Кавасима, Юдзо

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Юдзо Кавасима»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Кавасима.
Юдзо Кавасима
яп. 川島雄三
англ. Yûzô Kawashima
Дата рождения:

4 февраля 1918(1918-02-04)

Место рождения:

Муцу, префектура Аомори, Япония

Дата смерти:

11 июня 1963(1963-06-11) (45 лет)

Место смерти:

Токио, Япония

Гражданство:

Япония Япония

Профессия:

кинорежиссёр,
сценарист

Карьера:

1944—1963

Направление:

комедиограф

IMDb:

0442929

Юдзо Кавасима (яп. 川島雄三 Кавасима Юдзо?), англ. Yûzô Kawashima. (4 февраля 1918, Муцу, префектура Аомори, Япония — 11 июня 1963, Токио, Япония) — японский кинорежиссёр и сценарист. Когда уважаемый японский журнал о кино «Кинэма Дзюмпо» в 1999 году опубликовал список лучших японских фильмов ХХ века, в нём было много фильмов неоспоримых классиков, таких как Акира Куросава, Кэндзи Мидзогути, Микио Нарусэ и Ясудзиро Одзу. Тем не менее, многие западные наблюдатели были в недоумении от фильма, который занял почётное 5 место — «Солнечная легенда последних дней сёгуната» режиссёра Юдзо Кавасимы[1] . Этот фильм, выпущенный кинокомпанией «Никкацу» в 1957 году был практически неизвестен за пределами Японии, как и его постановщик Кавасима. Хотя теперь его фильмы начали выходить на Западе на DVD и Blu-ray, и по мнению одного из ведущих западных знатоков японского кинематографа критика Александра Джейкоби, работы Кавасимы являются недостающим звеном между классикой японского кино 1950-х и модернизмом 1960-х[2].





Биография

Ранние годы

Родившийся в 1918 году в купеческой семье, Юдзо Кавасима ещё с юных лет заинтересовался литературой и кинематографом. Фильмы великого американского кинорежиссёра Дэвида Уорка Гриффита произвели на молодого Кавасиму неизгладимое впечатление, и он просто загорелся мечтой о работе в кино[3]. После окончания средней школы юноша поехал в Токио, где он становится членом киноклубов Eigashudan и Nihon Eiga Kenkyukai[3], поступает в университет Мэйдзи[4], где будет изучать литературу. Когда студия «Офуна» кинокомпании «Сётику» в 1938 году объявила очередной конкурсный набор на вакантные должности ассистентов режиссёра, двадцатилетний Кавасима успешно прошёл трудный экзамен и попал в восьмёрку избранных, которых студия отобрала из 2000 претендентов.

Карьера в кино

После того, как Юдзо Кавасима поработал ассистентом у таких мэтров режиссуры, как Ясудзиро Симадзу и Ясудзиро Одзу, а также у только недавно начавших свой путь в профессии, а впоследствии ставших классиками Кодзабуро Ёсимуры и Кэйсукэ Киноситы, он в 1944 году получил возможность дебютировать самостоятельной постановкой, сняв фильм «Человек, пришедший навсегда»[4]. Эта дебютная его работа не имела успеха у зрителя, поэтому в двух последующих своих картинах он был только сорежиссёром. Первые успешные в коммерческом прокате киноленты Кавасимы, фильмы снятые в 1948 году, «Последователь» и «О, граждане!» показали элементы будущего стиля режиссёра[2]. В своих постановках того периода Кавасима обращался преимущественно к комедийному материалу, став к середине 1950-х одним из признанных мастеров кинокомедии компании «Сётику», хотя он сам был крайне не удовлетворён и своими работами тех лет и жёстким диктатом студийных боссов.

В 1951 году состоялось знакомство Кавасимы с Сёхэем Имамурой, пришедшем тогда на студию также как и он когда-то в 1938-м, по конкурсному набору и получившему место ассистента режиссёра. Общие взгляды на жизнь и бунтарский дух объединило и сдружило этих двух художников. Они вместе покинули «Сётику» в 1954-м, перейдя в кинокомпанию «Никкацу», взбунтовавшись против пресловутого «духа студии «Офуна» — духа умеренности и конформизма[5]. Имамура был его главным ассистентом по киноленте «Бремя любви» (1955), социальной сатире, в которой показана история министра правительства, выступающего за контроль над рождаемостью, но не способного контролировать рождаемость в собственной семье. Кавасима продемонстрировал мастерство в умении манипулирования большим количеством персонажей в фильме «Наш город» (1956), рассказе о жизни в пригороде Осаки периода Мэйдзи в 1930 году. В то же самое время в кинолентах «Двадцать четыре вида Гиндзы» (1955) и «Рай Судзаки: Район красных фонарей» (1956), где действие по большей части происходит в барах и борделях ночного Токио, продемонстрирован интерес Кавасимы к неприглядным сторонам жизни японского общества.

