Юдати (1937)

Юдати (яп. 夕立 ю:дати, «вечерний внезапный дождь») — японский эсминец типа «Сирацую».

Заложен 16 октября 1934 года на верфи Sasebo КК. Спущен 21 июня 1936 года, вошел в строй 7 января 1937 года. Участвовал в захвате Фи­липпин и Голландской Индии. Участво­вал в сражении в Яванском море. 13 ноября 1942 года у острова Саво поврежден артил­лерийским огнём американских эсмин­цев и добит крейсером «Portland». Зато­нул в точке 09°14′ ю. ш. 159°52′ в. д.9.233° ю. ш. 159.867° в. д. / -9.233; 159.867   .

Гибель в сражении за Гуадалканал

Адмирал Исороку Ямамото отправил эскадру, включающую два линкора, «Хиэй» и «Кирисима», из Трука 9 ноября. Они получили осколочные снаряды для бомбардировки аэродрома Хендерсон-Филд в ночь с 12 по 13 ноября с задачей уничтожить авиацию Союзников и дать возможность большим медленным транспортам достичь Гуадалканала и безопасно выгрузиться на следующий день. Флагманом ударной эскадры флота стал Хиэй под командованием только что повышенного до вице-адмирала Хироаки Абэ. Кроме двух линкоров ударная группа Абэ включала лёгкий крейсер Нагара и 11 эскадренных миноносцев, Юдати вместе с Асагумо, Мурасамэ, Самидарэ и Харусамэ входил в 4-ую эскадру миноносцев под командованием контр-адмирал Тамоцу Такама.. Ещё три миноносца должны были прикрывать тылы у островов Расселла в то время, как эскадра Абэ войдёт в пролив Силарк к северу от Гуадалканала для бомбардировки аэродрома Хендерсон-Филд.

В почти полной темноте два соединения артиллерийских кораблей ещё до открытия огня смешались и корабли оказались в непосредственно близости друг друга. Юдати и Амацукадзэ независимо попали в тыл пяти судам американского ордера. Юдати попал торпедой в Джуно, повредив ему киль и выведя из строя большую часть систем. Джуно повернул на восток и медленно вышел с поля боя.

Аарон Вард и Стеретт, независимо искавшие свои цели, обнаружили Юдати, который не подозревал о приближении обошедших его американских миноносцев. Оба американских корабля попали в Юдати одновременно орудийным огнём и торпедами, тяжело повредив миноносец и принудив команду покинуть корабль. Тем не менее, корабль сразу не затонул. Продолжая свой путь, Стеретт попал под огонь Тэрудзуки, получил серьёзные повреждения и отошёл с поля боя на восток. Аарон Вард оказался один-на-один с Кирисима, в дуэли с которым эсминец получил тяжёлые повреждения. Он также попытался уйти на восток, но не смог из-за серьёзных повреждений двигателей.

Спустя около 40 минут после начала жестокого ближнего боя обе стороны потеряли контакт и прекратили огонь около 02:26 после того как Абэ и капитан Гилберт Гувер (капитан Хелены и старший американский офицер из выживших в бою) приказали своим эскадрам выйти из боя.

У адмирала Абэ остался один линкор (Кирисима), один лёгкий крейсер (Нагара) и четыре миноносца (Асагумо, Тэрудзуки, Юкикадзэ и Харусамэ), имеющие только с небольшие повреждения и четыре эсминца (Инадзума, Икадзути, Мурасамэ и Самидарэ) со средними повреждениями. У американской эскадры остался в строю один лёгкий крейсер (Хелена) и один эсминец (Флетчер), которые ещё могли оказывать эффективное сопротивление. Однако Абэ скорее всего было непонятно, что путь для бомбардировки Хендерсон-Филд был открыт, что позволило бы обеспечить безопасную высадку десанта на Гуадалканале и он решил завершить миссию и покинуть боле боя. Самидарэ принял спасшихся с Юдати в 03:00, после чего догнал остальные отступившие к северу японские корабли.

На рассвете 13 ноября американцы обнаружили повреждённый Юдати недалеко от острова Саво. Корпус покинутого Юдати был затоплен Портлендом, чья артиллерия все ещё могла действовать несмотря на тяжёлые повреждения судна.

Ссылки (на английском языке)

• [www.combinedfleet.com/yudach_t.htm Боевой путь эсминца Yudachi]
• Nishidah, Hiroshi [homepage2.nifty.com/nishidah/e/stc0426.htm Shiratsuyu class destroyers]. Materials of the Imperial Japanese Navy (2002).
• D'Albas Andrieu. Death of a Navy: Japanese Naval Action in World War II. — Devin-Adair Pub, 1965. — ISBN 0-8159-5302-X.
• Brown David. Warship Losses of World War Two. — Naval Institute Press, 1990. — ISBN 1-55750-914-X.
• Howarth Stephen. The Fighting Ships of the Rising Sun: The Drama of the Imperial Japanese Navy, 1895–1945. — Atheneum, 1983. — ISBN 0-689-11402-8.
• Jentsura Hansgeorg. Warships of the Imperial Japanese Navy, 1869–1945. — US Naval Institute Press, 1976. — ISBN 0-87021-893-X.
• Lengerer Hans. The Japanese Destroyers of the Hatsuharu Class. — London: Conway, 2007. — P. 91–110. — ISBN 1-84486-041-8.[www.worldcat.org/wcpa/oclc/77257764 OCLC 77257764]
• Nelson Andrew N. Japanese–English Character Dictionary. — Tuttle, 1967. — ISBN 0-8048-0408-7.
• Watts Anthony J. Japanese Warships of World War II. — Doubleday, 1967. — ISBN ASIN B000KEV3J8.
• Whitley M J. Destroyers of World War Two: An International Encyclopedia. — London: Arms and Armour Press, 2000. — ISBN 1-85409-521-8.

Отрывок, характеризующий Юдати (1937)

Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.