Городинский, Юдель Леонтьевич

Юдель Леонтьевич Городинский
Дата рождения	12 ноября 1896(1896-11-12)
Место рождения	Симферополь
Дата смерти	6 января 1963(1963-01-06) (66 лет)
Место смерти	Москва
Принадлежность	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Род войск	Пехота
Годы службы	1915 — 1960 годы
Звание
Командовал	39-й стрелковый корпус 14-й стрелковый корпус
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в России Великая Отечественная война
Награды и премии

Юдель Леонтьевич Городинский (12 ноября 1896 года, Симферополь — 6 января 1963 года, Москва) — советский военный деятель, Генерал-майор (4 июня 1940 года), кандидат военных наук, доцент.

Начальная биография

Юдель Леонтьевич Городинский родился 12 ноября 1896 года в Симферополе.

Военная служба

Первая мировая и гражданская войны

В 1915 году был призван в ряды Русской императорской армии, после чего в чине старшего унтер-офицера принимал участие в боевых действиях во время Первой мировой войны.

В декабре 1917 года вступил в ряды Красной Гвардии, после чего был назначен на должность командира взвода в отряде, дислоцированном в Симферополе, а в апреле 1918 года был призван в ряды РККА, после чего был назначен на должность командира взвода и роты в составе 21-го сводного Московского полка, после чего в его составе воевал на Южном фронте против войск под командованием генерала А. И. Деникина.

В январе 1919 года был назначен на должность командира роты 1-го Казанского крепостного полка, а в июле того же года был направлен на учёбу на 1-е Казанские командные курсы, после окончания которых в декабре того же года был направлен на учёбу в Высшую военную школу, также дислоцированную в Казани. Принимал участие в боевых действиях в составе Восточного фронта против войск под командованием адмирала А. В. Колчака.

В августе 1920 года был назначен на должность командира батальона 479-го стрелкового полка 19-й стрелковой бригады, а в ноябре — на должность командира отдельного батальона 11-й армии, в составе которой принимал участие в установлении Советской власти в Армении и Грузии.

С января 1921 года находился в госпитале в Казани на лечении по болезни.

Межвоенное время

В марте 1921 года Городинский был назначен на должность командира взвода и роты 1-х Казанских пехотных курсов, но уже в августе того же года был направлен на учёбу в Высшую военно-педагогическую школу, после окончания которой в сентябре 1922 года был назначен на должность преподавателя тактики 10-х Бакинских командных курсов в Тифлисе, затем — на должность преподавателя тактики на 4-х Армавирских командных курсов в Баку, а в марте 1923 года — на должность преподаватель тактики 9-й Иркутской пехотной школы.

В июле 1924 года был направлен на учёбу на повторные курсы при Высшей военно-педагогической школе, после окончания которых в ноябре 1925 года был направлен в спецкомандировку в Китай, после возвращении из которой с сентября 1929 года служил во Владикавказской пехотной школе на должностях преподавателя тактики и временно исполняющего должности начальника учебной части и начальника учебного отдела. В сентябре 1930 года был назначен на должности начальника учебного отдела и начальника штаба Бакинской пехотной школы.

В 1933 году закончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, в январе того же года был назначен на должность начальника отдела боевой подготовки Закавказского совета Осоавиахима в Тифлисе, а в сентябре — на должность помощника начальника штаба Коростеньского укреплённого района (Украинский военный округ). С апреля 1934 года исполнял должность помощника начальника штаба 15-го стрелкового корпуса (Киевский военный округ), в ноябре 1935 года был назначен на должность начальника штаба Могилёв-Ямпольского укреплённого района, в ноябре 1936 года — на должность начальника штаба и помощника командира 17-го стрелкового корпуса, а в июле 1938 года — на должность начальника штаба Винницкой армейской группы войск.

В октябре 1938 года был направлен на учёбу на курсы штабных командиров при Академии Генштаба РККА, которые закончил в апреле 1939 года и в сентябре того же года был назначен на должность старшего преподавателя, затем начальника курса Военной академии имени М. В. Фрунзе, а в марте 1941 года — на должность начальника штаба 15-й армии (Дальневосточный фронт).

Великая Отечественная война

С началом войны Городинский находился на прежней должности.

С августа 1941 года исполнял должность командира 39-го стрелкового корпуса (25-я армия, Дальневосточный фронт), где занимался организацией и руководством обучения войск и штабов, а также укреплением государственной границы и подготовкой формируемых частей для действующей армии. В течение первой военной зимы из состава корпуса по заданию командующего Дальневосточного фронта на фронт были отправлены 92-я и 93-я стрелковые дивизии.

С сентября 1942 года находился в распоряжении Главного управления кадров Народного комиссариата обороны СССР, после чего был назначен на должность начальника штаба 2-й резервной армии, а в январе 1943 года — на должность начальника штаба Особой группы генерал-полковника М. С. Хозина, подчиненной Ставке Верховного Главнокомандования и действующей в полосе Северо-Западного фронта. Особая группа была создана для разгрома демянской группировки противника в ходе Демянской наступательной операции, а также развития наступления на кингисеппском и нарвском направлениях и включала 1-ю танковую и 68-ю армии. Юдель Леонтьевич Городинский участвовал в ходе приёма и развертывания прибывающих войск, а также в разработке планов наступательных операций.

В июле был назначен на должность старшего преподавателя Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, а в декабре — на должность заместителя командующего 10-й гвардейской армией (2-й Прибалтийский фронт), которая с января по июнь 1944 года вела боевые действия на идрицком, новосокольническом и пустошкинском направлениях, на плацдарме на реке Великая в районе посёлка городского типа Пушкинские Горы (Псковская область). В июле армия принимала участие в ходе Режицко-Двинской и Мадонской наступательных операций, а также в освобождении города Мадона, за что Юдель Леонтьевич Городинский был награждён орденом Красного Знамени.

В сентябре Городинский был назначен на должность командира 14-го стрелкового корпуса (4-я ударная армия, 1-й Прибалтийский фронт), который вскоре принимал участие в ходе Прибалтийской, Рижской и Мемельской наступательных операциях, в ходе которых корпус форсировал реки Западная Двина и Вента. В конце января 1945 года корпус под командованием Городинского был выведен в резерв 1-го Прибалтийского фронта и вскоре был включён в состав 2-го Прибалтийского, после чего участвовал в ходе разгрома курляндской группировки противника. За умелое командование корпусом в этой операции Юдель Леонтьевич Городинский был награждён орденом Ленина. С февраля корпус находился в непосредственном подчинении командующего войсками фронта, а в марте был выведен в резерв Ставки Верховного Главнокомандования.

Послевоенная карьера

После окончания войны генерал-майор Городинский находился на прежней должности, а с июля состоял в распоряжении Главного управления кадров НКО СССР, после чего в сентябре был назначен на должность старшего преподавателя кафедры стратегии и оперативного искусства Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова. В 1951 году присвоено присвоено право окончившего эту академию.

Генерал-майор Юдель Леонтьевич Городинский в июле 1960 года вышел в отставку. Умер 6 января 1963 года в Москве.

Награды

• Орден Ленина;
• Три ордена Красного Знамени;
• Медали.

Воинские звания

• Генерал-майор (4 июня 1940 года).

Литература

Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 1. — С. 155—157. — ISBN 5-901679-08-3.

Отрывок, характеризующий Городинский, Юдель Леонтьевич

– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.