В 1957 году Юдзо Кавасима поставил по сценарию бывшего ассистента и лучшего друга Имамуры свой лучший фильм «Солнечная легенда последних дней сёгуната» (в главной роли — Фрэнки Сакаи), придав новую глубину традиционной комедии. В этой киноленте остроумно и непристойно изложены события в борделе времён Реставрации Мэйдзи, где внимание режиссёра сконцентрировано на показе сексуальных и финансовых проблем героев. И хотя сотрудничество Кавасимы и Имамуры было не столь долгим, тем не менее, каждый из них обогатился совместным опытом. Комедии Кавасимы, их чёрный юмор и несколько бурлескный дух произвели сильное впечатление на молодого Имамуру и отразилось затем в первых его самостоятельных постановках[5]. Кавасима же, в свою очередь, стал больше обращаться к низам общества и социальным проблемам, что привил ему друг Имамура. В то время как Имамура начал самостоятельную режиссёрскую деятельность, Кавасима ушёл из компании «Никкацу» и его дальнейшие работы сняты в павильонах студий «Токио фильм» и «Тохо»[3].

Успех фильма «Солнечная легенда последних дней сёгуната» способствовал появлению ряда сатирических и фарсовых комедий, снятых Кавасимой на рубеже 1950-х — 1960-х годов, где главную роль неизменно играл актёр Фрэнки Сакаи. Наиболее характерной из этих комедий была «Сдаются комнаты» (1959), весёлый портрет жизни низов общества в Осаке.

Режиссёр также успешно работал с более традиционным драматургическим материалом: «Храм Диких Гусей» (1962), основанная на романе Цутому Мицуками — мастерски созданная мелодрама о неоднозначных взаимоотношениях между коррумпированным священником, его возлюбленной и его псаломщиком; в то время как «Тень цветка» и «Женщины рождаются дважды» (оба фильма 1961 года) были нежными и трогательными исследованиями жизни хозяйки бара и гейши, отмеченные тонким психологическим рисунком характеров героинь и сочувственным отношением к падшим женщинам. «Изящное чудовище» (1962) — один из последних фильмов режиссёра был снят с использованием необычных ракурсов в условиях замкнутого пространства и очень близок к лентам «новой волны».

Режиссёр умер в 45 лет от сердечного приступа, вызванного довольно редким заболеванием, — лёгочным сердцем. За 19 лет карьеры Юдзо Кавасима снял 51 фильм[4].

В 1991 году режиссёр и близкий друг Кавасимы, Сёхэй Имамура представил четыре его фильма на ретроспективе в Роттердаме. Это были четыре основных его работы: «Рай Судзаки: Район красных фонарей» (1956), «Солнечная легенда последних дней сёгуната» (1957), «Женщины рождаются дважды» (1961) и «Изящное чудовище» (1962)[3]. В 2003 году Дом культуры Японии в Париже отдаст дань памяти Юдзо Кавасиме, устроив его ретроспективный показ[3]. В феврале 2012 года мини-ретроспективу фильмов Юдзо Кавасимы устроили в рамках 62-го Берлинского международного кинофестиваля[6].

Признание

Кинопремия «Майнити» (1964)

  • Специальная премия за достижения в карьере (посмертно)[7].

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Кавасима, Юдзо"

Примечания

  1. ↑ [twitchfilm.com/2013/05/learning-from-the-masters-of-cinema-kawashima-yuzos-bakumatsu-taiyo-den.html Learning from the Masters of Cinema: Kawashima Yuzo's Bakumatsu Taiyo-Den (The Sun in the Last Days of the Shogunate)] на сайте Twitchfilm.com (англ.)
  2. ↑ 1 2 Jacoby Alexander. A Critical Handbook of Japanese Film Directors. — Berkeley, California: Stone Bridge Press, 2008. (англ.)
  3. ↑ 1 2 3 4 5 [www.cinemasie.com/fr/fiche/personne/kawashimayuzo/ KAWASHIMA Yuzo] на сайте Cinemasie.com (фр.)
  4. ↑ 1 2 3 [www.japannavigator.com/2012/02/unknown-masters-kawashima-yuzo.html Japanese Masters: Kawashima Yuzo (film director)] на сайте Japan Navigator (англ.)
  5. ↑ 1 2 Генс, Инна Юлиусовна. «Бросившие вызов: Японские кинорежиссёры 60-70-х гг.» / Послесов. В. Цветова; ВНИИ Искусствоведения. — М. : Искусство, 1988. — 271 С. (стр. 104-105) (рус.)
  6. ↑ [www.critic.de/special/ueberlebensstrategien-im-japan-der-nachkriegszeit-3514/ Text über die Filme von Yūzō Kawashima] auf Critic.de (нем.)
  7. ↑ [www.imdb.com/name/nm0442929/awards?ref_=nm_ql_2 Yûzô Kawashima—Awards] на сайте IMDb (англ.)
  8. ↑ Jacoby Alexander. A Critical Handbook of Japanese Film Directors. — Berkeley, California: Stone Bridge Press, 2008. — ISBN 978-1-933330-53-252295. (англ.)
  9. ↑ [www.jmdb.ne.jp/person/p0234870.htm 川島雄三 (Юдзо Кавасима)] на сайте JMDb (Japanese Movie Database) (яп.)
  10. ↑ [www.imdb.com/name/nm0442929/?ref_=fn_al_nm_1 Yûzô Kawashima (1918–1963)] на сайте IMDb (англ.)

Ссылки

Литература

  • Jacoby Alexander. A Critical Handbook of Japanese Film Directors. — Berkeley, California: Stone Bridge Press, 2008. — ISBN 978-1-933330

Отрывок, характеризующий Кавасима, Юдзо

– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Кавасима,_Юдзо&oldid=76813479»