izbornyk.org.ua/ukrmova/um151k.htm Карта говорів української мови за виданням «Говори української мови» (збірник текстів), Київ, 1977] // Українська мова: Енциклопедія. — Киев: Українська енциклопедія, 2000. ISBN 966-7492-07-9 (Проверено 6 января 2015)
  3. 1 2 [izbornyk.org.ua/ukrmova/um151.htm Карта говорів української мови] // Українська мова: Енциклопедія. — Киев: Українська енциклопедія, 2000. ISBN 966-7492-07-9 (Проверено 6 января 2015)
  4. 1 2 3 Пилинский Н. Н. [tapemark.narod.ru/les/533b.html Украинский язык] // Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с. — ISBN 5-85270-031-2.
  5. 1 2 3 4 5 6 Железняк М. Г. [litopys.org.ua/ukrmova/um160.htm Південно-східне наріччя] // Українська мова: Енциклопедія. — Киев: Українська енциклопедія, 2000. ISBN 966-7492-07-9 (Проверено 6 января 2015)
  6. 1 2 Жовтобрюх, Молдован, 2005, с. 541—542.
  7. Жовтобрюх, Молдован, 2005, с. 515.
  8. 1 2 Жовтобрюх, Молдован, 2005, с. 545—546.
  9. 1 2 3 Гриценко П. Ю. [litopys.org.ua/ukrmova/um166.htm Середньонаддніпрянський говір] // Українська мова: Енциклопедія. — Киев: Українська енциклопедія, 2000. ISBN 966-7492-07-9 (Проверено 6 января 2015)
  10. 1 2 Гриценко П. Ю. [litopys.org.ua/ukrmova/um171.htm Степовий говір] // Українська мова: Енциклопедія. — Киев: Українська енциклопедія, 2000. ISBN 966-7492-07-9 (Проверено 6 января 2015)
  11. Гриценко П. Ю. [litopys.org.ua/ukrmova/um169.htm Слобожанський говір] // Українська мова: Енциклопедія. — Киев: Українська енциклопедія, 2000. ISBN 966-7492-07-9 (Проверено 27 октября 2014)

Литература

  1. Жовтобрюх М. А., Молдован А. М. Восточнославянские языки. Украинский язык // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — С. 513—548. — ISBN 5-87444-216-2.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Юго-восточное наречие украинского языка

Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.