Лайонс, Юджин
| Лайонс Юджин | |
| англ. Eugene Lyons | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Евгений Лайонс или Юджин Лаонс (англ. Eugene Lyons, 1 июля 1898, Узляны, Минской губернии — 7 января 1985, Нью-Йорк) — американский писатель, журналист. Двоюродный брат Д.Сарнова.
Биография
Юджин Лайонс родился в поселке Узляны, бывшей Российской империи, ныне являющейся частью Белоруссии (Пуховичский район, Минской области) в еврейской семье. Его родителями были Натан Лайонс и Минни Привин. В 1907 году он, вместе с родителями эмигрировал в США. Учился в Колумбийском университете.
Работал журналистом, в 1920 году работал в Неаполе, Италии, где, заинтересованный делом в отношении итало-американских анархистов Сакко и Ванцетти, собрал материал посетив родное село Сакко. В Италии Лайонс посетил официальное посольство СССР, и предложил свои услуги как связника, но был арестован итальянской полицией и выслан во Францию.[1]
Вернувшись в США провел 1921-22 годы в Бостоне, работая в защиту Сакко и Ванцетти, часто посещал их в тюрьме.[2]
В конце 1922 года стал редактором иллюстрированного издания «Soviet Russia Pictorial», издаваемого обществом «Друзья Советской России», связанным с тогда нелегальной Компартией США.
После закрытия журнала стал корреспондентом бюро ТАСС (1924-27).
В Советской России
В 1928-34 корреспондент «United Press International» в Москве.
Неоднократно встречался с М.Булгаковым, перевёл на английский его пьесу «Дни Турбиных».[3]
Лайонс был первоначально благосклонен к советской власти и находил её репрессивные действия вызывающими доверие. В 1928 году он освещал в американской прессе процесс по Шахтинскому делу, и хотя отмечал, что обвиняемые не виновны в инкриминируемях деяниях, но считал, что они должно быть в чём-то да виноваты.
Его дочь Евгения училась в одной школе с дочерью Сталина Светланой Аллилуевой. В 1929 г. в Москве издали его книгу «Жизнь и смерть Сакко и Ванцетти», которую он подарил Сталину с дарственной надписью. В ответ стал первым из иностранных корреспондентов, которому позволили взять интервью у главы СССР.[4] Интервью имело место в 1930 году, позже Лайонс рассказывал[5] о встрече с Сталиным:
Никто не может жить в тени Сталинской легенды, и не попасть под её чары. Мой пульс, я уверен, был высокий. Но как только я перешагнул через порог, неуверенность и волнения прошли. Сталин встретил меня у дверей и пожал руку, улыбаясь. В его улыбке было некоторое смущение, и его рукопожатие не было формальным. Он был удивительно не похож на хмурого, самодовольного диктатора, как его обычно изображают. Каждый его жест был упрек тысяче мелких бюрократов, которые, в эти российские годы, поражали меня своим жалким величием.
Оригинальный текст (англ.)One cannot live in the shadow of Stalin's legend without coming under its spell. My pulse, I am sure, was high. No sooner, however, had I stepped across the threshold than diffidence and nervousness fell away. Stalin met me at the door and shook hands, smiling. There was a certain shyness in his smile and the handshake was not perfunctory. He was remarkably unlike the scowling, self-important dictator of popular imagination. His every gesture was a rebuke to the thousand little bureaucrats who had inflicted their puny greatness upon me in these Russian years.
Интервью широко тиражировалось по всей Америке, и было отмечено в редакционной статье в «Нью-Йорк Дейли Ньюс», как «наиболее отличившимся событие отчетного года, если не последних четырех или пяти лет»[6].
В продолжение опубликованного интервью, во время кракткого визита в США в марте 1931 года, Лайонс провёл лекционный тур в 20 городах на северо-востоке США. К тому моменту Лайонс уже начал питать сомнения по поводу репрессий в СССР, но, как он позже всопминал, выступая с лекцией перед обедом в клубе предпринимателей, «глядя на их самодовольные рожи, я мог забыть мои сомнения».
Как он позже отмечал, что если бы остался в США, то мог бы продолжать поддерживать СССР. Но вернувшись, он застал начало террора против крестьян, лиц, подозреваемыех в тайном хранении золота или валюты, и против тех, кто обвинялся в экономических преступлениях как саботаж.
В США
В 1934 г. вернулся в США и занял резко антисоветскую позицию, написал книги «Московская карусель» (1935), «Командировка в утопию» (1937) и «Сталин: Царь всея Руси» (1940).
Книги Лайона непосредственно повлияли на Джорджа Оруэлла[7], который в своём основном романе «1984» позаимствовал выражение «Дважды два — пять» из называния одной из глав книги Лайона «Командировка в утопию», где Лайон упомянул это как общий лозунг во время завершения пятилетнего плана в СССР в четыре года. Оруэлл же приспособил его в качестве метафоры для официальной тоталитарной лжи.
Далее работал в изданиях «The American Mercury» (1939-44), «Ридерз дайджест» (с 1945), был редактором последнего, участвовал в работе Радио «Свобода».
Председатель Американского комитета освобождения от большевизма (1951-52). Известно, что именно Лайонс представил писателя С. Максимова тогдашннему директору комитета вице-адмиралу Лесли Стивенсу, начиная с этого знакомства Максимов много писал для комитета.[8]
Произведения
- «The Life and Death of Sacco and Vanzetti» (1927) — издана в России как «Жизнь и смерть Сакко и Ванцетти», М. ЗиФ 1929, также выходила под названием «Жизнь на электрическом стуле»
- «Modern Moscow» (1935)
- «Московская карусель» — «Moscow Carrousel» (1935)
- «Командировка в утопию» — «Assignment in Utopia» (1937)
- «Сталин: Царь всея Руси» — «Stalin, Czar of all the Russias» (1940)
- «The Red Decade: The Stalinist Penetration of America» (1941)
- «Our Unknown Ex-President: A Portrait of Herbert Hoover» (1948)
- «Наши секретные союзники: Люди России» — «Our Secret Allies: The Peoples of Russia» (1953)
- «Herbert Hoover: A Biography» (1964)
- «David Sarnoff: A Biography» (1966)
- «Workers’ Paradise Lost: Fifty Years of Soviet Communism: A Balance Sheet» (1967)
Напишите отзыв о статье "Лайонс, Юджин"
Ссылки
- [www.rujen.ru/index.php/ЛАЙОНС_Юджин Лайонс, Юджин] — статья из Российской еврейской энциклопедии
Примечания
- ↑ Lyons, Assignment in Utopia, pp. 25-27.
- ↑ Lyons, Assignment in Utopia, pg. 34.
- ↑ Борис Вадимович Соколов. Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
- ↑ Керенский Александр — Потерянная Россия, 2007 год ([detectivebooks.ru/book/27384109/?page=80 примечание № 263])
- ↑ Lyons, Assignment in Utopia, pp. 384—385.
- ↑ Cited in Lyons, Assignment in Utopia, pg. 391.
- ↑ Review of Assignment in Utopia in The Collected Essays, Journalism and Letters of George Orwell
- ↑ Андрей Любимов — Между жизнью и смертью, «Новый Журнал» 2009, № 256
Отрывок, характеризующий Лайонс, Юджин
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.
