Юденфрай

«Ю́денфрай» (нем. judenfrei) или «ю́денрайн» (нем. judenrein) — понятие, употреблявшееся нацистами Третьего рейха и означавшее области или города, свободные от евреев (еврейское население которых было уничтожено или вывезено в лагеря смерти). В буквальном смысле это немецкое слово означает «свободный от евреев».

История

Впервые это понятие появилось в конце XIX века. В 1888 году один из ведущих немецких антисемитов публицист и издатель Теодор Фрич в своем журнале Centralorgan der deutschen Antisemiten призвал к созданию театра без участия евреев. Кроме этого, в тот же период широко распространилось беззастенчивое позиционирование общественных купален и многих других общественных мест как «свободных от евреев». В 1899 году Теодор Герцль писал в еженедельной газете Die Welt: «Только что опубликован список мест летнего отдыха, свободных от евреев».

Деятельность нацистов

По данным современных исследований, этот термин вошёл в словарный запас национал-социалистов примерно в одно время с введением Арийского параграфа. Впоследствии многочисленные населённые пункты и целые регионы старались избавиться от расцениваемого властями как «клеймо» присутствия евреев на своей территории, как местных жителей, так и туристов. Дома, деревни, города и районы объявлялись «юденфрай» после того, как они были этнически очищены от евреев. Например, газета Центрального союза граждан Германии иудейского вероисповедания сообщала 14 декабря 1933 года, что Курортное управление острова Нордернай в Северном море выпустило марку-печать с надписью Nordseebad Norderney ist judenfrei! («Североморский курорт Нордернай свободен от евреев!»). До прихода же нацистов к власти к евреям на острове относились дружелюбно, и они составляли больше половины отдыхающих там.

С началом Второй мировой войны и начавшимися впоследствии депортациями и массовым истреблением евреев термин начал использоваться и на оккупированных Третьим рейхом территориях. В Польше айнзацгруппами было осуществлено выселение евреев с мест их проживания в гетто, и уже в начале 1940 года Генерал-губернаторство было объявлено «юденфрай». На территориях, оккупируемых Германией в дальнейшем, также проводилась еврейская чистка. Так, 17 октября 1941 года в нацистской печати «юденфрай» был объявлен Люксембург, а в декабре того же года — Эстония.

В том же году этот термин был использован в связи с планируемым уничтожением европейских евреев. 16 декабря 1941 года генерал-губернатор Ганс Франк заявил в своей речи:

Поскольку дело касается евреев, я хочу сказать вам совершенно откровенно, что с ними надо покончить тем или иным способом. […] Что нужно делать с евреями?.. […] ...мы ничего не можем сделать с ними ни в Остланде, ни в рейхскомиссариате, поэтому ликвидируйте их сами! Господа, я должен просить вас отказаться от всякого чувства жалости. Мы должны истребить евреев, где бы мы их ни находили и всякий раз, когда это только возможно... […] Устарелые взгляды не могут применяться для выполнения такой исключительно важной и единственной в своем роде задачи. Мы должны найти путь, который ведет к цели, и мои мысли работают в этом направлении. Евреи являются для нас сейчас вредными микробами. Мы имеем сейчас примерно 2,5 миллиона евреев в генерал-губернаторстве, и если считать полуевреев и всех тех, которые к ним относятся, мы имеем 3,5 миллиона. Мы не можем расстрелять или отравить эти 3,5 миллиона, но мы, тем не менее, сумеем принять меры, которые приведут тем или иным путём к их уничтожению... […] Генерал-губернаторство должно стать свободным от евреев точно так же, как и рейх.

Оригинальный текст (нем.)  

Mit den Juden – das will ich Ihnen auch ganz offen sagen – muß so oder so Schluß gemacht werden. […]
Aber was soll mit den Juden geschehen? […] ...wir können im Ostland oder im Reichskommissariat auch nichts mit ihnen anfangen, liquidiert sie selber! Meine Herren, ich muß Sie bitten, sich gegen alle Mitleidserwägungen zu wappnen. Wir müssen die Juden vernichten, wo immer wir sie treffen und wo es irgend möglich ist... […] Man kann bisherige Anschauungen nicht auf solche gigantischen einmaligen Ereignisse übertragen. Jedenfalls müssen wir aber einen Weg finden, der zum Ziele führt, und ich mache mir darüber meine Gedanken.
Die Juden sind auch für uns außergewöhnlich schädliche Fresser. Wir haben im Generalgouvernement schätzungsweise 2,5, vielleicht mit den jüdisch Versippten und dem, was alles daran hängt, jetzt 3,5 Millionen Juden. Diese 3,5 Millionen Juden können wir nicht erschießen, wir können sie nicht vergiften, werden aber doch Eingriffe vornehmen können, die irgendwie zu einem Vernichtungserfolg führen... […] Das Generalgouvernement muß genau judenfrei werden, wie es das Reich ist.

Понятие «юденфрай» также встречается в протоколе состоявшейся 20 января 1942 года Ванзейской конференции.

2 октября 1942 года рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер издал приказ, согласно которому все концентрационные лагеря Германии подлежали очистке от евреев. В тот же день шеф гестапо Генрих Мюллер разослал циркуляр, в котором говорилось:

Рейхсфюрер СС и шеф департамента полиции приказал, чтобы все находящиеся в рейхе концентрационные лагеря были очищены от евреев, для чего их надлежит отправить в концлагерь Освенцим и в трудовой лагерь для военнопленных Люблин.

Оригинальный текст (нем.)  

Der RFSSuChefdDtPol. hat befohlen, daß sämtliche im Reich gelegenen Konzentrationslager judenfrei zu machen sind und daß sämtliche Juden in das KL Auschwitz und in das Kriegsgefangenenarbeitslager Lublin zu überstellen sind.

На основании этого СС депортировали в Освенцим, в частности, всех еврейских заключенных Дахау.

Тем не менее из-за деятельности антинацистского сопротивления и Праведников мира достичь «юденфрай» нацистам и их союзникам на оккупированных территориях практически не удалось.

Были объявлены «юденфрай»

• Гельнхаузен — 1 ноября 1938 года
• Люксембург — 17 октября 1941 года
• Эстония — в декабре 1941 года (подтверждено 20 января 1942 года)
• Банат — в августе 1942 года
• Белград — в августе 1942 года
• Вена — 9 октября 1942 года
• Берлин — 19 мая 1943 года
• Одесса
• Стрый

В современной политике

Требования ликвидации еврейских поселений на Западном берегу Иордана со стороны палестинцев расценивается израильскими политиками как этническая чистка. 9 июля 2009 года премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху в беседе с министром иностранных дел Германии Франком-Вальтером Штайнмайером заявил, что Иудея и Самария не могут быть «юденрайн».

В художественной литературе

Термин «юденфрай» как результат нацистской политики используется в художественной литературе, например, в поэме Александра Галича «Кадиш» и в стихах Александра Городницкого, созданных для документального фильма «В поисках идиша».

См. также

• Айнзацгруппы
• Окончательное решение еврейского вопроса

Литература

• [books.google.by/books?id=d5r7Vrz3UgIC&pg=PA333#v=onepage&q&f=false Vokabular des Nationalsozialismus]
• Frank Bajohr: «Unser Hotel ist judenfrei». Bäder-Antisemitismus im 19. und 20. Jahrhundert. S. Fischer Verlag, Frankfurt am Main 2003, ISBN 3-596-15796-X.

Отрывок, характеризующий Юденфрай

– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.